Ребро - Влада Ольховская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Урну с прахом Рэдж захоронили в могилу ее матери. Она так хотела… Она была очень близка с матерью и переживала смерть безумно тяжело. На похоронах все повторяла, что ее непременно нужно положить туда же. Я с ней не спорил, видел, что она просто в шоке, не соображает, что несет. Я не беспокоился, потому что… с чего бы? Рэдж была молода и здорова, а от всего остального ее мог защитить я! Или думал, что смогу…
Она как будто сглазила саму себя.
Похороны были непонятными и быстрыми. Я смотрел, как урну опускают в яму, я бросил на нее первую горсть земли, и все равно у меня не было ощущения, что вот это — конец. Все, меня и Рэдж больше не существует, есть только я и память о ней.
Я не мог избавиться от мысли, что подсунул в могилу ее матери абсолютную незнакомку.
* * *
Правы были древние египтяне. Те, которые хоронили своих фараонов с женами, любовницами, рабами и бабушками рабов. С собаками и тем крокодилом, с которым фараон однажды повстречался взглядом. С сокровищами и всем, что было дорого при жизни.
С памятью о них.
Потому что память, воплощенная в предметах, — она ведь страшная. Страшнее, чем многие могут себе представить. Предметы эти, оставленные мертвецом, — нож, который снова и снова входит в одну и ту же рану, не позволяя ей зажить.
Рэдж все еще была со мной в нашей квартире. Ее одежда висела в шкафу, ее сапоги и ботинки были аккуратным рядком выставлены в прихожей. Большая часть комода в нашей комнате была отдана под ее белье, шарфики и побрякушки. В воздухе витал едва уловимый аромат ее духов — сандал и пряности, зимой и осенью всегда так. В ванной почти все полки были заняты ее косметикой, всеми этими баночками и тюбиками. Я не знал назначения половины из них, запомнил только: «Можешь брать любой гель для душа, кроме мандаринового, его мало осталось, а это лимитированная коллекция, больше не будет!»
Странное признание: именно глядя на этот долбаный гель для душа, я первый и единственный раз заплакал о ней. Когда тело опознавал, слез не было, пожалуй, из-за неверия, а потом — от шока. На похоронах тоже ни слез, ни слов. Я был не в себе, я еще спорил с судьбой… А потом уже, вечером, увидел эту почти пустую бутылочку, услышал в памяти голос Рэдж — и накатило. Она беспокоилась, как же дальше будет обходиться без этого своего мандаринового геля, осталось ведь совсем немного! А по итогу осталось больше, чем вся ее жизнь.
Говорят, что со слезами становится легче, но мне легче почему-то не стало. Рэдж продолжала жить со мной в нашей квартире. Она как будто вставала раньше меня или пряталась в ванной, когда я уходил на работу, но она все равно была там. Живой, а не мертвой, и при таких условиях это не могло измениться.
Если бы я рассказал об этом кому-то, своим друзьям или ее друзьям, они наверняка дали бы мне предсказуемый совет. Мол, выбрось ты все это, продай или на благотворительность отдай — и будет тебе счастье! Но сказать такое куда проще, чем сделать. Я не мог избавиться от последнего, что напоминало о жизни Рэдж. Потому что это была и моя жизнь тоже, и сложно сказать, что вообще останется, если я ее отпущу.
Так было не всегда. Да что скрывать, в день, когда она уезжала, я еще был уверен, что Рэдж — это важная, однако далеко не единственная составляющая моего мира. Есть работа, в которой я хорош. Есть спорт, который я люблю. Есть мои родители, друзья… Мои цели и планы. Так что я выжил бы, если бы Рэдж ушла от меня, хотя такую возможность я никогда не рассматривал всерьез.
Но Рэдж не ушла, она умерла, и это все меняло. У меня будто отняли опору, на которой все держалось. По большей части моя жизнь осталась неизменной, вот только… Оказалось, что мне это уже не надо. Не так, не без нее. Возможно, причина скрывалась в том, что никто не любил меня так, как она, и я знал, что заменить ее нельзя.
А возможно, все дело в том, что я ее отпустил. Значит, я был одним из виновников всего, что с ней случилось.
Не то чтобы эта мысль свалилась на меня внезапно, она появилась в тот момент, когда я узнал, что Рэдж мертва… Нет, даже раньше. Когда она впервые не сняла трубку. Я просто придавил эту мысль, спрятал ее за возмущением, потом — за страхом, потом — за шоком. Но когда потянулись долгие бесцветные дни после похорон, мысль вернулась и постепенно обретала все большую власть надо мной.
Никто по-прежнему не знал, что случилось с Рэдж. Но я не сомневался, что, если бы я отправился с ней, все завершилось бы иначе. Почему я не поехал?.. Да потому что накануне мы с Рэдж вляпались в крупную ссору, самую серьезную за время нашей совместной жизни.
Нет, по мелочам мы цапались и раньше. Мы
