Чародей - Валентина Гончаренко

отчеству. Сидим рядом двое коллег и работаем. Ничего, кроме работы, нас не связывает. У него руки чесались обнять, а нельзя. Мучился, но сдерживал себя. Вот однажды он и укорил: "Да, я терпел все муки ада, и до сих пор еще терплю… Мне ненавидеть тебя надо, а я, дурак, боготворю!" Слово "дурак" пропел сочно, раскатисто, я и подумала, что это скорее шутка, чем признание. А он из меня икону сделал…

— Вот видишь, ничего он не забыл. Вы столько лет не виделись, — продолжала терзать Женя. — Нужно же вам хоть раз поговорить начистоту! Чего ты упрямишься?

— Ничего уже изменить нельзя. У него жизнь наладилась, зачем ее ломать? Наша встреча добром не кончится. Так и передай.

— Лучше скажи ему об этом сама. Подумаешь, трагедия — поговорите часок… Мир не содрогнется, небо на землю не упадет…

— Жизнь наша содрогнется, мы оба сверзнемся в пучину и детей моих потащим с собой! Пока он не разведется, наши встречи невозможны, но разводиться ему сейчас уже не стоит… Работа наладилась, в семье установился покой, зачем ломать?

— Что ты, какая семья? Дочки с пятого класса учатся во Фрунзе, живут на той же квартире, где Лариса жила с Юрием, пока учились в институте. С ними и бабка, мать Ларисы. Приезжают только на каникулы и то ненадолго. Лето проводят на Иссык-Куле, в пансионате, в компании семей столичных начальников Девочек замучили воспитанием. Обе посещают музыкальную школу, изостудию и кружок бальных танцев… А уроки! Чувствуешь, какая нагрузка! Да, забыла: в моду входит английский язык, они изучают его в школе и на дом еще учительница приходит. Не как простые смертные: здороваясь, книксен делают…. Приседают жеманно…. Портят девчонок бабка с матерью! Отец для них — человек черной кости, плохой, только позорит такую красивую и хорошую маму… Чужак, не свой… Первое время и Юрий ездил с ними на озеро, но держался от баб обособленно. Возьмет напрокат лодку и уплывает подальше от всех на целый день. Там раздевается до плавок, ловит рыбу, с наслаждением ходит босиком, разжигает костерок, печет рыбу или варит уху… Ни на концерты ни в кино с семьей не ходит. Ну, что это за жизнь! И дома не лучше. Лариса всегда напомажена, причесана, нарядна. Босиком — ни — ни — ни! Красивые босоножки, сандалии, тапочки…Теща с девочками во Фрунзе, за домом присматривает ее двоюродная сестра, немного глуховатая…. Готовит простые блюда. Без грузинских, литовских и итальянских выкрутасов. С нею стало легче: украинский борщ, вареники, блины…. Сейчас ему легче. Вот послушай, как прежде жилось. Он как-то соорудил окрошку по вашему рецепту с петушиной ножкой в прикуску, бабье с девочками по примеру Ларисы демонстративно отставили тарелки. Лариса не терпит никакого напоминания о его прежней жизни… Вы летом вечно бегали босиком, а Юрий вообще почти голый… Вольно себя чувствовал, хозяином… А там вроде приживальщика… То не делай, туда не ходи, на все пуговицы, под ремень… Все эти годы он не поет… и стихов не читает… даже анекдоты забыл…. Подумай, каково ему! Седой весь, совсем белый…. Как только приезжают с Иссык-Куля, он сразу на велосипед — к дальним кукурузным полям, к урману… Берет с собой фронтовой котелок и старый запаянный чайник. Кукуруза уже твердеет, но кое-где он находит молодые початки, набьет ими котелок, разожжет костер из сухого камыша, разденется, окунется в урман, усядется перед огнем и вот тут вдали от надзора и контроля начинает петь вполголоса. И приятеля тут нашел. Молодой парень, только что с действительной, совхозный объездчик любит его слушать. Новое поколение этих песен уже почти не поет…. Вдвоем за компанию они умнут пару котелков кукурузы, расправятся с несколькими арбузами, опорожнят чайник. Чай, конечно, материнкой заварен, по старой памяти… Объездчик хорошо знает, где что растет, он заранее и доставляет молодую кукурузу, арбузы или дыни…. Знаешь, чем они заменяют сахар? Свеклой.! Объездчик и ее привозит. Они пекут ее в золе и пьют чай со свеклой вприкуску… Мой детский дом недалеко от Первомайского, всего километров одиннадцать, Юрий приезжает часто, то на велосипеде, то на попутках, и я у них бываю, но пореже… Детдомовские дела не пускают…. И тяжело мне у них, не по себе…. Все чистенько, мебель дорогая, библиотека, два телевизора, огромный холодильник, газовая плита, серванты, шкафы… А душа не радуется… Ни сад, ни огород им не нужны, так же, как и корова… Есть при доме садик с небольшим бассейном и беседка прямо возле веранды. Если не на курорте, там в жару обретаются.

Юрий за дворника и поливальщика. Всем их обеспечивает совхоз. Все самое раннее, самое лучшее, самое свежее, а душа не радуется!

— Да, для Юрия это настоящая каторга — не знать, куда приложить свои руки! Он вскакивал чуть свет и мчался на огород. Меня с мамой решительно отпихнул от грядок… Говорил, что грядки — это его утренняя зарядка… И свежим воздухом дышит, и мышцы разминает… А как он радовался первому арбузу, первому помидору! Сам вырастил! И гордился этим… Карл Иванович завидовал ему и говорил, что мы провокаторы, соблазняем его тоже бросить все и тоже ходить босиком, поливать с гоготом огород водой из арыка и варить кукурузу по особому рецепту… Да, тогда было истинное счастье, но мы его не осознавали… Жили и все…

— Братик страдает от того, что он такой по-мужски привлекательный, такой, как ты называешь, чародей. Бабы его сгубили…. Сначала Лида выбрала, как производителя на случном пункте, чтобы ребенка сделал…. Зачал дитя и пошел вон, есть другие поинтересней! А он очень любил ее! Чуть было ни свихнулся на водке! Да школа твоя его удержала, и еще Тамара. Стихов он ей не читал, не дурил ей голову любовной чепухой… Не потому, что был такой расчет, а потому, что душа не подсказывала…

— Тамара это поняла, страдала очень, но попрощалась с ним необыкновенно красиво. Мы в тот день закончили ремонт школы и уселись на веранде пить чай. Ну, ты знаешь, в таких случаях мы и чай пьем, и поем, и разговариваем… Настоящий кавардак. Тамара с Иваном запели под гитару и будто кипятком плеснули в душу. Тамара прощалась с Юрием, а Иван с нею. "Ночью нас никто не встретит, мы простимся на мосту". Ну, ты знаешь эту цыганскую песню… Тамара — и красавица и необыкновенно богатой души человек. С болью рассталась с Юрием, но не мстила ни мне, ни ему, не завела никакой склоки, работала, как прежде, с полной отдачей. Преклоняюсь перед нею. И понимаю. От Юрия исходит чарующий аромат силы…. Для счастья хватит просто дышать с ним одним воздухом… Не понимаю, как это Лида ничего в нем не рассмотрела. Для нее он жеребец и только…

— Да нет. С опозданием, но рассмотрела. Всего один раз она увидела вас вместе. Вы с огорода шли и о чем-то весело говорили и смеялись. Он смотрел на тебя с таким счастливым обожанием, что ей стало завидно. Замызганые брюки закатаны до колен, босой, голый до пояса, мускулистый, полон буйной мужской силы, вольный и счастливый до краев… Она мне призналась, что в этот момент он поразил и очаровал ее. Что он может быть таким, она раньше и представить не могла…. Когда Лида прочитала его записную книжку, несколько заколебалась: он любит другую, к ней, Лидии, не вернется никогда, может, и впрямь развестись немедленно, вернуться с дочкой в родной дом и начать совершенно новую жизнь. На беду, увидела вас… Обозлилась, аж почернела от зависти… И принялась кромсать ваши души. Получи Братик развод в то лето, жизнь пошла бы совсем по-другому. Она специально, чтобы сильней напакостить, не дала развода…. Такая добрая, благородная, никуда не жаловалась, а положила ваши головы на плаху… Садистка и палач. Она главная губительница Братика, от нее вся его жизнь пошла наперекосяк. Она убийца! Когда Братик с Ларисой привезли к ней Аленку, она еще поиздевалась над ним: "Дурак ты, Юрка! — говорит. — Променял белоснежную лебедушку на эту крашенную жар-птицу… Потерял покой и счастье, а нашел беду и несчастье… Скажи мне спасибо… Так тебе и надо!" Лариса плюнула ей под ноги, а Братик круто повернул прочь…. Вот гадина, сломала судьбу человеку и радуется, торжествует…. Вешать таких нужно за ноги, чтоб медленно подыхали!

— Аленке должно быть уже двадцать пять? Замужем? Дети?

— Да. Вышла замуж за дипломата. По заграницам ездит, сына растит. Красавица. Цветную фотографию прислала бабушке и теткам, подарками заграничными балует… Отцу приветы передает.

— А Лида?

— Лида нашла, что искала. Вышла замуж за какого-то туза по меховому делу, тоже ездит за границу на пушные аукционы. Тоже фотографию прислала. В норковой шубе и шапке из голубого песца. Надежда Алексеевна в свои последние годы завела эти фотографии под рамки и поставила у себя на рабочем столе. Когда старшая внучка Захара Викторовича окончила десятый класс и поступила в институт, он решил устроить праздник и собрать за столом всю родню. Осадчих набрался целый пазик. Поехали все, и взрослые, и дети, и я с ними. Конец августа. Столы были накрыты в беседке. Лариса похвасталась, что все блюда девочки приготовили сами и столы сервировали тоже сами. Красивые крупные девушки, нарядные и чистенькие до хруста. Городские, вышколенные. И очень-очень хотели показать отцовой родне, что они верх совершенства во всех отношениях. И зовут их по-особому — Эльвира и Элеонора. Две Эли. Вот так-то. Пианино вынесли на веранду. Одна поет, другая аккомпанирует. И не по-русски, а по-английски. И приседают обе, отставив ножку. Все бы ничего, если б девочки были не так габаритны и ножки поменьше. Сорок первый и сорок третий размер выставлять как-то неприлично и смешно. Племянники и племянницы Братика в деревне выросли, не умеют притворяться, переглядывались и бесцеремонно посмеивались над таким карикатурным кривлянием. На пианино никто из них не играл, а вот гитару друг у друга из рук вырывали. Чинную чопорность директорского застолья игнорировали, накладывали себе в тарелку, что хотели, не оглядываясь на хозяев. И тут же запели. Песня у Осадчих в традиции, все поют. Такого хора этот дом никогда не слышал. Хозяева молчали, их девочки потеряли блеск. Когда начались танцы, парни — племянники и тут себя показали. Ухаживали за двоюродными сестрами умело, танцевали свободно, на новый манер — дрыгая руками и вихляясь на полусогнутых ногах. Праздник получился на славу. Братик посидел за столом, а когда засуетились перед танцами, ушел в свою каморку. И мне моргнул, дескать, следуй за мной. В директорских сенцах была кладовка с маленьким окошком. Туда сбрасывали всякий хлам. Братик выбросил его, побелил стены, покрасил пол, под кровать приспособил старый диван, из выброшенного кухонного стола со шкафчиком соорудил письменный стол, две табуретки принес из школьной столярки. Сделал новую проводку с розеткой, купил электроплитку. Обустроил логово по своему вкусу, в комнатах почти перестал бывать. За столом с родней не пел, танцевать не стал. Я шмыгнула за ним в каморку. Надежда Алексеевна пошла за нами. Я сидела на табуретке, Братик лежал на диване, глаза в потолок. Злой и расстроенный. Увидел мать, сел. — "Чего ты, сынок? Зачем ушел?" — "Тебе понравились мои дочки, мама? Прелестные девочки, правда? Брынчат на пианино, поют английские песенки, даже рагу умеют приготовить, и все приседают, все приседают… Прелестные дрессированные собачки на задних лапках… С бантиками и шнурочками… Все умеют делать, но одно им недоступно — быть человеком… У сестер дети как дети, а у меня? Заводные манекены с нарисованными физиями… Быть как в витрине, на выставке, быть лучше всех, иметь все лучшее и пускать пыль в глаза… Это было задумано не сегодня. Молодцы племянники, что парни, что девушки, утерли нос всей этой шараге! Меня силком загоняют в нее, а я не иду! Чужой я тут… Столько лет мучаюсь, с твоей подачи, дорогая мамочка! Была у меня настоящая семья, был сын… Где они? Это ты на всех перекрестках шипела, что нам с нею не жить вместе, что ее прогонят и из директоров, и из учителей… Добилась своего! Вот теперь гляди на меня, какой я счастливый! Я планировал трех сыновей минимум, а дочек, сколько Бог даст… И было бы у нас три сына, фамилия Осадчих не иссякла бы… С твоей помощью ее подрезали под корень! Две дочки — и все! Зачем еще дети, зачем фигуру портить и ручки в пеленках марать! Ити их в душу сапогом! Тебя я не брошу. Один сын, куда мне деваться…. Но никогда не прощу, даже на смертном одре! Не могу больше! Напьюсь если, устрою тарарам…" Сел на велосипед и укатил куда-то, а Надежде Алексеевне сделалось плохо… Мы с Ларисой увели ее в спальню, накапали валерьянки, уложили в постель… Молодежь веселилась, не обращая внимания на стариков. Когда ехали обратно в том же пазике, муж Тони, обрусевший татарин, зубной врач, сказал с осуждением: "Чего Юрке еще надо? Сыт, пьян и нос в табаке, так он еще этот нос воротит на сторону, за Лебедушкой тоскует… Разве с нею он это имел бы? Это счастье — косить сено, поливать огород и считать копейки от получки к получке? И детей к тому же куча… Дурак! Не иначе как мозги съехали набекрень…. Другой благодарил бы судьбу за такую удачу… Надо же из-за стола ушел… Не понравилось… Проучить его некому!" Тоня прицыкнула на него, молодежь запела. Опять всю обратную дорогу пели. Надежда Алексеевна сидела удрученная и с того дня начала прихварывать… Года не прожила. Похоронили… Захар Викторович с Ларисой были на похоронах. Девочки с бабушками по-прежнему жили во Фрунзе, прислали соболезнование. Захар Викторович оформил, наконец, пенсию, ему устроили торжественные проводы, наградили каким-то по счету орденом, вручили ключи от новой "Волги", передали в собственность саманный дом, где он прожил с семьей лет тридцать пять. Новым директором назначили главного агронома, он имел собственный особняк из жженого кирпича, не чета дому Захара. Старики с внучками тут же укатили в столицу. Караулить благоприобретенный дом остались Юрий с Ларисой и ее тетка, которая вела домашнее хозяйство. Дед решил купить дом близ Иссык-Куля, а здесь продать. Целый год там можно жить, как на курорте. Братик не поедет. Сказал твердо. Но от Ларисы он не освободился. Запойного выгоняла из комнат, вот тогда он и устроил себе логово в каморке, не пускала в дом по неделям, он сам себе что-то варил на плитке, сам стирал и гладил. Написал заявление на развод, она его порвала. Второе, третье… Добился суда. Лариса не явилась, а судья прочитала характеристику из районо. Там его с грязью смешали. Причин для развода нет. Сам во всем виноват. Отказали. Дочки росли без отца, они в нем не нуждались, даже стыдились его, ушел бы — ни одна даже не охнула бы… Ларисе пьяница-муж тоже был в тягость… Дай развод, и заморочка кончилась бы. Освободившись, Братик тут же приехал бы к тебе, к нему вернулись и счастье и уверенность в будущем. Вот этого она как раз и не хочет допустить ни в коем случае. Она лучше всех. Не нравится, терпи, лучше ее никого не должно быть, и не ищи, не позволит… Домашний садизм, домашняя пыточная клетка с позолоченными прутьями… Дед свою старую машину ему подарил… Дескать, теперь не вырвется…