Проклятие скифов - Сергей Пономаренко

Штюрнер сообщил дату отъезда — через две недели, и она должна была заранее составить список того, что собирается взять с собой из вещей, чтобы он мог его просмотреть. Невзирая на то что Люба жила с ним уже полтора года, изучила его привычки, он все равно оставался для нее загадкой, и она не могла наверняка предугадать его последующие шаги. Поэтому рассказать о Мише она решила, если уж ситуация окажется совсем безвыходной. Ей оставалось лишь уповать на случай, и когда она знала, что в этот день Штюрнер не придет, то с утра до вечера бесцельно бродила по городу в поисках неизвестно чего. Два раза она попадала в облаву, но ее документы, о которых позаботился немец, помогали ей избегать ареста, при этом она кожей ощущала ненавистные взгляды задержанных людей. Один раз она даже явственно услышала: «Немецкая шлюха!» Это ее особо не задело, она вполне понимала чувства того, кто это сказал. А что еще он мог подумать, увидев, как ей, красивой, ярко накрашенной, в новенькой шубке и изящной меховой шапочке, козыряют немцы и ехидно улыбаются полицаи, отпуская ее?

Когда человек чего-то хочет, с этим ложась спать и просыпаясь утром, — это всегда сбывается. Так произошло и у Любы — она неожиданно встретила бывшего киномеханика, своего первого мужчину, Володю. Он еще больше похудел и от этого стал как будто выше, хотя и сутулился. На Володе было старое серое пальто и облезлая шапка-ушанка, несмотря на то, что холода уже прошли и весна все больше заявляла о себе. Она столкнулась с ним на «поле чудес» — Евбазе, который теперь посещало еще больше людей, так как он заменил им все довоенные увеселения — кино, концерты, парки отдыха. Здесь тоже были свои зрелища: иногда смертным боем били пойманного карманника или какой-нибудь безумец пророчествовал о близящемся Армагеддоне. Тут можно было получить полезные советы, например, как сделать печку-буржуйку менее прожорливой на дрова и повысить ее теплоотдачу, а также продать или обменять свои вещи, за счет чего выживало теперь большинство людей.

Володя шел навстречу и, увидев ее, даже споткнулся, но тут же придал лицу безразличное выражение, словно они незнакомы — и прошел дальше. Люба догнала его и взяла за руку:

— Володя, ты не узнаешь меня?

— Не узнаю. Той, прежней, я не вижу, — резко ответил он. — Зато по тебе видно, что новая власть тебя облагодетельствовала.

— Не сердись, Володя. У меня не все так хорошо, как можно подумать.

— Не слепой, вижу — красиво одетая, сытая. Нетрудно догадаться, каким образом все это тебе дается. — Он зло улыбнулся.

— Меня с биржи направили работать в казино. Ты же сам меня когда-то прозвал Артисткой. Я там танцую.

— Почему не в Германию или на завод — а в казино? За красивую мордашку? Ублажаешь фрицев! — бросил он презрительно.

— Роза Генриховна подготовила меня и помогла поступить в пролеткультучилище, — соврала Люба. — Я указала это в анкете, и меня направили в казино. Давай возьмем чаю с пирожками — я угощаю, где-нибудь присядем, и я все тебе расскажу. Может, ты сможешь мне помочь. — И она тяжело вздохнула.

Присесть не получилось. Взяв по стакану обжигающего бледного чаю, налитого из самовара, над которым хлопотала языкатая бабенка в цветастом платке, и по пирожку с ливером, они отошли в сторонку, где им удалось переговорить.

Люба, несмотря на свои девятнадцать лет, за время общения с Штюрнером усвоила истину: мужчине никогда нельзя говорить всю правду, на него лучше действует полуложь, да и сказать ее проще. И еще: чтобы добиться желаемого результата, обязательно надо сначала говорить мужчине то, что он хочет услышать, а уж потом — что надо тебе.

Она рассказала ему свою историю, смешивая правду с вымыслом, показав себя перед Володей совсем не такой, какой была на самом деле. Работа в казино для нее каторга, она уже не может смотреть на ненавистные рожи фашистов, но уйти оттуда нельзя — сразу пошлют в Германию, а этого никак нельзя допустить, поскольку она в ответе за сына прежних хозяев. Люба, понизив голос, рассказала о наказе супругов Ройтман, погибших в Бабьем Яру. Какое-то время они прожили более-менее спокойно, но теперь один эсэсовский офицер, Штюрнер, стал ее домогаться, не дает ей проходу. Она боится, что однажды он ворвется в ее квартиру и обнаружит там Мишу. Переправить мальчика к своим родителям в село она не может — в его метрике указаны имена родителей и национальность. Да и в селе мальчик не будет в безопасности — там тоже есть полиция.

— Новую метрику ему сделать можно, но для этого потребуется время, не менее недели, — задумчиво произнес Володя.

— Я заплачу — его родители оставили немного денег и ценности, — торопливо сказала Люба.

— Не в деньгах дело, — отмахнулся Володя и помолчал. — Даже с новой метрикой у тебя он все равно не сможет жить — не исключено, что кто-нибудь из соседей случайно проговорится тому, кому не следует, кто он есть в действительности. Отправить мальца к твоим родителям — тоже не выход. Село не город, там каждый новый человек на виду, пусть даже и ребенок. Да и захотят ли они подвергать опасности себя и твоих младших братишек? Ты с ними уже говорила об этом?

— В письме об этом не напишешь — надо ехать туда, а сейчас я этого сделать не могу. А как же домогательства Штюрнера? Может, мне и удастся какое-то время не пускать его в квартиру. Он так настойчив! — Люба вздохнула.

— Надо что-то решать, и как можно скорее, — загорелся Володя. — Я могу увидеться с мальчиком, переговорить с ним?

— Пока нет. Бывший дворник Евсеич теперь полицай, он часто крутится возле нашего дома. Возможно, докладывает обо всем Штюрнеру, и если в мою квартиру придет посторонний мужчина, это может его разгневать, и последствия будут непредсказуемыми, — нашлась Люба.

— Да, ты очень изменилась, уже не та девчонка, какой я тебя помню. Ты даже разговариваешь по-другому, — задумчиво произнес Володя. — Я тебе помогу, обещаю. Через три дня встретимся здесь, на этом месте, в это же время. Расскажи мне, что знаешь о Штюрнере.

— Он лектор-пропагандист, читает лекции по истории Германии в воинских частях, в том числе и для зондеркоманды. Знаю, что у него есть кабинет на Владимирской, в здании гестапо. — Тут она вспомнила: — У меня есть его фотокарточка. — И она достала из сумочки фото, где были засняты сидящие за столиком в ресторане немецкие офицеры, и указала на Штюрнера. Он никогда не фотографировался с ней, не хотел себя компрометировать. Эта фотокарточка оказалась у нее случайно, и носила она ее в сумочке, сама не зная для чего.

— Хорошо, Люба. — Володя взял фотографию и попрощался: — До встречи через три дня.