Преступление - Джим Томпсон

— Ну не чудаки ли? — Она тоже усмехнулась. — Ну, я думаю, она скоро придет. Еще рано.

Мы с Бобом пошли домой. Я подумала, он, верно, голоден, и велела ему побыстрее умыться, пока я приготовлю сандвич со стаканом молока.

— Я не слишком хочу есть, — сказал он. — Подожду до ужина. Я… я хочу принять ванну, мам.

— Ванну? Что я слышу? Ты хочешь принять ванну без… Боб, постой-ка, а что это, скажи на милость, у тебя на штанах, спереди?

— Ничего, — забормотал он, пытаясь прикрыть низ руками. — Я это, ну, перелезал по дороге через забор и, кажется, оцарапался немножко.

— Да уж! Теперь их надо отдавать в чистку, да ты, наверное, и все нижнее белье запачкал, да и…

Ну, для одного дня это было уже чересчур. Я села на диван и заплакала.

— Пожалуйста, мам. Прости, я даю честное слово, что не…

— Ой, ладно, иди. Иди в ванную и не жалей горячей воды. Дай Бог, чтоб столбняка не было.

Он поднялся, и вскоре я услыхала, как льется вода. Прикрыла глаза и прилегла в тишине. Видимо, я очень устала, потому как задремала тут же. То есть даже не заметила, как задремала, вернее, заметила, когда уже проснулась.

Уже стемнело, проспала я больше двух часов. Я слышала, что Боб еще в ванной, то есть он провел там все это время. И это казалось, конечно, ненормальным, если знать Боба. Но было здесь и еще что-то необычное.

Я это ощутила внутренним чутьем, и что-то во мне затрепетало. Подошла к двери — словно меня кто-то подтолкнул — и остановилась на пороге.

Снаружи стояла Фэй Эдлман и Джек, ее муж, вместе с ней. Он обнимал ее, так что лица ее не было видно, только его — белое как полотно. Он, видно, чувствовал себя в этот миг так же паршиво, как я. Поодаль была еще пара людей, полицейских, как я догадалась, хотя не в форме. На обочине притулилась полицейская машина. Я подумала, что за чертовщина, но еще не осознала толком. Шестым чувством я понимала, что стряслось, догадывалась смутно, но близко к истине. Так я стояла и смотрела, пока не заставила себя отвернуться. И тут увидела, что по улице идет Ал.

Он шел очень медленно, словно нехотя, и я подумала, что он тоже, должно быть, знает.

Один из полицейских что-то сказал Джеку, тот взглянул мельком и кивнул. И они двинулись навстречу Алу.

Глава 5

Роберт Тэлберт

Я не знаю почему. Всегда всем зачем-то надо знать — почему? Черт возьми, если вы всякий раз оглядываетесь и спрашиваете себя почему, вы никогда никуда не дойдете. Я только знаю, что хотел ему купить подарок, поэтому вместо школы отправился через каньон к полю для гольфа. Вот и все.

Я прошел по краю каньона к тому ручейку, что протекал посередине, и добрался до опор подвесной дороги. Стал перелезать через них и тут поскользнулся, дьявольщина, хотя делал это сто раз и, наверное, не ошибся бы и во сне. Ну, так или иначе — может, всему виной роса, — рука сорвалась, и я упал со всего размаху и промочил ногу по щиколотку.

Конечно, я выругался, а потом стал ржать над собой, поскольку настроение у меня было не то, чтобы расстраиваться из-за мелочи. Отец такой добрый и все прочее, и мне хотелось купить ему небольшой хороший подарок. А если все будет в порядке, мы опять станем с ним разговаривать, как раньше. Я сниму камень с души и расскажу все про школу, как прогуливал и все остальное, а он скажет: «Ладно, сынок, никогда не поздно начать с чистого листа, и я уверен, теперь все пойдет лучше и… Ладно уж. Я и не из таких передряг, мальчик, выпутывался!»

Я стащил ботинок и вылил из него воду, потом отжал носок и повесил его на куст посушиться. Времени у меня был вагон. Я мог легко управиться на поле с двадцатью семью или даже тридцатью шестью лунками, если повезет. Только, хорошо бы, хоть сегодня туда не набежала бы куча соперников. Но на душе у меня было слишком легко, чтобы об этом думать.

Я валялся на спине с закрытыми глазами и мечтал в полудреме о том, как теперь пойдут дела. Тут мне почудились какие-то звуки позади, какой-то хруст, но я не обратил на них внимания. О ней я и не помышлял, пока она не запустила руку мне в волосы.

Я вскочил и сел. Она смеялась и потряхивала волосами, сидя на корточках прямо передо мной. Мне пришлось подвинуться, чтобы сесть.

— Какого черта ты тут? — спросил я. — Чего ты не в школе?

— Простыла. А ты чего не в школе?

— Ты, надо думать, меня заложишь. Ну, валяй, посмотришь, что из этого выйдет.

— Ох-ох. — Она тряхнула головой. — Я не стану тебя закладывать, что бы ты ни сделал.

— Да ладно, мне без разницы.

Я дотянулся и снял носок с куста, он совсем высох, и я стал его надевать. Она взяла его у меня — не вырвала, а так, мягко, — и повесила обратно.

— Хочешь простудиться? — спросила она. — Оставь его там, пока я не разрешу тебе его надеть.

— Черт, тебе какое дело? Кто тебя просил приходить сюда и командовать?

— Но это же так хорошо — всегда нужно, чтобы кто-то о тебе заботился.

Я сказал, что она спятила.

— Спорим, твоя мать не знает, где ты. Ты наверняка слиняла, ничего ей не сказав.

— Она даже не знает, что я у нее стянула сигареты. Хочешь сигаретку, Бобби? — На ней были такие смешные шорты — ну, не шорты, а девчачьи штанишки для велосипеда. И еще одна из тех дурацких тесных блузок, которые ее мать всегда носит, и свитерок из той же серии. Она его надела не как положено, а набросила на плечи, так что рукава мотались и мешали ей достать сигареты и спички. — Ну же, Бобби! — Она в конце концов надулась, словно это я был виноват. — Ты не хочешь мне помочь?

Я повторил, что она с приветом, но начал рыться в ее карманах, и, черт побери, это было такое безумное ощущение, когда я копошился в этой идиотской блузке, а она вся выгнулась, ну и — вы понимаете.

Мы взяли по сигарете, и я дал ей прикурить, а потом бросил пачку и спички ей на колени.

— Так, — сказал я, — вообще-то мне надо двигать побыстрее. Дел сегодня полно.

Она промычала что-то, опершись на локоть.

— Схожу на гольф, — сказал я, — сниму баксов.

— Да? — Она лениво выпустила струйку дыма. — Так вот куда ты таскаешься все время.

— Ну, не все время. Заработаю и валю в город! Раз у меня оказалось баксов десять — вот это была жизнь! Поешь в ресторане на вокзале, потом по лавочкам походишь, и в тир, и еще в раз в кафе. Красота!

— Ну, какой ты скверный мальчик.

— Да ладно, может, это и звучит глупо, но на самом деле правда.

Она потушила сигарету и легла на спину, заложив руку за голову. Улыбнулась мне и как-то так пригладила место рядом с собой, и я тоже прилег. Так было гораздо удобнее, и почему-то мне хотелось на нее смотреть, словно я по ней соскучился. Не то чтобы она мне очень нравилась или что-то в этом роде, просто вы привыкаете, что кто-то всегда рядом, а потом вдруг его не находите, и вам становится грустно.

Так мы валялись, и ее рука очутилась в моей, хоть это ничего и не значило на самом деле. Да, черт, она вечно таскалась за мной, сколько я себя помню, и я то поддерживал ее, чтобы не упала, то еще как-то помогал, и хотя так долго за руки мы раньше и не держались, но в этом не было ничего особенного, самое обычное дело. Просто мы валялись и болтали, и все нормально.

— Бобби… — начала она.

— Чего?

— Ты помнишь, как мы играли вместе целыми днями, а потом пора было идти домой, и мы… мы целовались на прощанье.

— Ну… да.

— Бобби, когда же это было? Ну, то есть когда ты меня целовал.

— Откуда я знаю? Да ну тебя, Джози!

— Ну, если ты психуешь, стоит мне что-нибудь сказать, лучше я пойду.

— Ну и иди. Это ты психуешь. Я только сказал, что не помню.

— Нет, ты злишься. Сразу видно.

— А мне вот не видно. Вот смехота!

— Погляди мне в глаза и скажи, что ты не злишься.

— Очень надо. Слушай, Джози, что ты все мелешь чепуху про…

— А вот и не скажешь…

Ну, этого я, конечно, снести уже не мог. Я перевернулся, посмотрел на нее и повторил, что я не психую, два раза повторил, глядя на нее в упор, ну, почти — но ей, конечно, этого было мало.

— Все равно ты псих, — сказала она. — А то бы ты знал, что тебе надо делать.

— Джози, прекрати!

— Да, да, ой, Бобби, да что же это…

Ну вот, я абсолютно ничего не сделал, а она стала плакать. Не сильно, правда, прикрываясь руками, ну, вы понимаете как. Тут я ее поцеловал, а она меня, а когда я попробовал отодвинуться, то она мне не дала.

Я ощущал ее всем телом, так же как когда полез за сигаретами и спичками, только еще сильнее, и вдруг вспомнил об отце и что бы он сказал, но не мог от нее оторваться. Она вся прямо прильнула ко мне, прижалась лицом и поцеловала несколько раз в ухо, и я тоже, и мы зашептали что-то друг другу.

— Бобби…

— Что?

— Это как тогда, у тебя дома, да? Когда папа поднял шум из-за пустяков.

— Мы ничего такого не делали. Ничего плохого.

— Да он просто шизик. Все равно, хоть бы и делали, что такого? Они же с мамой делают. Если это так плохо, так почему…