Скажи герцогу «да» - Киран Крамер

Никогда.

А ведь ей очень хотелось бы выкинуть все это из головы. Он просто никчемный негодяй, бездельник. И посмеялся над ней, вместо того чтобы дать волю гневу, получив пощечину, что много обиднее.

Собаки, завидев его, принялись скулить, яростно виляя хвостами, и это вынудило герцога и его друзей посмотреть в сторону кареты.

— А, это ты, грум… Очень вовремя. Подбери‑ка, — указал его светлость на все еще дымившуюся в снегу сигару.

Дженис внутренне содрогнулась, вдруг ощутив глубокую обиду за него: Каллахан не заслуживал столь пренебрежительного обращения, хотя в принципе не одобряла его поведение. Он не мальчик на побегушках, а умный, развитый и абсолютно зрелый мужчина. Это она знала по собственному опыту… очень интимному опыту.

На краткую долю секунды ее охватила слабость, в то время как грум оставил лошадь и твердой походкой бесстрашно направился в их сторону. Дженис с трудом, но все же удалось взять себя в руки, после того как она попыталась убедить свое глупое сердце: «Ради всего святого, он всего лишь грум».

Но это не помогло: с его приближением пульс опять пустился вскачь. Своими поцелуями он будто разбудил в ней некое существо, изнемогавшее от жажды удовольствий, и теперь оно не давало ей дышать. В простой одежде грума Каллахан словно бы излучал мощную внутреннюю энергию, нечто далеко выходящее за рамки его впечатляющей внешности. Это светилось в его глазах и придавало уверенность его походке.

Дженис стоило невероятных усилий сохранить выражение лица невозмутимым и снова напомнить себе то, что сказала Изобел в карете: в сельском поместье с ней ничего подобного не может случиться.

А он спокойно прошел мимо…

Девушка ощутила горькое разочарование, когда в нескольких футах от нее он остановился, наклонился, потушил сигару в снегу и поднял. Все это он проделал нарочито медленно и, выпрямившись, повернулся лицом к герцогу и к ней. На его лице не дрогнул ни один мускул, зато Дженис словно обожгло губы — так свежо еще было ощущение от его поцелуя.

— Мог и поторопиться — ведь я тебя зову, — проворчал герцог без раздражения, но с чувством неоспоримого превосходства.

— Виноват, ваша светлость, — из‑за непогоды старое ранение в ногу дает себя знать.

Это не было извинением, да и никаких признаков наличия ранения тоже не было. О нет! Крепкий, как скала, он ни разу не пошатнулся, пока они целовались, да и удар коленом с пощечиной не нанесли ему никакого ущерба.

— Как сказала леди Дженис, ты поставил ее в известность о состоянии здоровья герцогини Холси, моей горячо любимой бабушки… — В его тоне не слышалось обвинения, но что‑то все же было…

Едва сдерживаемая злоба. Вот что это было. Герцогу наверняка потребовалась вся его воля, чтобы не сорваться, он еле сдерживал себя, поняла Дженис и затаила дыхание.

— Да, ваша светлость, — спокойно ответил грум.

Дженис порадовалась за Люка Каллахана, будто тот достойно завершил партию в шахматы с не менее искусным, чем он, противником.

— Ты вообще не должен разговаривать с молодыми леди. — Холси оставался по‑прежнему холоден и сдержан, но напряженные складки вокруг рта противоречили его тону, заставляя сердце Дженис биться чаще.

— У их кареты отвалилось колесо, и кучеру понадобилась помощь. Естественно, я спросил, как они оказались в поместье и с какой целью пожаловали. Это был вопрос безопасности, заботу о которой вы сами вменили мне в обязанность.

«Да, так и было, — мысленно подтвердила Дженис. — Он сказал, что выполняет приказ герцога оберегать неприкосновенность поместья».

— Здесь решения принимаю я! — Выдержка, казалось, изменила герцогу. — Какая бы карета ни подъехала к этим воротам, ей надлежит дать возможность свободно проследовать к дому, а все расспросы предоставить мне. Ты что, и раньше допрашивал посетителей?

— Никогда, ваша светлость, — ответил грум.

Это была явная ложь, и Дженис удивленно моргнула. Он сам говорил, что делал это всегда, что это его работа.

Герцог смерил его надменным взглядом, но лицо Каллахана не выразило ни единой эмоции.

— Если позволишь еще раз нечто подобное, пристрелю. Я не сделал этого прямо сейчас, чтобы не огорчать леди. А теперь убирайся чистить лестницу от снега. И поживее. — Наконец‑то в его голосе просквозило раздражение.

— Как прикажете, ваша светлость. — Каллахан спокойно развернулся и отправился выполнять что велено.

Дженис пришла в замешательство.

Мистер Каллахан явно выиграл эту партию.

Это было полностью лишено смысла, но он каким‑то образом сумел обставить герцога в игре, которая никогда не могла состояться. Дженис даже не была уверена, что его светлость осознал свой проигрыш.

Ровный стук сапог по камню и четкая уверенность движений мистера Каллахана — ну разве не мог грум хотя бы притвориться, что у него болит нога? — только усилили возникшее у нее чувство, что он из любой ситуации выходит победителем.

И все же как слуга, выполняющий черную работу, может быть более привлекательным, чем герцог?

«Он всего лишь грум», — твердила себе как мантру Дженис, но тут же вспомнила, как, будучи подростком, сама помогала торговать в лавке.

«Так навсегда и останешься торговкой, дурочка, если не перестанешь глазеть на слугу», — в который раз мысленно пыталась себя образумить девушка.

Наконец настал момент, когда мистер Каллахан закончил работу и решительным шагом спустился с крыльца. Приняв свободную позу, даже без намека на недовольство или какое‑то другое чувство, он сказал:

— Все сделано, ваша светлость.

«Господи, он скала, а не человек!» — с отчаянием подумала Дженис и, помоги ей Бог… не могла отвести от него глаз.

И все‑таки пришлось, когда несколькими секундами позже она прошла мимо него. Хотя снег ледяными иглами впивался ей в щеки, девушка даже на расстоянии ощутила исходивший от грума жар, обжигающий взгляд. Смотреть на него было бы неприлично. Целовать — тоже было неприлично, но что сделано, то сделано. С этого момента она твердо вознамерилась вести себя надлежащим образом. Так, как подобает истинной леди.

Но когда Дженис осторожно поднималась по тщательно вычищенной лестнице к парадной двери — наконец‑то! — вместе с герцогом и его неприметными друзьями, следовавшими позади, как и его собаки, ее охватила странная тоска. Тем более странная, если учесть, что ей очень повезло находиться в обществе его светлости. Но ей почему‑то страшно хотелось, чтобы вместо герцога по лестнице ее сопровождал дерзкий непредсказуемый грум.

Что: изнеможение или безрассудство — породило в ее голове такие глупые мысли? Вряд ли в Лондоне найдется женщина, которая не захотела бы сейчас оказаться на ее месте. Герцог крепко держал ее за руку и устрашающе близко стоял. Из‑под теплого пальто были видны мощные икры его ног, плоский, как стиральная доска, живот… Мужчина в самом расцвете сил и… не женат.