На узкой лестнице - Евгений Чернов

И тут она увидела железяку.

Раиса Михайловна взяла ее с брезгливой осторожностью двумя пальцами и понесла к балкону.

А Викентий Викентьевич благополучно спустился вниз, вышел на крыльцо. Хорошо на улице: ветер стих, спала жара, вершины деревьев в лучах заходящего солнца кажутся седыми.

А может быть, рискнуть разок да взять такси? Если и в этом себе отказывать, то зачем тогда живем? Но тут плавные мысли его нарушил черный предмет, который прилетел откуда-то сверху и плюхнулся в центр клумбы. Викентий Викентьевич и шею вытянул, и на цыпочки привстал — так ему захотелось узнать, что же это такое прилетело? Но, к сожалению, высока трава была на клумбе и слишком густы заросли золотых шаров.

ЗАПАСНОЙ ВАРИАНТ

Евгений Александрович то и дело удивлялся собственной рассеянности: что бы ни делал он сегодня, как бы, на первый взгляд, ни уходил с головой в работу, он ни на минуту не переставал ощущать едва слышимую, почти незаметную боль внутри себя. Когда боль накапливалась и давала о себе достаточно ясно знать, Евгений Александрович, словно для того чтобы успокоить ее, откладывал бумаги и подходил к окну.

Погода была сумбурная. Еще минуту назад проносились у самого стекла крупные сырые хлопья февральского снега, и вдруг внезапно прояснялись небеса, и остатки туч, редкие, дырявые, похожие на сильно растянутую вату, в мгновение ока терялись, растворялись в солнечном свете.

Окно было большим, почти до самого пола, поэтому отсюда, с высоты четвертого этажа, хорошо просматривалась затянутая льдом и занесенная снегом Волга, ее высокий правый берег с темнеющим гребешком леса, к которому тянулась извилистая нитка санного пути.

К этому лесу, к деревушкам, доживающим век у порога его, Евгений Александрович часто приходил на лыжах, вставал на бугре, опирался на палки, отдыхал и думал, и мысли его в те минуты были просты и восторженны, как у ребенка. Его радовало всё: и то, что он живет, двигается, что может в полный голос затянуть песню и никто не посмотрит на него укоризненно; что гладок и надежен речной лед, и красивы деревушки под снежным покровом. И как будто бы нет за спиною печатных трудов, изнурительных научных баталий и всего, всего прочего, что с лихвою отпускается в жизни, прежде чем будет защищена кандидатская.

Евгений Александрович смотрел в окно и покачивал головой, и ему начинало казаться, что никогда на природу он не выбирался, а теперь уж и вовсе не выберется, и что лежит перед его окном совершенно незнакомая река, и неизвестно куда уходит тонкая нитка санного пути. И даже нет интереса узнать — а куда, действительно, уходит она…

Странная эта боль, и сравнить ее не с чем. Вчера чуть было не лишился отца. Но все обошлось. Однако же… Нет! Будем считать так — на этот раз все обошлось! Все обошлось! На этот раз!

И Евгений Александрович возвращался к письменному столу.

Было ему тридцать восемь лет, шестой месяц он занимал кресло проректора и пока что вникал в дела.

Дверь кабинета осторожно приоткрылась, показалась голова Вали Беловой, технического редактора из редакционно-издательского отдела.

— Можно к вам?

— Если нужно, то можно.

Тогда Валентина уверенно распахнула дверь и вошла в кабинет. Чувствовала она себя в официальном кабинете довольно свободно: ей приходилось бывать здесь чуть ли не каждый день по типографским делам. А поскольку в полиграфии, в своей специальности, она разбиралась больше Евгения Александровича, то пробуждала в его душе самые добрые чувства. Они даже перешучивались. Валентина как-то спросила:

— Вы, случайно, не знаете, как размножаются кактусы?

На что Евгений Александрович тут же ответил:

— Ни разу не видел. Ночью я сплю.

Пока Евгений Александрович читал и подписывал бумаги, Валентина разглядывала его. Она сказала:

— Вы сегодня плохо выглядите.

Вместо того чтобы ответить что-нибудь остроумное, Евгений Александрович снял очки и стал протирать линзы носовым платком.

— У меня с отцом плохо. Вчера отвез в больницу.

И оттого, что Валентина напряглась, ожидая каких-то еще подробностей, он добавил:

— А в палату не пускают, грипп, говорят, гуляет по городу.

Валя сочувственно кивнула:

— Да, грипп. Но я могу помочь вам: я могу достать пропуск в палату.

— Каким образом? — и в голосе его была не радость, а вежливое понимание невозможности этой затеи.

— Я знаю как. У меня есть знакомая, очень хорошая женщина.

— Буду благодарен, — только и сказал Евгений Александрович.

Несчастный случай, уложивший отца в больницу, поразил Евгения Александровича своей нелепостью, варварством, своей необязательностью, что ли. Вышел старик утром на кухню покурить — спичек под руками не оказалось. А мать чуть свет стирку затеяла — на плите в баке белье кипятилось. Хотел он бак сдвинуть, клочок бумаги зажечь, да и перевернул его на себя.

«Скорая помощь» тут же отвезла отца в больницу, а Евгений Александрович вдруг серьезно задумался о случайностях в жизни. Но уже не с благодушием и уверенностью много повидавшего ученого, а конкретно и образно, как дикарь, у которого преобладает первая сигнальная система. Это надо же — наше существование зависит от тысячи случайностей. И они, оказывается, закономерны. Мысль, конечно, стара, как мир, но одно дело доводить ее до сведения студентов, другое — знать: бак, поставленный на плиту руками матери, уготован для тебя…

А вечером он вспомнил Фета. Он достал из шкафа заветный томик и сразу же нашел нужные строчки. Евгений Александрович подозвал десятилетнюю дочь Светлану.

— Послушай, о чем писали сто лет назад.

Не жизни жаль с томительным дыханьем,Что жизнь и смерть? А жаль того огня,Что просиял над целым мирозданьем,И в ночь идет и плачет уходя.

Понимаешь? Просиял над целым мирозданьем и в ночь идет и плачет уходя.

— Понимаю, папа, — сказала Света, глядя на отца серьезными глазами.

— Это гениальные стихи. Лучше не скажешь: «сиять над целым мирозданьем…»

— Понимаю, папа, очень хорошо понимаю.

Впечатлительная девочка, ученица третьего класса музыкальной школы, уже готова была расплакаться. Евгений Александрович притянул ее к себе и почувствовал, как и у самого глаза стали влажными. Он даже сам растерялся, столь неожиданным это было для него. Несчастье ли окрылило поэзию до невозможного взлета, вспыхнувшая ли внезапно жалость к дочери, такой маленькой, такой беззащитной… Только представить, сколько ей предстоит испытать в этой жизни… В самом деле, что жизнь и смерть? Главное — огонь души человеческой. Это страшно, когда, просияв над мирозданьем, он гаснет, но еще горше, когда он гаснет, не загоревшись… А Света сжала руку отца, и пальцы у нее были сильные, как у настоящего музыканта.

…В будничной суете, в заботах малых и больших Евгений Александрович незаметно, но крепко привязался к своему институту. Ему стал нравиться даже внешний вид здания, походившего на гигантский корабль. Стояло оно несколько в стороне от других домов, сверкало и переливалось окнами, стеклянными переходами, алюминиевой отделкой, декоративной облицовкой. Внутри же это был настоящий лабиринт. Среди преподавателей даже ходила шутка: если абитуриента завести, допустим, на третий этаж, и он сам отыщет выход, его можно смело принимать без экзаменов, за одну только сообразительность.

Души людей пока что были в тревожном состоянии. Евгений Александрович вникал в их дела, они, естественно, старались вникнуть в его, чтобы знать, чего можно ожидать от нового. Вот, допустим, не так давно приходил крупный седовласый мужчина в богатом темно-зеленом костюме — преподаватель с архитектурного. Он удобно расположился на стуле, положил ногу на ногу и сказал, что заглянул просто поздороваться.

— Спасибо, — сказал Евгений Александрович и привстал. — Ну, здравствуйте! — И тут же придвинул к себе кипу бумаг.

Посетитель сильно удивился, но правильных выводов не сделал. Он стал продолжать в том же тоне:

— Значит, вникаете, так сказать, окапываетесь…

— Не вам одним, — ответил проректор и так улыбнулся, что у почтенного гостя пропала всякая охота помогать советами.

— Я еще и вот зачем: как бы начальство посмотрело на мое совместительство?

— А как смотрит завкафедрой?

— Я, собственно, хотел сначала с вами.

— А вот вы сначала с ним.

— Как угодно, — сказал архитектор, вставая. — Как вам будет угодно. Деньги, их, знаете ли, всегда не хватает.

— Извините, один нескромный вопрос: вам сколько еще платить?

Седой мужчина в дорогом зеленом костюме слегка смутился:

— Смотрите, воистину, так сказать, вникаете. Но вы напрасно так, совместительство — это для пользы дела.