Светочи Конфедерации (СИ) - Лактысева Лека

— Да уж какие шутки, женщина? — вдруг взревел он раненым медведем. — Думаю я о тебе. День и ночь думаю. Представляю, как бы мы с тобой жили. Детей растили. Как бы ты меня по вечерам ждала, ужин готовила, в окно смотрела нетерпеливо (ох, куда тебя несет, полковник? Ты ей уже предложение делаешь?!)

Лайона поджала губы. Покачала головой — то ли растерянно, то ли недовольно.

— Так, теперь мне понятно, почему прошлый сеанс застопорился.

«Нашла, о чем вспоминать», — разозлился Рид еще больше.

— Лайона, мне твоего первого сеанса хватило. Все! Вылечила — спасибо. Действительно помогла. Но я сейчас не об этом ведь!

Ох, не привык полковник длинные речи толкать. Так много сказать хотел, а пока дошел — все слова растерял. Только и может, что рычать и злиться.

— Странная у Вас манера за женщинами ухаживать, господин полковник. Кричите, грубите. Только что за косички не дергаете.

Смотрит на него. Внимательно смотрит. Без улыбки, но и без осуждения. Просто озвучивает свое наблюдение.

— А я, может, и не ухаживал никогда! — вспыхнул, ляпнул, не подумав, и тут же сам и смутился. Отругал себя там, внутри: нашел, в чем признаваться, идиот!

— Что ж, когда-нибудь нужно начинать, — спокойно согласилась Лайона. — Только вот объект Вы, полковник Рид, выбрали неподходящий.

— А вы что — не женщина? — попытался улыбнуться, но улыбка вышла какой-то неправильной. Хищной, что ли?

— Для Вас — извините, не женщина. Врач-психотерапевт.

— Да ср… я хотел, какой ты там терапевт! По-людски же с тобой поговорить хотел! В чувствах признаться! На свидание пригласить… — чем дальше говорил, тем больше понимал: испортил. Все испортил.

И вдруг — замолк. Пропали слова. Пропали силы говорить. Накатило чувство обреченности. Вот сейчас выставит его за дверь. А может, охрану позовет — его в гневе даже свои ребята-особисты боятся. А тут — доктор. Женщина.

Лайона ни гнать, ни охрану звать не стала. Посидела, покачала ногой, закинутой на ногу. Губы покусала задумчиво. Потом сообщила ровно:

— Полковник Рид, для дальнейшего прохождения курса психологической реабилитации я должна передать вас другому врачу-психотерапевту. Работать с Вами дальше я не имею права.

— Почему не имеешь? — спросил тихо: кричать сил уже не нашлось.

— Потому что Ваше отношение ко мне вышло за рамки психотерапевтического процесса. Потому что дальнейшие мои попытки работать с Вами могут принести Вам больше вреда, чем пользы. Это не допустимо.

Встала решительно, прошла к внутреннему телефону, набрала три цифры:

— Доктор Вертер? Зайдите, пожалуйста, ко мне в кабинет. Хочу передать Вам пациента. Все объясню при встрече. — Помолчала, послушала голос в трубке, кивнула. — Да, пациент здесь, как раз вас друг другу и представлю.

В ожидании коллеги уселась за стол, взяла историю болезни полковника, начала что-то писать.

Рид сидел и ел Лайону глазами. Всего третий раз видит ее без шапочки: волосы темные, густые, блестящие, собраны на затылке в высокий узел. Открывают высокую нежную шею — белую, без загара. «Совсем же на солнце не бывает!» — подумалось вдруг тоскливо. Одинокий черный завиток вниз по шее спускается. Щека бледная, профиль — четкий, чеканный, как на древних монетах. Губы сурово сжала — недовольна.

На Рида вдруг накатило:

— Хо-ро-шо-о! Значит, избавиться от меня решила?! В другие руки передать, будто я предмет неодушевленный?

— Неодушевленному предмету я бы ничего не стала объяснять. А Вам все объяснила. Жаль, что Вы меня не услышали.

— Да потому что я и не хочу слышать! Ты ведь на вопрос мой так и не ответила!

— На какой вопрос?

— Встречаться со мной будешь? Замуж за меня пойдешь? — он и сам не заметил, что снова повысил голос, зарычал.

Лайона вздохнула. Тяжело, шумно. Потерла пальцем переносицу. Обернулась к нему всем телом:

— На оба вопроса ответ — нет. Я уважаю ваши чувства, полковник Рид. Но не могу на них ответить. Не хочу. Да и права не имею.

Ну, вот и услышал, что хотел. Скачи, полковник, круши костылями замки из розового песка. Завозился, потянулся к костылям, собираясь уйти. Но дверь отворилась без стука, в кабинет шагнул высоченный худющий мужчина в очках с толстыми стеклами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ну, что у нас тут происходит? Кого ты мне сосватать решила, подруга дней моих суровых? — весело спросил у Лайоны.

Лайона тоже встала, подошла к доктору Вертеру, подала ему историю болезни, доложила кратко:

— Полковник Рид. Во время взрыва оказался под завалами. Был извлечен из-под них к концу третьих суток. Едва не потерял ногу. Десять дней в реанимации, из них пять — в состоянии медикаментозной комы. После отмены антидепрессантов начали сниться сны, связанные с обстоятельствами получения травмы. Диагностировано острое травматическое расстройство. Проведено два сеанса психокоррекции. К сожалению, у полковника сформировался перенос, который он воспринимает как чувство влюбленности. В меня. Поэтому работать с ним дальше не могу. Придется тебе вдвойне потрудиться — и над травмой, и над переносом.

— М-да. Мы простых путей не ищем. Ну что ж, раз такие дела — будем работать.

Повернулся к полковнику, слегка поклонился:

— Добрый вечер, господин полковник. Позвольте представиться. Врач-психотерапевт. Можете обращаться ко мне на «ты» и по имени. Зовут меня Вертер.

— Да уж понял. Вертер. — В голосе полковника отчетливо звенели льдинки.

— Ну, тогда я вас оставлю, — вмешалась Лайона. — Верт, кабинет потом запрешь? Ключ в верхнем ящике.

— Запру. Иди уже, соблазнительница. Сирена морская. Ишь, какого кавалера в сети свои заманила! — продолжал подкалывать Лайону Вертер.

Лайона улыбнулась ему вяло. Риду слегка поклонилась молча. Забрала видеофон, сумочку и ушла.

Полковнику вдруг стало все «фиолетово»: кто его будет лечить, от чего, как долго. Он даже не стал грубить Вертеру. На вопросы отвечал немногословно, неохотно, но честно. Старался не думать. Не думать! Не думать, полковник!!! Пока слишком больно. Может, потом. Может, еще затянется рана. Зарубцуется. Мало ли там, на сердце, шрамов? Одним больше — погоды не сделает.

***

Потянулись недели одна за другой, словно караван верблюдов по пустыне — медленно и плавно. Вроде и движутся, а конца-края пути не видать. Полковник внутри себя эту самую пустыню и ощущал: голую, выжженную, бесплодную. Ни тебе кустика колючего, ни оазиса. Одни барханы да пыльные ветры кругом.

Старался не вспоминать, не думать. Не получалось. Сам не зная зачем, раздобыл график дежурств Лайоны. Узнал, что по утрам после суточного дежурства уходит на пару часов домой: отоспаться. Потом к двум часам дня возвращается и до восьми работает в психотерапевтическом кабинете. А на следующий день с утра принимает, психотерапевтирует все кого-то. Нашел окошко, из которого видно, когда она уходит и когда возвращается. Стал у окошка дежурить — провожать ее взглядом. Тяжелым. Нерадостным.

Доктору Вертеру об этом не сказал. Вообще говорить о Лайоне отказался.

— Доктор, от любви лекарства нету — Вам ли не знать? — и больше к этой теме не возвращался.

Доктор потрепыхался немного, попытался полковника и так, и этак на нужную тему вывести, но не преуспел. Смирился. А вскоре и курс завершил: сказал, больше смысла нет работать, тем более что сам пациент лечиться не желает, а психотерапия — она насильственной не бывает.

Рид вздохнул с облегчением: одним эскулапом на его голову меньше.

В какой-то момент вдруг вспомнил слова Лайоны: «не могу я ответить на ваши чувства, полковник. Права не имею». Про «не хочу» как-то забыл. И вдруг обнадежился: что ж, вот встанет он на обе ноги, выпишется из госпиталя, пациентом быть перестанет — тогда снова попытается к ней подойти. Пригласить куда-нибудь. Поухаживать, цветы подарить, шоколадку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мысль эта сил придала. Стал работать над собой, как бешеный. Из зала с тренажерами днями готов был не вылазить. Энергетические практики возобновил: пора уже восстанавливаться, полковник, пора. В глазах нездоровый фанатичный блеск появился. Генерал-лейтенанту этот блеск совсем не понравился.