Сибирские купцы. Торговля в Евразии раннего Нового времени - Эрика Монахан

XVII столетии в Колонию Массачусетского залива59. Что особенно важно, внимание к государственному вмешательству и патронажу в западноевропейских экономиках раннего Нового времени угрожает затмить собой упор на спрос, предложение и дух готовности к рискам, который, согласно классической теории политической экономии, подарил Западной Европе ее особое место в мировой истории60. Эти примеры приводят нас к главной беде исторических трудов о русских купцах, написанных российскими имперскими исследователями и западными авторами времен холодной войны. Они делали непродуктивные сравнения. Такие ученые имперского периода, как С. М. Соловьев, видели русских купцов через призму внушенного комплекса неполноценности, оставшегося в наследство от Петра Великого61. Такие ученые времен холодной войны, как Барон, сравнивали русских купцов с веберовским идеалом капиталистического поведения, не имевшим особенного сходства с реалиями того времени62.

Хотя я и настаиваю на пересмотре сложившихся представлений о коммерческой культуре в Московии, я чувствую себя неуютно перед лицом опасности, что меня сочтут апологетом империи: я не вижу в гостях героев, нуждающихся в реабилитации, и я не хотела бы считать самым ценным достижением своей работы пересмотр стереотипов, сложившихся во время холодной войны. Мне скорее кажется, что самым продуктивным вкладом моей книги может стать потенциальная возможность лучше поместить русских купцов в контекст истории раннего Нового времени, что станет шагом к лучшей интеграции российской истории в более широкий мир-исторический нарратив. Один из недавних трудов, взявший на вооружение именно такой подход, – книга Бориса Кагарлицкого63 «Периферийная империя», интерпретирующая историю Российской империи сквозь призму марксистского мир-системного подхода, с сильным упором на коммерческие и экономические вопросы64. Московия не существовала в изоляции от весомых перемен, влиявших на торговлю от Гудзонова залива до Китая. Каждая история уникальна, но исключительность России в раннее Новое время была преувеличена.

ИНТЕГРАЦИЯ РОССИИ В МИРОВУЮ ИСТОРИЮ: ИСТОРИЯ КАПИТАЛИЗМА И ВЗЛЕТА ЗАПАДА

Тем временем в других областях историографии произошли не менее яркие изменения, делающие содержание этой книги значимым, а ее стремление поместить Россию в более широкий мировой контекст – актуальным. Вопрос подъема капитализма уже давно был чрезвычайно важен для крупных ученых65. История капитализма начинается с Адама Смита, хотя он сам никогда не использовал этот термин. Классические политэкономисты считают Адама Смита, автора «Исследования о природе и причинах богатства народов» (1776), и Джона Стюарта Милля, автора «Оснований политической экономии с некоторыми из их применений к общественной философии» (1848), первыми знаменосцами классической политэкономии, которую часто сводят к отстаиванию свободы предпринимательства. Действительно, Смит весьма критично относился к меркантилистской политике, которую классические экономисты связывают с государственным вмешательством, а Милль в раннюю пору своей карьеры назвал подоходный налог «легкой формой грабежа», хотя из третьего издания «Оснований политической экономии» он эту фразу убрал66. Однако Смит и Милль были озабочены не только описанной ими экономической динамикой, но и воздействием рынков на социальную и моральную ткань людей и общества. «Теория нравственных чувств» Смита, впервые опубликованная в 1759 году и пересмотренная в 1790 году, обсуждала неотъемлемое участие человека в собственных делах, в делах своей семьи и общины67. В случае Смита «невидимая рука», впервые упомянутая в «Теории нравственных чувств», часто принимается за оправдание рынков и жадности. Однако «невидимая рука», под которой Смит понимал людей, действующих в своих интересах, что приводит к выгоде для общества в целом, была ограничена рамками того, что было важнее, – этических и моральных законов. Что до Джона Стюарта Милля, он в итоге заявил, что рабочие кооперативы лучше подойдут для организации промышленного капитала, чем ассоциации капиталистов.

Масштабные изменения в обществе и расслоение действующих лиц экономики (уже не зависевшее от положения в обществе), происходившие на глазах у Смита, Милля и Дэвида Рикардо (1772–1823), интенсифицировались в XIX веке и способствовали развитию социалистической мысли. «Ведь то, что более всего вызывает наше отвращение и негодование, все это здесь – новейшего происхождения, порождение промышленной эпохи», – писал Фридрих Энгельс об английском Манчестере в 1844 году68. Для Карла Маркса (1818–1883), самого знаменитого теоретика социализма, вызванная индустриализацией травма общества, которую его спонсор и сотрудник Энгельс наблюдал на английских фабриках, стала играть ведущую роль. Зубы у его интеллекта прорезались в эпоху Гегеля, и Маркс разработал материалистическую теорию истории, в которой материальное положение обуславливало отношения в обществе и исторические перемены. В основе эксплуатации лежало отчуждение человека от плодов его труда, которое приводило к классовой борьбе – главному источнику перемен от одного этапа человеческой истории к другому. Все этапы были неизменными – феодализм, капитализм, социализм и коммунизм.

Влияние Карла Маркса на мышление и политическую деятельность нельзя недооценивать. Ключевые вопросы, которые он поднял, такие как роль материальных сил и общественных классов, формировали научные исследования на протяжении поколений. Бóльшая часть последующей европейской экономической истории, если не вся она целиком, основывалась на марксизме: это был либо пересмотр его теории, либо разработка уточненных версий марксизма (Антонио Грамши, Иосиф Шумпетер, Франкфуртская школа, Луи Альтюссер), либо либеральная реакция на марксизм (Фридрих Хайек, Милтон Фридман, Дэвид Лэндис). Макс Вебер (1864–1920), автор «Протестантской этики и духа капитализма» (1904–1905), сочувствовал многим тревогам Маркса по поводу современности, но отвергал его материализм и детерминизм. Он искал корни капитализма в культурной сфере религии и идеалов и обнаружил «дух капитализма» в протестантской эстетике. Альберт Хиршман, в свою очередь, выдвинул точку зрения, по которой преследование собственных интересов и получение в результате прибыли легитимны в рамках католической традиции, считающей их меньшим из зол, к которым человек испытывает влечение69. Другие считали, что легитимизацию стремления к выгоде обусловила не культура, а политика – рост абсолютистских монархий, подчинивших торговлю государственным интересам и в своей риторике соединивших коммерческое процветание с добродетелью70. Материалисты тоже признали, что некоторые компоненты надстройки должны играть важнейшую роль в объяснении капитализма. После влиятельного ревизиониста, итальянского марксиста Антонио Грамши (1891–1937), про идеологию уже не забывают.

В XXI веке мы сталкиваемся с глобализацией, кажется, на всех уровнях общества. Чародеи с высокой капитализацией посылают стремительный поток транзакций прямо со своей клавиатуры и дестабилизируют реально существующие рынки; если же спуститься по шкале богатства намного вниз, денежные переводы «маленьких людей», отправляемые через океаны в помощь оставшейся дома семье, складываются вместе в масштабное движение капитала. Если многие историки ХX века подчеркивали важность производства – книга Джозефа Фурмана со смелым названием «Происхождение капитализма в России» представляет собой информативную историю русских фабрик71, – то те, кто изучает капитализм в