Ничто не ново - только мы. - Александр Чуманов

Наконец, священнодействие завершилось, Все приборы показывали норму, Одиссей уже должен был вполне осознать себя и выйти из биоприставки, но он почему-то мешкал. И тогда компьютер, наверное, чтобы слегка взбодрить, тихонечко стукнул его током.

Он не понял, что Одиссей просто слегка ужаснулся, представив, как выйдет он из биоприставки и окажется не оригиналом, а лишь копией со всеми вытекающими из данного факта последствиями. Видимо, не все компьютер мог в человеке понимать, некоторые ускользающие тонкости до него не доходили или же не казались ему достойными внимания, как, например, не кажутся некоему мужчине достойными внимания некие женские переживания, а, точнее сказать, бабьи.

13

А Одиссей и впрямь содрогнулся от внезапного предчувствия, слегка замешкался, уже взявшись за ручку, мгновенно вспотел, но психологическая бездна, разверзшаяся перед ним, оказалась столь глубокой, что разумней всего было перепрыгнуть ее с ходу. Что Одиссей и сделал, а удар током вольт так на триста вдогонку оказался сопутствующим. Так что бедняга выскочил из ящика биоприставки пулей, что, конечно, было полезным для всех его систем, они сразу активно зафункционировали, вошли в хороший режим, притираясь друг к дружке и обкатываясь.

Одиссей кинулся к иллюминатору, прильнул к холодной толще стекла, и его сердце чуть не остановилось. За стеклом темнел и сверкал бесконечный космос, и вряд ли стоило так выворачивать тело, пытаясь увидеть открытое пределами иллюминатора. Земли не было нигде.

Но Одиссей еще на что-то надеялся, искал знакомые созвездия, словно начисто забыл, зачем находится в этом стальном сосуде гарантированной укупорки. Тут, как он позже понял, содержалась явная недоработка психологов, готовивших его в полет.

В общем, некоторое время он был, что называется, не в себе, то ли пел, то ли плакал, вполне вероятно, занимался и тем и другим одновременно. Однако постепенно Одиссей успокоился.

«Ну что теперь делать? — размышлял, восстанавливая душевное равновесие, Одиссей, — теперь ничего не поделаешь. Сам напросился, сам с детства мечтал. Никто не гнал, дурака, И вот мечта окончательно сбылась. Улетел черт-те куда, кретин.

И там на Земле, я уже так давно состарился и умер, что даже косточек не найти… Или найти, если поискать? Интересно, сколько лет кости в земле разлагаются?..

И Палестинка моя умерла, и даже детки, Машутка да Юдифь! И-э-эх!.. Вернусь, а там меня встретят какие-нибудь пра-пра… И-э-эх!..

Нет, надо успокоиться. Так никуда не годится. Надо выполнять программу, время незаметно пролетит, если работать день и ночь, и назад.

Вот так провел Одиссей этот аутотренинг, высморкался, умылся холодной водой, наплескав в скафандр. Пришлось раздеваться, и скафандр сушить. Тогда Одиссей взял да и принял душ, гулять, так гулять. Покушал плотно, И стал совсем бодрым. Только икал еще некоторое время. В общем, пришел в форму. Все-таки не зря возились с ним на Земле специалисты, в том числе и психологи. Не зря, хотя и недостаточно.

А телескоп уже был направлен в сторону висящего совсем рядом Понтея, на котором даже невооруженным глазом различались некоторые детали. Различались облака, за ними — моря, материки. Такая картина очень обнадеживала, но она же и пугала, было боязно заглянуть в окуляр, который мог разочаровать новоявленного Робинзона отрезвляющими подробностями.

Поэтому исследователь не стал торопиться с телескопом. Он решил начать изучение планеты с помощью комплекта космических зондов.

Не сказать, чтоб на пилотском пульте было много кнопок и рычагов. Скорее, наоборот, кнопок на пульте имелось всего несколько, а рычагов совсем ни одного не наблюдалось. Это понятно, управлял звездолетом компьютер, и вмешательства человека не требовалось. Но вместе с тем, должен же был находящийся в одиночестве человек хоть чуть-чуть ощущать себя командиром своего положения! В этом-то, в основном, и заключалось назначение кнопок.

Итак, Одиссей приблизился к пилотскому пульту и нажал три кнопки. В компьютере что-то зашелестело, зажурчало, и с интервалом в несколько секунд в сторону Понтея ушли три маленькие ракетки. Отход каждой из них сопровождался ощутимым толчком.

И сразу стали поступать на борт данные телеметрии. Одиссей глядел на экраны дисплеев и не верил своим глазам; озоновый слой, стратосфера, тропосфера, содержание кислорода, азота, углекислоты, водяных паров… Ну, чуть больше гелия, чуть меньше аргона, а в остальном… Нет, этого не могло быть! Но это было. И уже мысль о том, что на планете может оказаться не просто жизнь, а жизнь разумная, не казалась дикой, а скорей даже наоборот.

А циферки и буковки на экране продолжали выскакивать, уже не удивляя, поскольку остальное удивительное прямо вытекало из предыдущего: бактерии в воздухе, в воде, состав почвы, еще один состав почвы… Потом пошли снимки поверхности планеты с высоты двадцати километров, десяти, одного, с двух метров… Вот это да — буйные леса, альпийские луга, степи, теплый океан или несколько океанов! Ой, что это, неужели хижина, а почему бы, собственно, и не хижина, во всяком случае весьма похоже!

И Одиссею вдруг так нестерпимо захотелось опуститься на прекрасный Понтей, так ему захотелось скинуть ненавистный скафандр, разуться и побегать босиком по дикому понтейскому лесу, по лугу, на который еще не ступала человеческая нога! А если какая-нибудь нога и ступала, то не человеческая, а чья угодно!

С трудом подавил Одиссей это желание, с большим трудом, да и то потому, что за его поведением строго следил бортовой компьютер, который все равно нипочем бы не допустил каких-либо нарушений инструкций и правил поведения на чужих планетах, придуманных в изобилии земными чиновниками.

Пришлось Одиссею еще несколько суток болтаться на орбите, париться в проклятом скафандре, мучиться ночами от бессонницы. Впрочем, эмоции приходилось сдерживать изо всех сил, чтобы его состояние не показалось компьютеру болезненным, чтобы он, бесчувственный, не начал своего командира лечить, отложив, таким образом, посадку на Понтей еще на неопределенное время. А с ним такое запросто могло статься.

В общем, за несколько дней, пока продолжалось исследование чужой планеты автоматами, Одиссей извелся весь, несмотря на героическое сосредоточение воли. И спасли его от компьютерных забот записи, которыми он занялся с первого дня, чтобы, во-первых, ничего не упустить, во-вторых, скоротать время.

14

Наконец, компьютер набил свою память таким количеством разнообразных данных о Понтее, какое ему требовалось, зонды, ушедшие на планету, по всей видимости, самоликвидировались, выполнив программу полностью, и цифирь на экране дисплея перестала мельтешить. Изрядно надоевший экран, наконец, погас, хотя давно мог бы это сделать, поскольку Одиссей перестал им интересоваться, а самому компьютеру наглядная агитация и вовсе не требовалась,

И вот Одиссей нажал на символическом пульте красную кнопку, подал команду «На посадку!». Он уже много раз эту кнопку нажимал, но она все никак не срабатывала, заблокированная компьютером, но теперь, значит, пришло время, и блокировка отключилась.

Корабль сразу перестал быть дрейфующей стальной болванкой, загудел как-то особенно осмысленно, возможно, ему, безмозглому, тоже не очень нравилась безраздельная власть над ним надменного ящика с модулями, и он радовался любой видимости свободы и самостоятельности.

Одиссей поторопился сесть в кресло перед главным иллюминатором, откуда открывалась головокружительная панорама, и пристегнулся ремнями. Так он смотрелся очень солидно.

Тормозные двигатели заработали на полную мощность, и звездолет уткнулся носом в плотные слои атмосферы. Корабль стал планировать над планетой, насколько позволяли его маленькие крылышки. Он планировал все тяжелей, тяжелей, поскольку горизонтальная составляющая скорости уменьшалась, собственно, он уже почти падал, поворачиваясь кормой вниз.

А когда доворот завершился, сработало зажигание главного тягового двигателя, и максимальное замедление со страшной силой вдавило Одиссея в кресло. До поверхности планеты оставалось не более десяти километров, и корабль не мог церемониться со своим командиром.

А еще через несколько минут судно содрогнулось от касания и замерло, только грохот двигателя не смог смолкнуть сразу, он длился еще некоторое время, ужасая первобытные окрестности, которые состояли из покрытых лесом плоскогорий, усыпанных спелыми ягодами кустарников, гладких валунов, там и сям торчащих из травы.

А Одиссей лежал в своем кресле, которое стало горизонтальным в момент последнего маневра, главный иллюминатор находился теперь сверху, и в него не было видно ничего, кроме неестественно голубого неба без единой тучки. Конечно, оно было неестественным по земным меркам, то есть, выходит, наоборот, слишком естественным. Такого незамутненного голубого колера на Земле нельзя было отыскать уже много веков.