Операция «Канкан» - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

мою переносицу. Смотрю зачарованно в бездонный тоннель, уводящий в бесконечность.

Быть может, в последний миг что-то произойдет? На поляне круто развернется третий автомобиль с секретным приказом из Берлина?

Нет.

Я поднимаю глаза к верхушкам редких сосен, таким контрастным на фоне облаков…

Стреляй же! Чего тянешь?

— Герхард! Выведите его!

Хлопает дверца второго авто. Оторвавшись от созерцания неба, вижу Мюллера. Подельник еще более растрепанный, чем в день побега.

Гауптман наслаждается моим изумлением.

— Вы комсомолец, Теодор?

— Был до ареста. Намекаете, что марксисты не верят в загробную жизнь?

— Нет. Вам приписывается особая стойкость. Похвально. Поэтому дам еще один, на этот раз действительно последний шанс. Мюллер завербован русской разведкой. Ваше участие в его побеге служит прикрытием для правдоподобности истории. Припомните детали пребывания в СССР. С кем он общался? В чем сфальшивил? В чем вызвал подозрения?

Машинально трогаю темя, где кровь запеклась в волосах. Над поляной висит молчание, слышно неуместное над расстрельной ямой пение птиц, что-то трещит в моторе «опеля». Гауптман терпеливо ждет, заложив руки за спину. Фельдфебель не прячет пистолет.

— Он меня обманул. Вспомни, Фашист, что обещал! — пытаюсь передразнить его интонации, но распухший рот слушается плохо. — Мы уедем туда, где казнь большевика — почетное дело. Не сказал, тварь, что казнимым большевиком буду я сам.

— Могила достаточно глубока для двоих.

— Вижу, герр гауптман! Ради спасения жизни подпишу все и соглашусь на все. Но если совру, что видел, как Мюллер доверительно шептался с агентом Лубянки, вы когда-нибудь узнаете правду! Я выторгую себе отсрочку и буду дрожать в ожидании, что завтра — расстрел. Давайте уж сейчас.

Офицер подходит ко мне вплотную и берет двумя пальцами за подбородок. Даже избитый, я могу сейчас схватиться за руку, вывернуть, прикрыться его телом от пуль… И что дальше?

— Вы так искусно врете, Теодор, что я утверждаюсь во мнении: вас подослала Лубянка. Но не верю, что убийство их агента входило в планы. Вы — изгой для своих, Тео. Вам это не простят. Вот мое предложение: откровенно и в подробностях расскажите про задание ОГПУ, связанное с прикрытием Мюллера, и вашим талантам найдется достойное место в Абвере. Вы сможете отомстить за себя и за отца. Не слышу ответ.

— Согласен. Наполовину.

— Что это значит?

— Я не бросил Мюллера у трупа чекиста потому, что надеялся с ним попасть в Рейх и служить нашей великой нации. На любом месте, где буду полезен народу и фюреру. Про Абвер и мечтать не смел.

— Хорошо. Продолжайте.

— Но я ничего не могу сказать про ОГПУ и ГУГБ! Я не работал в этой дерьмовой конторе ни дня! Я вообще не знаю, вел ли себя Мюллер подозрительно как агент, потому что ни фига не знаю, как выглядят эти проклятые агенты!

Он разочарованно сверлит меня глазками, выпустив подбородок, и за долготерпение я награждаю его еще одной тирадой.

— Нет, вру! — делаю паузу, прокашливаюсь и продолжаю: — Двух на самом деле видел. Одного придушил, второго пристрелил. А сколько большевиков убили вы, герр гауптман?

На этом комедия заканчивается. Меня пихают обратно в машину. В городок, название которого я не успел разглядеть на указателе, едем втроем с фельдфебелем и водителем. Гауптман с неким Герхардом остался развлекать Мюллера. Как и в первой поездке, в салоне авто хранится гробовое молчание. Если думают, что на меня оно действует угнетающе, то ошибаются. Я наслаждаюсь. Прекратились побои, прямо сейчас не ожидается пуля в лоб… Вот оно, счастье, по стандартам Третьего Рейха — безграничное! Не хватает только билетов на финал Олимпийских игр.

В каком-то шпионском романе была похожая сцена с имитацией расстрела. Там человека ставили возле рва, втыкали револьвер в висок. Сухо щелкал курок по пустому барабану, потом контрразведка радостно объявляла: проверка пройдена, вы — наш, добро пожаловать на службу Его Величества! Абверовцы не уважают беллетристику. Они не распахнули объятия. Больше не вижу ни одного из прежних мучителей, сплошь новые лица. А песни те же. Расскажите про НКВД. Чем действительно занимается ваш отец? Как в тюрьме поддерживали связь с куратором ГБ? Зреет ли в молодежной среде недовольство партией Ленина — Сталина? Была ли ваша бабушка еврейкой?

— Где, вы говорили, прошли спецподготовку?

Допросная камера в тайной абверовской тюрьме трогательно напоминает подвал в Казани. Аккуратнее крашены стены, побелен потолок, пахнет какой-то дезинфекцией.

— Говорил. В секции самбо общества «Динамо» и в тюремной камере.

Обер-лейтенант с удовлетворением откидывается на стуле, опускает недопитый чай на столешницу. Одинокая электрическая лампочка под потолком заливает камеру пронзительным желтым светом, отчего тени кажутся более резкими.

— Вот вы и прокололись, агент Теодор. Общество «Динамо» входит в структуру НКВД.

— Да, герр обер-лейтенант!

Он неподдельно оживлен. Только верзила ефрейтор непробиваемо равнодушен, не радуется успеху начальства. Мой очередной мучитель скинул китель и остался в белой рубахе, рукава закатаны до локтя. Штаны держатся на подтяжках. Волосатые кулаки размером с арбуз, правый обмотан полотенцем, чтоб не сбить костяшки о мои зубы.

Поэтому направляю поток красноречия исключительно к офицеру.

— Туда берут всех желающих. Пишите: четырежды в неделю с шести лет посещал НКВД. Стало быть, у меня пятнадцать лет выслуги в органах!

— Вы издеваетесь! Одно мое слово — и Пауль превратит вас в отбивную… Да, а что вы имели в виду про спецподготовку в тюрьме?

— Проще показать.

Делаю шаг к столу и сметаю на пол стакан с остатками чая. Краем глаза вижу, что ефрейтор чуть повернул голову. Такова человеческая природа — реагировать на неожиданность. Он отвлекся на миг, этого вполне достаточно.

Чуть присев, бью его наотмашь по серым галифе, где две штанины сходятся в одну. С разворота удар левой под диафрагму. Тут же падаю обратно на табурет и больше не провоцирую обер-лейтенанта. Он и без того нервно вытащил пушку из кобуры.

— Не сметь!

— Да, господин обер-лейтенант. С вашего разрешения, я только ответил на вопрос. Тренеры «Динамо» учили нас боксу и самбо в честных боях, по правилам, рассчитывать силы на долгий раунд. В камере меня чуть не убили в первый же час. Воры дерутся иначе. Вся схватка заканчивается в секунду. Отвлечение внимания и удар на поражение в уязвимые точки.

Офицер критически осматривает помощника. Тот пытается встать, сипит, смешно сучит сапогами. Нет сомнений, при команде «фас» отыграется сполна.

Конечно, расчет у Абвера правильный. Об инсценировке расстрелов слышали многие. Как только человека уводят от могилы, он расслабляется, воображает — худшее позади, испытание выдержано. На дальнейшее сопротивление нет моральных сил. А на меня накатило равнодушие. Снова будет череда допросов, возможно — пыток, затем новый поход к могиле, один из них станет не театральным, а реальным.