Географ глобус пропил - Алексей Иванов

Отсюда, с Хромого камня, все кажется таким микроскопическим, таким ничтожным... Но я знаю, как сейчас вокруг отцов до неба вздыбятся валы и рев порога, хрип пены будут рвать перепонки.

Душа моя — ледяной истукан.

И вот катамаран, как трактор в борозду, грузно сваливается рылом в первый каскад. И его начинает месить и швырять, лупить волнами, душить пеной, контузить литыми водяными зарядами, хлестать струями. Он дергается, как лошадь под плетью. То, как ракеты, взлетают носы гондол, и ноги Бормана с Овечкиным болтаются в воздухе. То взбрыкивает корма, и Градусов с Чебыкиным валятся на спины, отгибаясь. То погружается левый борт, и я вижу весь катамаран в плоскости — маленький решетчатый прямоугольничек с семью человечками. То ухает правый борт, и левый задирается, обтекая пеной, как слюной истекает пасть бешеного пса. Вода катится поверх каркаса, завихряясь вокруг седоков кушаками струй. Я вижу, как судно ударяется боком о камень так, что все дружно качаются в одну сторону. Вижу, как поток тащит катамаран через обливной валун и сзади вырастает султан бурлящей воды, которая наткнулась на новое препятствие. Я вижу, как отцы падают в «бочку», бьются в ней, выкарабкиваясь наружу из водоворота, точно веслами выкапывают себя из-под снежной лавины.

Мы с Машей неподвижно стоим на вершине Хромого камня и молча смотрим. Душа моя ледяная. А отцы в это время берут порог.

Они прорываются через второй каскад. Они идут совершенно неправильно, не так, как я пояснял. Может, это Градусов решил изменить тактику. Может, он просто следует моему внушению: иди так, как получается, только не подставляй под удар борта. Может, Градусов ошибается в командах, запутавшись в кошмаре Долгана. А может, экипажу не хватает сил, чтобы верно выполнить приказ. Но сейчас это уже не важно. Важно, что отцы штурмуют порог сами.

Хоть это и невозможно, но я слышу, как Градусов орет и матерится, обзывая всех «бивнями» и обещая «вышибить пилораму». Я слышу, как страшно молчит Люська, все быстрее работая насосом. Слышу, как натужно, надрывно кряхтит Чебыкин, тоненько взвизгивает и поскуливает Тютин, изумленно присвистывает Демон. Я слышу, как хрипит Овечкин и загнанно дышит Борман. Отцы все насквозь мокрые. Взблескивают на солнце весла. Клубится пена. Как ножи, сверкают струи. Долган растревоженно ворочается с бока на бок, словно медведь, хлопает себя лапами по спине, дергает шкурой, дрожит, трясется, подпрыгивает и рычит, грохочет, храпит.

Ледяная тоска сосет мое сердце, когда я вижу, как отцы ныряют в «бочку», которую надо было обойти слева, подрезают косые валы, вместо того чтобы пройти по струе, лезут напролом, хотя проще пропустить булыжник между гондол, очертя голову прут в самое пекло, в мясорубку и таранят лбы валунов, где надо было бы вальсировать телемарком. А сверху все это — муравьиная конвульсия спичечного коробка среди мыльных разводьев.

— Третий каскад, — тихо говорит Маша и через некоторое время добавляет: — Прошли...

Я вижу, как мокрый, блестящий катамаранчик боком плывет по еще пенному, но уже усмирившемуся быстротоку. Весла больше не летают молниями, а тихо топорщатся над водой. Семь человечков в красных спасжилетах смотрят назад, на грозные ступени Долгана, через которые они только что кубарем перекатились.

Отцы все сделали не так, как я учил. Все сделали неправильно. Но главное — они прошли.

И лед в моей душе тает. И мне становится больно оттого, что там, в Долгане, меня вместе с отцами не было. Так болят руки, которые ты на стуже отморозил, а потом отогрел, оживил в тепле. Мне больно. Но я обреченно рад этой боли. Это — боль жизни.

Глава 47

ЗАПОЛНЕНИЕ ПУСТОТЫ НИЧЕМ

Открыв на звонок дверь, Служкин увидел Градусова.

— Вот так хрен! — удивился он. — Чем обязан?

— Беда, Географ... — вздохнул Градусов. — Поговорить надо.

— Ну заходи. — Служкин посторонился.

— А твоя жена меня не прирежет?

— Была бы дома — конечно прирезала бы.

На кухне, усевшись на табуретку, Градусов долго чесался и кряхтел, пока Служкин не угостил его сигаретой.

— Короче, — сказал он, — Роза записала нас к тебе на экзамен.

— Кого это «нас»? — насторожился Служкин.

— Ну, меня... Ергина там, Банникова, Безденежных...

— Что, всех, что ли, двоечников из девятых классов?.. — яростно изумился Служкин.

— Ну... восемь человек.

— Угроза офонарела! — Служкин злобно сшиб пепел с сигареты. — Она не имеет права насильно записывать на экзамен!

— Да она не насильно... Сперва я один записался, а потом за мной и эти бивни... Наслушались после похода от наших: «Географ! Географ!..» Ну и решили, что Географ не утопит.

— Молодцы-ы!.. — возмутился Служкин. — Подвели меня под монастырь, гады... Что мне, из-за вас снова ногу ломать?

— Ногу-то не надо... — помиловал Градусов. — Придумай чень-то...

— А чего тут придумывать? Учите билеты. Я все диктовал.

— Так неделя остается... — скис Градусов. — И не записывали мы ничего, сам знаешь... И не выучим ни фига — мы же тупые.

— А я что поделаю? — развел руками Служкин.

— Так придумай! — заорал Градусов. — Я ведь по-хорошему пришел! Это ведь не наша, а твоя заморочка! Если нам пары влепят — так фиг ли нам-то? Ну, дадут справки, что отсидели в школе, и плевать на это! А тебя с работы попрут, потому что ни один ученик экзамен даже на тройку сдать не смог! Значит, учил ты хреново!

— Ладно, не ори, не в бане... — поморщился Служкин.

— Тебе Роза подляну кидает, а ты еще чего-то честного из себя корчишь, — тоном ниже добавил Градусов. — Мы-то что? Мы и по всем другим предметам знаем не больше, чем по географии... Нас и так в ПТУ возьмут... А тебе из-за нас неприятности.

— Может, мне еще по флакону вам каждому выкатить, за заботу? — спросил Служкин.

— Не надо, — великодушно разрешил Градусов. — Лучше придумай чего.

Служкин мрачно задумался. Градусов угодливо помалкивал.

— Ладно, есть одна мыслишка, — наконец сказал Служкин. — Сейчас иди к Люське и попроси у нее конспекты по географии. Я видел: она их хорошо написала. А к пяти часам собирай свою камарилью и приходи в мой кабинет. Пусть все несут ведра, тряпки, мыло, порошок. Будем парты мыть. Без чистых парт ничего не выгорит. Усвоил?

Допив чаю, Градусов распрощался. На лестнице, оказывается, его терпеливо дожидались «бивни». В окно Служкин видел, как Градусов вышел из подъезда, а за ним потянулись присные и в заключение — наиболее выдающиеся двоечники «а» и «бэ» классов с сиамскими близнецами Безматерных и Безденежных. Градусов что-то объявил двоечникам, внушительно поднес кулак к носу Ергина и уверенно взял курс на девятиэтажку, где жила Люська Митрофанова.

В пять вечера Служкин подошел к своему кабинету. Двоечники уже толпились у дверей. Служкин запустил их, открыл в кабинете окно, сел на подоконник и закурил.

— Ну что, — сказал он, — можете приступать к уборке. Мойте пол, драйте парты. Столешницы должны быть оттерты дочиста, иначе ничего у нас не выйдет.

Угрюмые двоечники пошли за водой и начали уныло чистить столы. Под тряпками и мыльной пеной неохотно таяли многочисленные изображения Географа. Служкин сидел на подоконнике и объяснял свой план.

— Старые способы смухлевать для ваших деревянных мозгов не годятся, — говорил он, — шпоры там, флаги, помеченные билеты... Розу Борисовну на мякине не проведешь. Поэтому мы сделаем так. На каждой парте мы напишем по одному билету. Вы берете билет, смотрите номер и садитесь за ту парту, на которой он написан. Парт в кабинете двадцать, а билетов двадцать четыре. Можете четыре недостающие парты... э-э, то есть четыре последних билета для подстраховки выучить. А можете понадеяться на «авось». Писать билеты на парте тоже будете особым образом. Текст располагайте по всей площади столешницы. Строчки пишите сверху вниз — так читать незаметнее. Буковки рисуйте очень маленькие, а расстояние между ними делайте большое: при таком раскладе даже с дистанции в метр будет казаться, что парта совершенно чистая. А когда пойдете отвечать, не читайте с листочка, а говорите своими словами. Не умничайте, не забывайте, что вы кретины.

Служкин провозился с двоечниками чуть ли не до темноты. Двоечники, похоже, и сами покаялись, что решили сдавать географию. Служкин был неумолим. Раздергав на листочки Люськин конспект, двоечники расписали все двадцать парт, и только после этого Служкин их распустил. Они разошлись изможденные, молчаливые, понурые.

За день до экзамена Роза Борисовна явилась инспектировать кабинет географии. К тому времени Служкин успел вылизать его окончательно. Он вымыл окна, починил расшатанные стулья, приволок из кабинета пения два новых стола, чтобы экзаменационная комиссия не уселась за парты с секретом. Для придания окончательного блеска Служкин также извлек свои немногочисленные наглядные пособия. Карту Мадагаскара он скромно повесил на дальнюю стену, портрет Лаперуза водрузил над доской, а кусок полевого шпата долго примерял то на один край стола, то на другой, а потом сунул в мусорное ведро. Угроза, брезгливо оглядываясь, прошлась по кабинету.