Духи Ориша - Роман Кузьма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда прошло четверть часа, баба-кекерэ, нетерпеливым жестом длинной, как жердь, руки приказал выйти из круга тем, кто, по его мнению, сбился с ритма или допустил погрешности в движениях. Когда гигантского роста жрец, одетый в белую с золотым шитьём тунику, посмотрел на Бартоло, сердце того ёкнуло. Казалось, от взгляда чёрных глаз, отделённых от тёмно-коричневой кожи лица только налитыми кровью белками, не ускользнули ни европейские корни, ни мельчайшие неточности в исполнении перемещения кокоринья.
Юноша чувствовал, что этот взгляд, связанный, как гласили поверья, с самим богом справедливости Ифа, пронзает его грудь, подобно копью. Бартоло стал выделывать па, придерживаясь правил их исполнения вплоть до миллиметра, одновременно изобразив на лице беззаботную улыбку – так, словно ему это не составляло ни малейшего труда. Ужасный взгляд двинулся дальше.
Из груди юноши едва не вырвался вздох облегчения: жрец никогда не поправлял ошибившегося и не помогал ему советом, в отличие от местре – он лишь исключал из списка претендентов тех, кто, по его мнению, был недостоин благосклонности великих духов Ориша. Обо всём этом он узнал едва ли не только что от местре Мауро, который за время путешествия за город к тайному капищу рассказал Бартоло о связи капоэйры и культа кандомбле.
Все эти истины и правила, многократно изложенные в виде легенд и мифов, он уже слышал ранее, однако только сейчас это прозвучало столь категорично и определённо: капоэйра и кандомбле едины.
Продолжая свой танец, Бартоло не видел никаких противоречий: действительно, те, кого капоэйра интересует лишь как средство самозащиты – а зачастую и нападения, причём далеко не всегда с добрыми намерениями, – сами поймут, что им не нужны подобного рода испытания. Здесь требуется отдать все свои силы ради постижения внутренней сути Искусства. Те же, кто полностью и всецело отдаётся музыке, смогут постичь совершенства духа, равного такому у Ориша.
И какие возможности для совершенствования тела это откроет!
От осознания открывшейся перед ним поразительной перспективы у Бартоло закружилась голова, и он с жадностью набросился на всё новые и новые знания о нормах и устоях кандомбле, которые исходили в последние часы от местре Мауро и служителей культа. Он чувствовал себя так, будто близок к откровению.
Бартоло потерял счёт времени, сосредоточившись лишь на собственной жинге. Выполняя её и прочие действия, он старался не тратить ни единого лишнего эрга, одновременно расслабляя все мышцы, не задействованные в движении. Его сознание будто отступило на задний план, дав волю мышцам самостоятельно выполнить стоящую перед ними задачу, непосильную для любого простого смертного.
Баба-кекерэ, чья длинная, костлявая фигура терялась в складках мантии цвета мороженого – о, с каким удовольствием Бартоло съел бы сейчас стаканчик! – периодически отдавал тому или иному танцору приказ: уйти. Те молча подчинялись его нетерпеливым жестам. Бартоло не обращал на них внимания, слушая лишь музыку, которая стала для него движением, а движение, текущее вдоль тела – смыслом всей жизни.
Внезапно всё стихло. Бартоло, даже не успев осмотреться, с удивлением заметил, что его ноги, словно обретя собственное сознание, остановились. Бросив полный отчаяния взгляд на баба-кекерэ, он ощутил прилив радости и свежих сил: всё было в порядке, просто танец закончился. Повинуясь приказу жреца, оставшиеся танцоры приблизились к нему, в то время как присутствующие, включая и музыкантов, отступили в чащу, где на одной из полян их ожидали выпивка и угощение. Кроме баба-кекерэ и десятка юношей остались лишь их местре.
– Все готовы одеть рукавицы? – Местре Мауро научил Бартоло, как отвечать на подобный вопрос, и он, пренебрежительно улыбнувшись, протянул руки вперёд. Остальные юноши поступили точно так же. Их местре, не делая разницы между своими учениками и чужими, приблизились, чтобы положить начало второму испытанию. Как только местре с наполовину седыми курчавыми волосами, удивительным образом контрастирующими с его тёмной, как старый ботинок, сморщенной кожей, натянул на предплечья Бартоло краги из пальмовых листьев, тот, как положено, поблагодарил его.
– Спасибо за рукавицы, местре Лазарь.
– Чтоб твои руки не мёрзли, парень.– Лицо местре было невозмутимым, как ясное весеннее небо.
Действительно, мёрзнуть Бартоло не пришлось. Каждое мгновение он ощущал жгучую боль, исходящую из-под краг, где, как ему было известно, ползали бесчисленные рыжие муравьи. Эти насекомые, отличавшиеся большими размерами и лютой злобой, способны съесть человека заживо, если им предоставить такую возможность. С течением времени старые укусы дополнялись новыми, и боль только усиливалась.
Он бросил пару нетерпеливых взглядов по сторонам. Правилами не запрещалось ни сидеть, ни стоять – и большинство юношей пользовались этим правом, – нельзя было лишь снимать или стряхивать краги, распугивая муравьёв. Наоборот, испытуемый всем своим видом должен был показывать, насколько ему приятно и удобно носить предмет гардероба, подаренный местре. Бартоло, счастливо улыбаясь, сидел в тени фернамбукового дерева и молча смотрел в пространство. Перед его глазами проплывали неведомые страны, в которых происходили устрашающие, наполненные тревогой события – и всегда кризис разрешался вмешательством героя, неизменно похожего на Бартоло внешне.
Первый юноша выбыл достаточно быстро. То был один из тех, кто предпочёл потакать боли и прыгать и трястись вместо того, чтобы полностью подчиниться ей, бесследно исчезнуть в её пламени. Вскоре, один за другим, ещё несколько человек вскочили и, ругаясь, сорвали с себя пальмовые листья. Наконец, когда Бартоло уже совершенно смирился с тем, что ему придётся расстаться с искусанными и опухшими руками, баба-кекерэ поднял вверх обе ладони, розовые на чёрно-коричневом фоне, и произнёс несколько слов на языке йоруба. Судя по тому, что все сняли листья, испытание подошло к концу. Кроме Бартоло, осталось лишь двое ребят – этим троим предстояло пройти через самые тяжёлые и нечеловеческие нагрузки.
Баба-кекерэ отвёл их в бревенчатую хижину, запираемую снаружи, в которой они могли воспользоваться лежащими на полу циновками для того, чтобы отдохнуть. Едва ли их стоило упрашивать: практически тотчас же все трое уснули.
Сон был коротким и беспокойным, а пробуждение – молниеносным. Поднявшись одним рывком и осмотревшись, Бартоло тут же сел: опасность отсутствовала, кругом царила ночь, а рядом сопели два его соперника – товарищи по тяжелейшему из возможных в капоэйре несчастий. Он также
