Проза отчаяния и надежды (сборник) - Оруэлл Джордж

Работа была тяжелой, но жилось животным в то лето не так уж и плохо. Кормили их не лучше, чем во времена Джонса, но и не хуже. Им приходилось содержать только самих себя; им не нужно было вдобавок обеспечивать жизнь еще пятерых расточительных людей-паразитов. Преимущество оказалось таким значительным, что нужно было наделать немало ошибок, чтобы перекрыть его. А кроме того, во многом животные вели хозяйство гораздо эффективнее, экономнее людей. Прополка, например, проводилась с такой тщательностью, на какую не способен человек. Животные ничего не воровали, а потому не было нужды отделять пастбища от пашни, чинить изгороди и ворота. И тем не менее к концу лета обнаружился дефицит самых различных вещей. Не стало керосина, гвоздей, веревок, собачьих галет, железа для подков. Ничего этого на ферме не производили. Выяснилось, что потребуются также семена и искусственные удобрения, различные инструменты и, конечно, машины для мельницы. Никто не знал, как все это можно достать.

Утром в одно из воскресений, когда все собрались в амбаре, чтобы получить наряды на следующую неделю, Наполеон объявил, что решил перейти к новой хозяйственной политике. Отныне Скотный Двор будет торговать с соседними фермами. Разумеется, не в корыстных целях, а ради того, чтобы приобрести жизненно необходимые для фермы материалы. На первом месте, сказал он, должны стоять интересы строительства ветряной мельницы. Поэтому он уже ведет переговоры о продаже стога сена и части урожая зерна, а позже, если еще потребуются деньги, их придется зарабатывать продажей яиц, которые всегда пользуются повышенным спросом в Уиллингдоне. Куры, заявил Наполеон, с радостью принесут эту жертву, так как она будет их личным вкладом в строительство ветряка.

И опять животным стало немного не по себе. Никогда не иметь дела с людьми, не заниматься торговлей, не пользоваться деньгами — разве не об этом говорилось в самых первых резолюциях, принятых на том триумфальном митинге после изгнания Джонса? Ведь все помнили, как выносились эти решения, во всяком случае, животным казалось, что они помнят об этом. Только четыре юных поросенка, те, которые протестовали, когда Наполеон отменил митинги, попытались что-то робко сказать, но оглушительный рык собак заставил их тут же замолчать. Овцы, как всегда, принялись блеять свое «Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо», и минутное замешательство сгладилось. Наконец Наполеон поднял свое копытце и призвал всех к тишине. Он заявил, что никому из животных не придется вступать в контакт с людьми, это, конечно же, крайне нежелательно, и поэтому он уже договорился обо всем. Весь этот груз он намерен взять на свои плечи. Некий мистер Уимпер, поверенный из Уиллингдона, согласился быть посредником между Скотным Двором и внешним миром — он будет приезжать на ферму по понедельникам с утра и получать инструкции. И Наполеон закончил речь своим обычным призывом: «Да здравствует Скотный Двор!», и после исполнения песни «Скоты Англии» животным разрешили разойтись.

Позднее Крикун обошел усадьбу, успокаивая животных. Он уверял, что резолюция, запрещавшая торговлю и использование денег, на самом деле не принималась и даже не выносилась на обсуждение. Это чистой воды фантазия, корни которой, вероятно, кроются в тех лживых выдумках, которые распускал Снежок. Кое-кто продолжал еще сомневаться, но Крикун со значением спросил: «А вы уверены, товарищи, что вам это не приснилось? Разве эта резолюция где-нибудь зафиксирована? Где она записана?» И поскольку, если уж быть справедливым, она действительно нигде не была зафиксирована, животные, как один, признали, что просто ошиблись.

Как и договорились, на ферму стал приезжать каждый понедельник мистер Уимпер. Хитрый на вид человек, небольшого роста, с бакенбардами, он был довольно мелким дельцом, но достаточно умным, чтобы первым сообразить — Скотному Двору потребуется маклер и это сулит немалые комиссионные. С ужасом наблюдали животные за его приездами и отъездами и всеми силами старались избегать встречи с ним. И тем не менее, когда они видели, как Наполеон, стоя на четырех ногах, отдавал распоряжения двуногому Уимперу, сердца их наполнялись гордостью, которая отчасти примиряла их с новым порядком. Их отношения с людьми стали теперь иными. Люди по-прежнему ненавидели Скотный Двор, а оттого, что он процветал, ненавидели еще больше. Каждый человек свято верил, что рано или поздно Скотный Двор обанкротится, и прежде всего провалится проект постройки ветряной мельницы. Встречаясь в пивнушках, люди доказывали друг другу с помощью расчетов, что мельница обязательно рухнет, а если и не рухнет, то все равно не будет работать. Но, вопреки своим желаниям, они начали понемногу уважать скотов за эффективность, с какой тем удавалось вести свои дела. В частности, люди перестали называть усадьбу Господским Двором и стали именовать ее правильно — Скотный Двор. Кроме того, они перестали защищать Джонса, который, потеряв всякую надежду вернуть ферму, куда-то уехал. Никаких контактов, если не считать Уимпера, между Скотным Двором и внешним миром пока не было, но ходили упорные слухи, что Наполеон собирается заключить какое-то деловое соглашение то ли с мистером Пилкингтоном из Фоксвуда, то ли с мистером Фредериком из Пинчфилда, но ни в коем случае — и это особо отмечалось — не одновременно с обоими.

Примерно в это время свиньи неожиданно перебрались в господский дом и стали жить в нем. И опять животные вроде бы вспомнили, что была, кажется, резолюция, запрещающая это, и опять Крикун сумел убедить всех, что дело тут в другом. Абсолютно необходимо, доказывал он, чтобы свиньи, мозг усадьбы, имели бы для работы спокойное место. Да и дом больше соответствует достоинству Вождя (последнее время он стал называть Наполеона не иначе как «Вождь»), которому не пристало жить в свином хлеву. И все же некоторые животные были смущены, когда узнали, что свиньи не только едят на кухне и отдыхают в гостиной, но и спят в кроватях. Боксер отреагировал на это своей обычной фразой: «Наполеон всегда прав!», но Травка, которой казалось, что она помнит четкое правило насчет кроватей, отправилась к торцовой стене амбара и попыталась прочесть Семь Заповедей, что были начертаны на ней. Обнаружив, что, кроме отдельных букв, ей ничего не прочесть, она позвала Мюриэль.

— Мюриэль, — попросила она, — прочти мне Четвертую Заповедь. Разве там не говорится, что нельзя спать на кроватях?

Мюриэль с трудом, но прочла заповедь.

— Тут написано: «Животные не должны спать на кровати с простынями», — сказала она наконец.

Как ни странно, но Травка не помнила, чтобы в Четвертой Заповеди говорилось что-нибудь о простынях. Но раз это написано на стене, значит, говорилось. А Крикун, который в сопровождении двух или трех собак как раз проходил мимо, окончательно прояснил этот вопрос.

— Итак, вы слышали, товарищи, — сказал он, — что мы, свиньи, спим на кроватях в господском доме? А почему бы и нет? Разве спать на кроватях когда-нибудь запрещалось? Ведь кровать — это просто место, где спят. Строго говоря, подстилка из соломы в стойле — тоже кровать. Есть запрет насчет простынь. Простыни — это изобретение человека. Мы убрали все простыни с кроватей в господском доме и спим между одеялами. Ах какие там удобные кровати! Впрочем, не удобнее, чем нужно свиньям. Вот что я должен сказать вам, товарищи, — не удобнее, учитывая всю ту умственную работу, которой нам приходится заниматься. Ведь вы не хотите лишить нас отдыха, товарищи? Вы же не хотите, чтобы мы так уставали, что были бы не в состоянии выполнять свои обязанности? И уж, конечно, никто из вас не хочет возвращения Джонса?

Животные тотчас заверили его, что он абсолютно прав — они не хотят возвращения Джонса, и больше никто уже не задавал вопросов относительно того, что свиньи спят на кроватях в господском доме. А когда через несколько дней объявили, что свиньи отныне будут вставать по утрам на час позже, это уже не вызвало никаких жалоб.

К осени животные вымотались окончательно, но были счастливы. Прошедший год оказался очень трудным, после продажи части сена и зерна запасов на зиму осталось не слишком много, но все оправдывала мельница, которая была готова почти наполовину. После уборки урожая выдалось несколько сухих ясных дней, и животные трудились упорнее, чем обычно. Стоит, считали они, весь день таскать тяжелые камни, если благодаря этому удастся нарастить стены еще на фут. Боксер приходил даже по ночам и в одиночку часок-другой работал при свете осенней луны. А в свободные минуты животные собирались у мельницы и обходили недостроенное здание снова и снова, любуясь на мощные перпендикулярные стены и поражаясь, что они, скоты, смогли возвести такое чудо. Лишь старый Бенджамин не выражал по поводу мельницы энтузиазма, хотя, как обычно, он и не говорил ничего против, кроме обычной загадочной фразы о том, что ослы живут долго.