Бескровная охота - Сергей Герасимов

– Ответ понятен. Это число, которое показывает насколько ты глупа. Знаешь, меня сегодня уволили. Я уже не могу справляться с обязанностями. Я стал слишком глуп. А моя работа требовала определенных умственных усилий. Ты не замечаешь, как глупеют люди вокруг тебя?

– Последнюю неделю я не общалась с людьми, – сказала Лора, – но сегодня я слушала бред этих стариков.

– Вот, вот, в этом-то все дело. Ты знаешь, средний коэффициент интеллекта жителя двадцатого века был равен ста единицам. Запомним это число. В начале двадцать первого, по этой же шкале – ста семи. Хотя встречались люди, у которых зашкаливало за двести. В наше время средняя цифра – восемьдесят шесть. Запомним и это число, чтобы сравнить с первым. А вот в двадцатом веке число восемьдесят пять считалось границей идиотизма. Мы сейчас всего на один балл выше такой границы. На один! Это тебе о чем-то говорит?

– Я думаю, что ты пудришь мне мозги. Ты не собираешься отдавать мне то, за чем я пришла. Но тебе прийдется это сделать. Иначе ты не выйдешь живым из этой комнаты. Посмотри на это.

И она прожужжала всеми своими сверлами по очереди.

– Мой интеллект всегда был равен ста девяти, – продолжил Иваныч, не обратив внимания на устрашение. – Сейчас он больше напоминал больную побитую собаку, чем гиену. – Представляешь, ста девяти, в наше-то время. Почти гений, я был. Я этим гордился, меня за это ценили. Я был уникален. Мне платили за мой ум. Я писал стихи и пытался играть на дудке. Меня даже пытались привлечь за нестандартность. Я был как одноглазый в стране слепых. Умнее всех вас на порядок, вы люди-мышки, вы люди-мушки, люди-коротышки. Я проверял себя на тестах почти каждый день, потому что хотел стать еще умнее. Но стать умнее невозможно, сколько бы ты книг ни прочел и сколько бы ты формул не выучил. И сколько бы ты ни учился играть на дудке. Твое количество баллов крепко впаяно в клетки твоего мозга, как частота процессора. С ним рождаются и с ним умирают. С ним ничего нельзя поделать. Но в один прекрасный день я стал глупеть. Ты понимаешь, что это значит? Глупеть!

– Не понимаю, – ответила Лора, – ты же сам только что сказал, что этого не может быть. Ты сказал, что это число не меняется.

– Я тоже так сначала подумал. Подумал, что ошибся. Но все тесты показывали одно и тоже. Тогда я подумал, что у меня опухоль мозга. Я проверился, но мой мозг оказался здоров. Органическое заболевание отпадало, а что оставалось? Я стал думать, пока было чем.

– И что? – поинтересовалась Лора.

– А то, что всем нам крышка. Я измерил коэффициент интеллекта еще двенадцати человек и убедился, что они глупеют точно так же, как и я. С той же скоростью, в той же фазе. Глупеет все человечество сразу! То есть, одинаково глупели все, кроме одного, который глупел вдвое быстрее.

– Почему? – заинтересовалась Лора.

– Это был садовник. Раньше он ухаживал за деревьями и цветами на бульваре и в скверах. А теперь?

– А что теперь?

– А теперь он продолжает ходить на работу. Но ухаживает за этими ……ми елками! За елками!

Последнюю фразу он провизжал так, что Лора испугалась.

– Ну и что? – не поняла Лора.

– Тогда я выкопал такую елку и посадил ее в горшке в кабинете своего напарника. И он тоже стал глупеть быстрее. И я понял, что это не растение. Не елка! Не растение вообще! Это не живое существо! Это прибор. Это оружие алиенов, которое постепенно убивает всех нас. Всех нас одновременно. Еще месяц или два – и все мы станем идиотами. Еще какой-нибудь год – и мы вымрем от того, что не сможем донести ложку до рта. Эти устройства отбирают наш разум. Они смоделированы так, что напоминают безобидные земные растения, поэтому люди их не боятся. Медузы чистят моря и воздух. Шарики чистят все то, что люди успели понастроить на планете. А елочки вычищают самих людей. Алиены прийдут. Алиены прийдут тогда, когда планета станет совершенно чистой: без загрязнений, без оружия и вредных производств, – и без людей. Они прийдут, но никто их уже не увидит. Вот что такое елочки!

Глава двадцать первая: Схватка

Гравилет вгрызался в пространство. Машина шла вдали от гравиструн, используя лишь суммарный гравивиор бесконечно далеких звезд. Постоянная легкая вибрация напоминала о том, что двигатель работает на пределе. Миллионы километров летели мимо, как придорожные столбы – и с каждым днем все быстрее. Полет к планете мактовирусов должен был продлиться примерно еще одну земную неделю.

Охотник почти не разговаривал. Было заметно, что он чувствует себя обиженным. Лора вкратце объяснила ему все, ничего не сказав о Тюрине и о себе.

– Нужно было предупредить меня, – сказал Охотник, – я бы помог.

– Исключено, – ответила Лора. – Это было мое дело. У тебя свои обязательства, а у меня свои.

После этого разговора Охотник молчал. Когда к нему обращались, он отвечал предельно кратко. Лору это не волновало.

– Здоровый сон пошел тебе на пользу, – сказала она. – Раньше ты болтал, как сорока. А мужчина должен уметь и помолчать.

Она продолжала изводить его при каждом удобном случае.

Однажды ночью, по внутреннему времени, Алекс проснулся и долго не мог заснуть, вслушиваясь в отчетливо звучащую вибрацию стен. Тусклый свет из центрального коридора проникал в его одноместную каюту сквозь полуприкрытую дверь. Это раздражало. Алекс встал и вышел в коридор. Он увидел Охотника, спящего сидя за пультом. Корабль летел в черноту: впереди не было ни одной звезды.

Охотник поднял голову и грузно пошевелился.

– Подходи, – сказал он и указал рукой на соседнее кресло. – Час назад мы преодолели световой барьер, поэтому теперь мы не видим звезд. Их не видят и наши приборы, поэтому приходится идти на одном чувстве. На самом деле эти звезды от нас сейчас отдалены не на километры, а на тысячи или миллионы лет. Мы долго шли на субсветовой скорости, поэтому наше время сдвинулось, теперь оно идет в обратную сторону, чтобы стать на место. Если бы вдруг мы сейчас остановились, то оказались бы в дальнем будущем и никогда не смогли вернуться назад. Хорошо, что ты меня разбудил. Сейчас мне нельзя спать, иначе мы ошибемся на сотню световых лет.

– Как работает эта штука? – спросил Алекс. – когда-то ведь считалось, что световой барьер недостижим?

– Да. Еще каких-то восемьдесят лет назад. Знаешь, а я жалею о тех временах, хотя никогда там не жил. Люди стали слишком… Слишком другими. Не осталось простых радостей жизни. Когда я был ребенком, я завидовал одному старому земному писателю, не помню его фамилии, кажется Толстый или Полный, который выходил в поле, брал длинный нож на палке и срезал им траву. Физическая работа до изнеможения – и никакой моральной нагрузки. В этом вся сердцевина: никакой моральной нагрузки, только так можно отдохнуть. А мы живем как сжатые пружины. Как заряженные конденсаторы, и нас постоянно пробивает. И нет никакой надежды расслабиться. Мы потеряли умение жить. Мы функционируем.