Черный гусар - СкальдЪ

Предметов, которые предстояло освоить кадетам, оказалось много. Тактика, военное дело, топография, военная администрация, артиллерия, фортификация, право, гигиена и черчение. Практически всем без исключения нравилась иппология — наука о лошадях. Так же проводились занятия по закону Божьему, русскому, французскому и немецкому языках, математике, механике, географии, физике, истории и экономике. А в конце каждого года проходили полевые сборы. Пожалуй, это было самое любимое время для всех. И для нас, и для преподавателей. А любимое оно было потому, что на целых две недели мы выезжали «в поле», где ставили палатки и разбивали временный лагерь, готовя еду на костре и радуясь жизни.

Готовили нас на славу и свободного времени практически не оставалось.

— Порадуйте «дядю» и скажите, что вы сегодня получили по тактике? — как-то раз спросил меня Олив.

— Двенадцать, — ответил я, внутренне гордясь успехами и наивысшей оценкой. В отличие от гимназии, в Школе успеваемость оценивали именно по 12-ти бальной системе.

— Двенадцать? — он театрально схватился за голову. — Что же вы наделали? Так опозорить нашу славную Школу! В следующий раз я жду от вас единицы.

На самом деле в Школе хватало превосходных учеников, а на отстающих смотрели с неодобрением. Но это была проверка, и я был обязан ее пройти.

Прошел я ее блестяще, специально получив на следующем уроке единицу и доложив «дяде».

— Вы идете к успеху, — только и сказал он. А уже потом стал делать все возможное, чтобы я получал как можно более высокие оценки. Думаю, Сережа Олив был славным парнем.

В комнате я сошелся с двумя юнкерами. Одного звали Скалон Георгий, а второго — Звегинцев Коля. Уже на вторую неделю мы стали друзьями и нас прозвали «трое с Невского» — именно так назывался проход, где стояли наши кровати. Ребятам приходилось тяжелее, чем мне, и я, как мог, поддерживал их морально. Парни признавали мое лидерство, но особенно сильно я им не злоупотреблял.

— Да когда же это кончится? — сидя на кровати, вопрошал Звегинцев Коля. Он старательно начищал пуговицы мундира. А их насчитывалось целых десять штук, и это только на груди. И все должны блестеть.

Вообще, форма наша выглядело красиво. Юнкера и корнеты любили «форсить» в ней по городу.

Повседневная включала алую бескозырку с черными кантами, защитный китель, синие рейтузы с красным кантом при высоких хромовых сапогах и шпорах. Сабля, портупея и пояс надевались поверх кителя и серой, светлого тонкого сукна, шинели. А парадная состояла из мундира-кивера драгуна наполеоновского времени с гвардейской звездой, красно-чёрного пояса и длинных брюки-шоссеров с красными генеральскими лампасами. К ботинкам прилагались шпоры, белая гвардейская портупея и белые замшевые перчатки. Правда, и содержать вещи в требуемом порядке занимало массу времени.

— А я вот мечтаю об первом увольнении, — поднял глаза к потолку Гоша Скалон. — Давайте завалимся в «Доминик», — предложил он. За последние недели мои друзья только и делали, что мечтали о том кафе или ресторане, где смогут и «себя показать и на барышень поглазеть». «Доминик» открыл какой-то швейцарец, и он считался весьма популярным местечком. Правда, у друзей мнения о возможном ресторане менялись с такой же периодичностью, как мы заучивали любимых барышень наших «дядей».

— Да ну его, этот «Доминик», — возразил Звегинцев, охотно ввязываясь в спор. — Говорят, там Федор Михайлович тысячу рублей проиграл. А я не хочу.

— Полдела сделано, осталось уговорить принцессу, — я фыркнул. Тысячи рублей деньги приличные. На такую сумму можно вполне комфортно прожить целый год. А Достоевский действительно проиграл в «Доминике» тысячу, об этом весь город знал. Гений русской литературы был человеком азартным, и не мог пройти мимо бильярда или карточного стола.

— В смысле, Мишель? — удивился Скалон, называя меня на французский лад. Несмотря на войну 1812 г. и те страшные страдания, что принес Наполеон, в высшем обществе России французский считался весьма важным языком общения. — Какая принцесса?

— Из одной восточной сказки, — охотно пояснил я. Моих шуток они временами не понимали. — Страшный, как смертный грех, косоглазый и кривоногий вор из Багдада как-то сказал, что никогда не женится, пусть даже его посватают на принцессе. А веселый мудрец ему ответил: подождем, пока ты не изменишь к лучшему своего мнения о китайской либо индийской принцессе. Тогда я скажу: полдела сделано, остается только уговорить принцессу.

Друзья засмеялись. Соседи по комнате поглядывали на нас с завистью. Мы, «трое с Невского», считались самой веселой и верной компанией во всем эскадроне.

— Да, принцесса это хорошо, — откинувшись на кровать, задумчиво протянул Коля. — Они все такие… такие… — он мучительно подбирал слова, пытаясь произвести впечатление опытного ловеласа. Мы с Гошей все его «галопы» знали наизусть. — Такие очаровательные.

— Не буду врать, с принцессами не знаком. Я по ним не ходок.

— Слушайте, друзья, мне же братец гостинцы прислал. Французский паштет — пальчики оближешь. А еще папиросы «Сенаторские», высший сорт, десять штук за шесть копеек. Покурим? — отсмеявшись, предложил Звегинцов.

— Покурим. Отчего не покурить? — откликнулся я. А Коля глубокомысленно заметил:

— Если говорить начистоту, то маленькая тонкая папироска отнюдь не безобразит хорошеньких дамских губок, а придает им неповторимую пикантность.

В те времена курили много. Особенно офицеры и чиновники. Но и дамы из высшего света не оставались в стороне. В табаке не видели ничего вредного для здоровья. Его даже изредка прописывали врачи.

Все наши учителя, кроме ветеринарного врача и преподавателей языков, были кадровыми офицерами. На одном из уроков по артиллерии Звегинцев отвечал у доски. Неожиданно в класс зашел бравый генерал Штопс — он изредка инспектировал нашу Школу и, будучи сам ее выпускником, пользовался нашим уважением.

Преподавателя артиллерии, полковника Игнатьева, мы прозвали Батюшка Фугас. Он был солидным и так же легко взрывался от любого пустяка. Не желая, чтобы Николай ответил как-то неправильно и не навлек на класс генеральского гнева, Батюшка Фугас заметил:

— Я уже выслушал ответ юнкера. Вы, Звегинцев, можете садиться.

— Задайте ему какой-нибудь вопрос, — благодушно приказал генерал. — Я хочу послушать.

— Хорошо, ваше превосходительство… — полковник Игнатьев на миг задумался. — Можно ли из орудия поразить цель, если она не видна?

Наш класс затаил дыхание. Звегинцев был не самым успешным по артиллерии и задумался, мучительно подбирая ответ. Хотя любому из нас было известно, как происходит стрельба, присутствие генерала выбило его из колеи.

Коля думал больше минуты. Батюшка Фугас побледнел, покраснел и принялся нервно дергать бакенбарды. Генерал нахмурился.

— Если отдан приказ, то можно, — наконец сообщил Звегинцев. Я едва сдержал смех.

Полковник чуть не упал в обморок, но на генерала ответ произвел самое благоприятное