Золото Каралона - Александр Цуканов

сосков, гибкое пружинистое тело и такая искренняя страсть, что он долго летал под облаками, удивляясь своему необычному состоянию.

Через неделю Гунь Чой уехала в Иркутск с деньгами и четкими наставлениями Якова Давидовича, кому и сколько передать денег.

– Но я сам хотел поехать!

–Петр, эти сволочи только и ждут. Скрутят тут же. Лучше не суйся. У большевиков в правительстве работает знакомый юрист Житинский. Он мне обязан. Я его спас в двенадцатом годе. На него надежда… Кроме того, я передал заявление, что отказываюсь от принадлежащей мне недвижимости в пользу новой власти. Поэтому, пока отправляйся в Баргузин. Надо под видом рыбной коммерции вывозить золото…

Петюнчик Алонин подрастал и называл мамкой черноволосую улыбчивую Гунь Чой, которую остальные звали Гунькой. Все с нетерпением ждали известий из Иркутска. Письмо с оказией передали в престольный праздник. Собрались родственники, читали, перечитывали. Больше всех возмущалась жена Драйзера и тут же осаживала, укоряла маленького Петю: «Да не мать это твоя. Это Гунька, прислужница наша».

Драйзер, щуря подслеповато глаза, взялся вслух зачитывать письмо Дороти.

«Я отправила несколько безответных писем в Харбин. Но вот, слава богу, у Сергея Дмитриевича подвернулась оказия. Особняк на Набережной занял Наркомпрос, а мне выделили здесь комнату на первом этаже рядом с кухней. Отправила в Москву документы для выезда за границу. Заявление в установленной форме, подробная анкета, что подала я в наркомат иностранных дел, вернулись обратно. Надо, оказывается, приложить к ним удостоверение государственного политического управления «об отсутствии законного препятствия к выезду».

– Это надо же такое придумать!

Он откинулся на спинку кресла и после паузы вновь стал читать.

«Я не знала, что в местах, где выдача разрешений на выезд за границу не производится, с такими просьбами надо обращаться в местный губернский отдел ГПУ по месту жительства. А хуже всего, что удостоверение ГПУ выдается на основе поручительства двух граждан РСФСР, не опороченных по суду и не состоявших под следствием.

Сергей Дмитриевич помогает, как может, выступил поручителем, но проговорился, что у него самого дела плохи, его дважды вызывали в ГПУ, могут арестовать. Второго поручителя пока не нашла. Пишу кратко, чтобы не разреветься. Очень скучаю по всем вам и особенно по сыну. Надеюсь на скорую встречу. Ваша Дороти».

Письмо долго обсуждали. Алонина с трудом отговорили от торопливой поездки в Иркутск. Решили ждать известий от Житинского.

В октябре приехал из под Нерчинска Ипатий с рассказами о советской власти и продразверстке. Сразу же потащил Алексея в харбинский «Яр», где вместо цыган пели полуголые шансонетки. С одной из них закружился Ипатий, и потом еще неделю без продыху мотался по ресторанам в старом и новом городе, пока не кончились деньги.

– А че их жалеть! – сказал он Алонину и как-то по-новому и зло усмехнулся, словно знал, что-то такое, что не знают они здесь в Харбине. – Скотоводов пока не терзают, зато ломпасников наших комиссары почитай всех на тот свет спровадили, когда шубутнулись. Остальные по тайге бродят.

– Переезжай, Ипатий в Харбин. Документы тебе выправим.

– Жена не хотит. Может и утрясется.

С тем и уехал Ипатий, продолжая мечтать о колбасном заводике.

Дрейзер неутомимо занимался созданием на паях коммерческого банка в Харбине. Предлагал Алонину должность управляющего филиалом банка в Хайнане. Он отказался. Раньше восхищался искренне тестем, удивлялся его хватке, в чем-то пытался подражать… Трещина образовалась, когда из-за возни с золотом Дороти оставили вместе с больной бабушкой в Иркутск. Ее тюремное заключение, а потом бесконечное ожидание, делали отношения все более формальными, а последняя поездка в Баргузин, внесла полный разлад в семейные отношения.

Усть- Баргузин. Большой старый дом Дрейзеров на улице Нижней полого сбегавшей к пристани стоял почти нежилой, только в цокольном этаже, где жила прислуга, появлялся по вечерам свет. Хромов много раз прогуливался мимо, заглядывал сквозь щели в заборе. Попытался втянуть в разговор сторожа, охранявшего дом почетного гражданина и купца первой гильдии Дрейзера, а он, старый служака, признав бывшего станового пристава, не стал откровенничать. Даже обругал непотребно.

Хромов шагал в горку с баргузинской пристани, нес в руке плетеную корзину набитую свежевыловленной рыбой, вспоминал этот разговор и меланхолично размышлял о незавидном своем положении. Похоже, Дрейзер навсегда укатил за границу, и его грандиозные планы заработать большие деньги, из-за этого разрушились. «А может прикатить к нему в Харбин. И нате вам! А если узнают, подстрелят в дороге…»

Увидел распахнутые ворота, суету во дворе возле дома. Обрадовался.

– Наконец-то, пожаловали Яков Давидыч… Вот и поговорим.

Хромов немного побаивался этого разговора, понимал, что будет не просто. Долго готовился, перебирал разные варианты. По делам полицейской службы ему приходилось общаться с золотопромышленником, когда ограбили его обоз с продуктами. Ощутил на себе жесткую хватку купца, который заставил крутиться всю уездную полицию день и ночь, пока не поймали беглых поселенцев из Сретенска. Стражникам Дрейзер приказал выплатить наградные по сто рублей, а его – станового пристава обнес. Больше того пожаловался исправнику на волокиту со стороны пристава Хромова. Из-за этого задержали представление в чин губернского секретаря. Что для него стало огромной обидой. Выбирался из самых низов, пятнадцать лет беспорочной службы стражником, урядником, даже наградили медалью к 300-летию царствования дома Романовых. А сколько занимался с репетитором под непрерывный нудеж жены, из-за глупо потраченных денег, и все же добился своего. С величайшим трудом, но сумел экстерном выдержать экзамен за полный курс Верхнеудинской гимназии. Это позволило не только продвинуться по служебной лестнице, но и получить ему – крестьянскому сыну – классный чин губернского секретаря, что соответствовало чину подпоручика. А жалованье стало, куда как выше, чем у армейского офицера. Когда повысили, то совокупный доход за чин и выслугу в должности станового пристава стал без малого две тысячи рублей. Жена запела совсем по-другому. Жизнь преобразилась. В родной Удиновке , от лица стражников и прочих простолюдинов постоянно: «Ваше благородие, Исай Ферапонтыч, будьте любезны…» И вдруг разом все рухнуло.

В марте семнадцатого полицейское управление окружили взбудораженные обыватели Баргузина во главе с уголовниками, выпущенными из разных тюрем. Исправник со стражей долго уговаривал людей разойтись. И все бы обошлось, но брошенный камень, попал ему в голову. Вид крови словно бы приободрил толпу. Стражники потащили внутрь окровавленного исправника, но следом вломилась разъяренная толпа. Стала прорываться к оружейной комнате.

Хромов впопыхах скидал в джутовый мешок часть архива из служебного рвения, понимая, что уголовники начнут жечь документы. Ушел через запасной выход к коновязи, где его пытались перехватить людишки с красными лентами.