Плененная Вселенная - Гарри Гаррисон

И тут его коснулся луч золотого света.

Это длилось лишь мгновение. Если бы он не смотрел пристально в нужном направлении, он ничего бы не увидел. Золотая нить, тонкая, как частица огня, яркая, как отражение света в воде. Но никакой воды там не было, только небо. Что же это такое?

Внезапно до его сознания дошло, где он находится и как сейчас поздно, и страх пронзил его тело. Над его головой появились первые звезды, а он так далеко от своей деревни, от своего берега реки.

Коатлики!

Забыв обо всем другом, он слез с валуна, спрыгнул на песок и припустился бежать. Было почти темно, теперь все должны сидеть, склонившись над вечерней едой. Он направился прямо к реке. Страх гнал его вперед, мимо рядов окутанных тьмой кактусов. Коатлики! Она не была мифом — ему приходилось видеть ее жертвы. Неспособный рассуждать разумно, он мчался, как испуганное животное.

Когда он достиг берега реки, тьма совсем опустилась, и единственным светом, показывающим ему путь, был свет звезд. Вдоль берега внизу было совсем темно, и именно там бродила Коатлики. Он колебался, дрожал, неспособный заставить себя окунуться в эту глубокую тьму.

А потом издали, справа, оттуда, где находилось болото, до него донеслось шипение. Она!

Не колеблясь больше, он бросился вперед, прокатился по мягкому песку и бросился в воду. Шипение повторилось. Сделалось ли оно громче? Цепляясь за землю скрюченными от ужаса пальцами, он взобрался на противоположный берег и, со всхлипами забирая в себя воздух, бросился через поля. Он не останавливался до тех пор, пока перед ним не замаячила крепкая стена. При виде первого строения, он рухнул на землю и остался лежать, царапая землю пальцами и тяжело дыша. Сюда Коатлики не придет.

Когда к нему вернулась способность нормально дышать, он встал и тихо побрел между домов к собственному дому. Его мать переворачивала лепешки на кумале. Когда он вошел, она подняла голову.

— Ты очень поздно.

— Я был в другом доме. Он сел и потянулся к кувшину с водой, но потом передумал и взял сосуд с окти. Сок маги мог принести с собой опьянение, но одновременно с этим счастье и покой. Как мужчина, он мог пить его, когда хотел, но пока еще не пользовался этой свободой. Его мать наблюдала за ним краем глаза, но ничего не сказала. Он сделал очень большой глоток, а потом едва справился с овладевшим им кашлем.

Ночью, во сне, он все время слышал грохот, и ему казалось, что голова его попала в расщелину между камнями и что ей очень больно. Внезапная вспышка света, полоснувшая его по закрытым глазам, заставила его проснуться, и он остался лежать в темноте, наполненный безотчетным страхом, пока грохот становился тише и исчезал. Только тогда до его сознания дошло, что идет сильный дождь. Шум дождя по травяной крыше — вот что проникло в его сны. Потом вновь вспыхнул свет, и на какое-то время страшное голубое сияние осветило все, что находилось в доме: очаг, горшки, силуэт матери, беззвучно спавшей на своем петлатле перед дверью, ручеек воды, бежавшей по земляному полу. Свет исчез, и снова загремел гром. Он был таким раскатистым, что заполнил, должно быть, всю долину. Когда боги играют, говорили жрецы, они разрушают горы и раскидывают гигантские валуны, как бросили их, закидывая выход из долины.

Голова Чимала болела, когда он сел; значит, эта часть сна была правдой. Он выпил слишком много окти. Его мать беспокоилась, он припомнил это теперь, потому что пьянство считалось священной вещью и полного опьянения можно было достигать лишь в дни празднеств. Что ж, он устроил свой собственный праздник. Он откинул циновку и шагнул под дождь, позволив ему омыть запрокинутое кверху лицо и побежать по телу. Влага полилась в его открытый рот, и он проглатывал эту сладкую жидкость. Голове его стало лучше, а кожа хранила приятное ощущение чистоты. И теперь будет вода для побегов, и урожай еще сможет оказаться хорошим.

Вспышка вновь осветила небо, и он сразу вспомнил о полосе света, виденной им после захода солнца. Может ли этот свет быть тот же происхождения? Нет, этот свет извивался и змеился, а тот был прямым, как стрела.

Дождь перестал быть для него приятным: ему стало холодно и не хотелось думать о том, что он видел накануне вечером. Он повернулся и быстро вошел в дом.

Утром сны медленно выпустили его из своих объятий, как и каждый день в его жизни. Мать была уже на ногах и разводила очаг. Она ничего не сказала, но даже повернутая к нему спина выражала неодобрение. Дотронувшись до лица, он обнаружил, что подбородок его густо зарос щетиной: ему давно бы стоило о нем позаботиться. Он наполнил сосуд водой и покрошил копалксотл, сухой корень мыльного дерева. Потом, взяв сосуд и нож, прошел за дом, где его встретили первые лучи солнца. Тучи разошлись, день обещал быть ясным. Он густо намылил лицо и нашел на уступе камня лужицу, в которой ясно виднелось его отражение. Это помогало при бритье.

Решив, что его щеки достаточно гладкие, он провел по ним ладонями и снова наклонился над лужицей, проверяя, не оставил ли он небритым какой-нибудь кусочек. Лицо, глядевшее на нем из воды, показалось ему почти незнакомым, так он изменился за последние несколько лет. Подбородок его стал широким и квадратным и отличался от подбородка его отца, про которого все люди говорили, что он был хрупкого сложения. Даже теперь, когда он находился один, губы его были твердо сжаты, и рот казался таким же твердым, как линия, проведенная на песке. Опыт многих лет молчания. Даже серые глаза под густыми темными бровями таили, казалось, скрытое выражение. Белокурые волосы, подстриженные ровной линией, падали на плечи и обрамляли высокий лоб. Мальчик, которого он хорошо знал, ушел, уступив место мужчине, которого он не знал. Что означали странные события прошлого, мучившие его, и еще более странные события настоящего? Почему он не мог жить в мире, подобно остальным?

Он осознал чьи-то шаги за своей спиной, и его изображение в воде шевельнулось. Куаухтемок, вождь его клана, строгий, неулыбающийся.

— Я пришел поговорить с тобой о твоей свадьбе, — сказал он.

Встав рядом с вождем, Чимал обнаружил, что он на несколько дюймов выше его — им давно уже не приходилось стоять рядом. Что бы он ни сказал, все казалось неверным, поэтому он промолчал. Куаухтемок сощурился на солнечный свет и потер подбородок мозолистыми от работы пальцами.

— Мы должны держать клан в единении. Такова, — он понизил голос, — воля Омейокана. Есть девушка Малиньчи, она в нужном возрасте, и ты в нужном возрасте. Вы поженитесь вскоре после праздника урожая. Ты знаешь девушку?

— Конечно, я ее знаю. Поэтому я и не хочу на ней жениться.

Куаухтемок был удивлен. У него не только расширились глаза, но он даже тронул щеку в жесте, который означал «я удивлен».