Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

творческую и экономическую энергию при низких краткосрочных и долгосрочных затратах. Йифтахель связывает неформальность конца XX в. с новым «городским колониальным стилем». Бывшие имперские державы пренебрегают прежними владениями, поскольку видят, как потоки населения, в которых раньше преобладали европейские поселенцы, переселявшиеся за границу, уезжают обратно[854]. Саския Сассен-Куб называет это явление «периферия ядра»[855]. В Советском Союзе самым желанным пунктом назначения был центр Москвы, который постепенно занимали среднеазиатские и кавказские торговцы. Советское государство, его чиновники и принимающее население встречали уличных торговцев и их так называемые дефицитные товары смесью радушия, терпимости и отвращения, что затрудняло их интеграцию в городское пространство Москвы.

Растущая неформальная экономика позднего СССР остается малоизученной и до сих пор рассматривается в основном с точки зрения дееспособности государства[856]. В этой главе пойдет речь о разнообразных ее эффектах, связывающих центр и окраины СССР, влияющих на экономику домохозяйств, потребительское поведение и повседневные отношения в масштабах всего Советского Союза. Индивидуальные истории показывают, как влияние снизу формировало контуры позднесоветской экономики, и раскрывают проблемы, а также возможности участия в неформальном обмене. Используя методы, которые одновременно подрывали и поддерживали систему, торговцы работали через артерии мигрантских сетей. Майкл Кирни характеризует эти сети как «сосудистую систему, через которую проходят люди, информация, товары, услуги и экономическая ценность»; такие системы, однако, зависели от интимных, личных, а иногда и от мимолетных и случайных связей[857]. Торговцы и сети поддерживали экономическую активность в южных республиках, реагируя на изменение отношений между центром и периферией. Затем этот динамизм сформировал потребительскую и уличную жизнь в Москве и Ленинграде и по всему СССР в 1980-х гг.

В своих историях четыре торговца подчеркивали тяжелые, а в некоторых случаях мучительные для них решения расстаться с друзьями и семьей. Каждый говорил о своей способности преодолевать расстояния, а также о незнакомых лицах, тесных пространствах, серых зданиях и таком же небе, которые представляли чуждую московскую среду. Они считали, что индивидуальная ловкость и решительность, а также общая советская культура помогли им вписаться в преимущественно славянский, но разнообразный этноландшафт Москвы[858]. Торговые сети сформировались в основном по этническому признаку; Айтматова, Асадов, Хайдаров и Калилова соответствуют тому, как Мин Чжоу описывал транснациональных этнических предпринимателей в современных западных городах. «Ограниченная солидарность» облегчает выявление и использование прибыльных возможностей, не признаваемых принимающим обществом. Солидарность также противостоит социальной и культурной изоляции и потенциальной дискриминации[859]. В Москве этнические различия, как обсуждалось в предыдущих главах, наделяли кавказских и среднеазиатских мигрантов особым статусом. Если Асадов вспомнил о значительном расизме, то остальным трем скорее ближе был дискурс дружбы народов. Они утверждали, что, несмотря на социальную изоляцию, Москва стала, возможно, не первым, но «вторым домом» как для русских, так и для нерусских[860].

Постоянная привязанность к дому и семьям в сочетании с двойственным отношением властей и общества к их присутствию запутала этих торговцев в вопросах идентичности. За исключением, возможно, Калиловой, они не стремились, подобно мигрантам в предыдущей главе, стать здесь своими. Между собой конкурировали существовавшие одновременно, но в параллельных измерениях установки: идеи успеха, связанные с Москвой, и идеи семьи и нации, связанные с домом. Этническая принадлежность и семья стали «почвой значимости», по словам Сары Ахмед и ее коллег; то есть «фрагментами, которые воображаются как следы столь же воображаемого домашнего целого»[861]. Мигранты использовали представления об ограниченной советской общности с единой «мифоисторией», а также с «подвижным и операциональным» чувством идентичности[862]. Дистанцированность и изоляция сохранились, несмотря на то, что эти торговцы подчеркивали степень своей включенности в общественную жизнь Москвы и признавали привлекательность современных идеалов, включая гендерное равенство и высшее образование. Самоидентификация как история успеха на вершине советской системы сублимировала, если не полностью компенсировала, повседневные негативные эмоции. Самоидентифицируясь через историю успеха в центре силы Советского государства, мигранты сублимировали, если не полностью компенсировали, повседневную отстраненность.

Советские дискурсы предстают в этих историях как наиболее мощные факторы, формирующие идентичность респондентов и тогда и сейчас. Все четверо торговцев, спустя поколение после распада Советского Союза, формулировали свои воспоминания в рамках продвигаемых государством тропов дома и чужбины, отсталости и прогресса. Их движение навязывало им принадлежность к официальному разделению по национальному признаку, которое, по их мнению, управляло их сетями. Опыт этих людей подтверждает современные выводы Ю. В. Арутюняна, утверждавшего, что вопреки надеждам многих советских социологов и планировщиков миграция не станет катализатором появления постнационального «нового советского человека». Мигранты в позднесоветские города продолжали рассматривать этническую принадлежность как ключевую составляющую собственной идентичности[863].

Эти четыре интервью были выбраны из-за богатства и разнообразия точек зрения. В них прослеживается путь двух женщин и двух мужчин-мигрантов разного возраста: когда они прибыли в Москву, Калиловой было семнадцать, а Хайдарову – сорок один год; разных национальностей: Асадов – азербайджанец, Хайдаров – узбек, Калилова и Айтматова – кыргызки; различных мотивов и жизненных ситуаций. Их истории иллюстрируют, хотя не обязательно дают полное представление о жизни многих тысяч торговцев из южных регионов на улицах советской столицы.

Эта глава проследует за мигрантами на пути в Москву и обратно. Раздел об их первых поездках предшествует разделу об их проживании и трудовой жизни в советской столице. Затем я перехожу к отношениям и восприятию принимающего общества. Межэтнические взаимодействия выступают в качестве одного из элементов, усиливающих или изменяющих самоощущение мигрантов как сбалансированную этническую, советскую, социальную, гендерную и индивидуальную идентичность. Воздействие торговли и миграции на их родные общины на Кавказе и в Средней Азии показывает протяженность и проницаемость границ между центром и периферией, глобальным городом и бывшей колонией, а также их влияние на отдельных людей и семьи в позднем Советском Союзе.

Путь в крупные города

Личные и семейные решения, иногда болезненные, ознаменовали уход мигрантов из дома. Каждый из них считал, что родные село, город и республика не способны удовлетворить экономические, профессиональные или, в случае Хайдарова, связанные со здоровьем цели. Географическое перемещение возникло как один из возможных в сужающемся ряду вариантов улучшения социальных условий или повышения уровня жизни на позднесоветской периферии[864]. Связи или случайные встречи привели четверых в Москву. Неформальные объединения создавали инфраструктуру для передвижения, отличную от официальной, но параллельную ей, которая встречала студентов и специалистов, приглашенных жить, учиться и работать в советскую столицу. Сети и связи переплели санкционированную и несанкционированную мобильность, так же как первую и вторую экономики.

Слава Москвы достигла южных регионов СССР через школы, средства массовой информации и постоянных посетителей. Все четверо наших респондентов