Я дрался на танке. Продолжение бестселлера «Я дрался на Т-34» - Артем Драбкин

В Европе приходилось часто драться в городах. Тактика боя в городе принципиально отличается от полевой. Здесь танкиста за каждым углом может ожидать выстрел из фаустпатрона. Поэтому создавались штурмовые отряды, в каждый из которых входило два-три танка и десяток автоматчиков. Танки подавляют укрепленные огневые точки противника, а пехота зачищает дома и оберегает танки от фаустников. Так, дом за домом штурмовые группы продвигаются вперед по своим маршрутам, пока не захватят весь город. Комбриг ставит задачу: куда и к какому времени должен выйти каждый батальон. Как это сделать, уже забота комбата. Он царь, бог и воинский начальник. Я делю батальон на штурмовые отряды, каждый взвод — это, считай, отряд, и даю задание каждому отряду. Все работают по плану.

Трудно было воевать в Австрии. В направлении Санкт-Пёльтен — Линц мы хорошо шли, ходко, по хорошим дорогам. Но как только пытались взять южнее, в сторону Граца, начинались проблемы. Лесисто-гористая местность. Дороги узкие, густые леса, горы. Места очень удобные для засад. Немцы малыми силами успешно и стойко обороняли эти районы. В Австрии я горел больше, чем где-либо за всю войну. Четыре раза из девяти мне приходилось выбираться из горящего танка в Австрии.

Австрияки те же немцы. Относились к нам недружелюбно, с каким-то презрением даже. С тамошним крестьянином, бауэром, разговаривать, все равно что с лошадью. Пытаешься ему на ломаном немецком что-либо объяснить. Смотрит и делает вид, что ни слова не понимает. Дома, в России ни у кого рука не поднималась взять что-нибудь у населения. А теперь в Венгрии, Австрии находили в брошенных домах консервы, компоты. По городам бродила бесхозная скотина. Здесь наши хозяйственники, конечно, озорничали. Корову поймают, и в котел, солдат кормить. Коптили колбасу про запас.

Чему мы позавидовали, так это австрийской механизации труда. Привозит он сено на телеге, специальный электрический захват его с телеги сгружает в амбар. Много удивительных по тем временам вещей повидали, которые у нас появились еще не скоро. В городах население практически полностью эвакуировалось. Все бежали к американцам. Пропаганда сделала свое дело. Вошли в город Санкт-Пельтен. Послышалась перестрелка, я отправил туда роту танков, сам остановился, чтобы сориентироваться. Бежит солдат, зовет меня в дом: товарищ комбат, посмотрите, что творится. Открываю дверь. На полу сидит пожилой, лет 50, австриец. На спинку кровати накинута удавка, и он на ней сидя повесился. Так запугали нами человека.

8 мая меня подбили в очередной раз. Два немецких самохода, как мне потом сказали, новейшей конструкции. Они стояли в засаде, в придорожном лесу. Пропустили головной дозор батальона мимо себя и ударили по моему танку. Я шел в голове батальонной колонны. Танк загорелся, механик-водитель погиб на месте. Выпрыгнув, мы попали под минометный огонь. Осколок мины попал мне в голову. Ранение оказалось не опасное для жизни, перевязали рану бинтом, и я остался в части. 9 мая немцы тоже еще огрызались, и мы стрелять перестали, только когда получили известие о капитуляции Германии. Конечно, обрадовались, но я своим приказал, чтобы не было никакой стрельбы в воздух. Стрельба прекратилась, наступила тишина. Необычно так. Я танк поставил в небольшом фруктовом саду, вылез, лег под дерево. На дерево птичка села, поет. Четыре года птиц не слышал. В саду белым-бело, яблони цветут. Не передать это состояние словами.

Батальон вышел к реке Энс, в районе города Шпремберг. Мост через реку уже был в руках американцев. По мосту на запад шли беженцы, среди которых, подозреваю, проскочило немало немецких солдат. Было братание с союзниками. Я тоже подарил одному офицеру свои часы, очень хорошие у меня были. Американец их как увидел, у него коленки от радости затряслись. Он мне свои часы отдал, недорогие. Не помню, куда их дел потом. Один танк моего батальона проскочил за мост, на территорию союзников. Там экипаж принялся праздновать победу с американцами. Еле вытащили их оттуда.

Без всякой задней мысли, увидев удобную позицию для обороны на берегу, я поставил там три танка, пушками в сторону союзников. Через пару часов смотрю, они выставляют против нас артиллерийскую батарею. Американца спрашиваю:

— Чего ты пушки выставил?

— А ты зачем танки?

Посмеялись, убрали танки, они пушки тоже убрали.

Комбриг мне потом фитиль вставил: ты чего, говорит, тебе же сказали, война кончилась.

— По привычке, — отвечаю, — достиг рубежа, закрепись.

После окончания войны мне доводилось несколько раз наблюдать непонятную и неприятную нам демонстрацию силы. Наши штурмовики, несколько звеньев, из глубины нашей оккупационной зоны, в боевом строю подлетали к границе с союзниками, делали разворот и улетали обратно. Через некоторое время американцы еще большими силами делали тот же маневр. Для чего это делалось? Непонятно. Причем провокация шла с нашей стороны.

Там же в Шпремберге видел пленных власовцев. Американцы по договору передавали их советским войскам. Колонна автомобилей с пленными остановилась на дороге. Офицер из проходившего мимо патруля крикнул им: «Ну что, засранцы, навоевались?» В ответ из машины, набитой пленными, послышалось: «Мы вам морды били и бить будем». Патрульный солдат-автоматчик вспылил и тут же дал длинную очередь по головам людей, находившихся в той машине. Из машины раздались крики, стоны. Офицер наорал на солдата. Американцы тут же дали по газам, колонна двинулась дальше.

Весенние, радостные, победные дни омрачались нелепой гибелью наших товарищей. Командир танка, лейтенант, не могу вспомнить его фамилию, прекрасный танкист и просто хороший парень, взял в компанию еще пятерых танкистов и пошел глушить рыбу. Глушить хотели немецкой миной, которая разорвалась у них в руках. Все погибли. Все мы были тогда молодые, бесшабашные, большинству по 18–20 лет. Я и сам, помню, с Васей Брюховым ходил на реку глушить рыбу гранатами, когда ухи захотелось.

Наша рота технического обеспечения была направлена под Вену, на демонтаж военного подземного завода. Там ребята обнаружили бочонок спирта и, видимо, попробовали его. Погибли четырнадцать человек, спирт оказался техническим. Люди, перенесшие на своих плечах тяжелейшую войну, погибли из-за такой ерунды, в мирное время. Смириться с этим было очень тяжело.

В октябре 45-го я приехал в Ленинград. Поступил в Высшую офицерскую бронетанковую школу, что находилась возле Витебского вокзала. Начал учиться. Ближе к окончанию школы приехал к нам из Москвы, из Главного управления кадров Вооруженных Сил полковник Жуков. Стал разговаривать со всеми:

— Кем был?

— Командовал батальоном.

— Хорошо, пойдешь замкомбата.

— Чего это? Не хочу замкомбата.

— Пожалуйста, пишите рапорт на увольнение. Война закончилась, армия сокращается.

Армия действительно сокращалась. В мирное время держать тридцатимиллионную армию смысла не было. Наша бригада тоже подверглась переформированию. На базе бригад создавались полки. Один наш батальон отправили в Германию, в стрелковые части. Другой перепрофилировали в огнеметный. Везде шло реформирование.

Написал я рапорт, многие ребята у нас написали. И разошлись по Ленинграду, кто гулять, кто работу присматривать. Я зашел на завод Марти, где работал до войны, встретил там кое-кого из старых знакомых. Кадровик говорит: «Давай к нам. Завтра же можешь выходить на работу, жилье найдем, а то женись, девок у нас много, квартиру сразу дадим». Рабочих рук не хватало тогда, особенно квалифицированных.

В школу мы позванивали:

— Есть приказ на увольнение?

— Нет, а где вы?

— До свидания!

Дошло до того, что стали нас с патрулями искать. Патрульные матросы, увидев танкиста на улице, подходили, выясняли, откуда, переписывали документы: «Вам приказано сегодня же явиться в школу, сделайте, чтобы мы вас два раза не искали».

Собрали нас, построили и зачитали приказ: всех офицеров, окончивших Высшую бронетанковую школу в 1946 году, отправить на одну ступень ниже ранее занимаемой должности в войска. И подпись — Сталин. Кому пойдешь жаловаться? Конечно, никто ни слова против не сказал.

В 1946 году, перед отправкой на новое место службы, я съездил домой. Мой брат Борис, до войны получивший «белый билет» и работавший учителем, оказался с семьей в оккупации. Со временем он ушел в партизанский отряд, служил там подрывником. После освобождения Демидова от фашистов его, как и многих других партизан, отправили в фильтрационный лагерь в Подмосковье, на проверку. Проверку Борис успешно прошел и вернулся в Демидов, на прежнюю работу.

Сестра в оккупации работала на производстве щеток из конского волоса. Моих стариков и сестру при немцах до поры никто не трогал, жили они спокойно. Кормились тем, что получала сестра, и огородом. Но в городе у отца был один давний недоброжелатель, не знаю, с чего взялась их неприязнь. У этого человека на квартире стояли солдаты. Однажды, когда немцы хорошенько выпили, он рассказал им, что у Отрощенкова, мол, пятеро сыновей, и все воюют в Красной Армии. Фрицы тут же ночью отправились к нашему дому. Выгнали родителей и сестру Екатерину на улицу, разрешили взять только документы и некоторые вещи. Затем облили дом керосином и подожгли. По соседству жила со своей семьей моя одноклассница Инна Морина, она и приютила отца, мать и сестру. Бургомистром в Демидове немцы назначили нашего бывшего соседа Гнеуша. Раньше он служил начальником землеустроительного управления района, а за год до войны, за какой-то проступок, был осужден на небольшой срок. Мать пришла к нему, просить, чтобы ей выделили землю для посадки картошки. Нужно было как-то кормиться. Гнеуш грубо отказал: