Человек отовсюду - Александр Громов

– Издеваемся? Тянем время?

– Разве Господь создал его в недостаточном количестве? К чему эта экономия?

– Я желал тебе добра, – с отвращением сказал следователь, – да, видать, не в коня корм. Ну что ж, не говори потом, что ты не сам выбрал свою участь… Или, может, передумаешь? Даю тебе еще один шанс.

– Так как мне рассказывать: с самого начала и поподробнее – или покороче?

– Попробуй покороче.

– Хорошо. Я родился. Учился. Не женился. Воевал. Еще не умер…

– И не надейся умереть быстро, – подхватил следователь. – Ладно, я понял. Ты выбрал.

С отвращением собрав бумаги, он вышел, а его место занял мордоворот, скучавший до сей минуты в углу. Первый же удар сломал мне нос и не сбил на пол только потому, что деревянный стул был сработан на совесть и накрепко привинчен к полу, а мои скованные руки находились позади его спинки. Но мотнуло меня крепко, даже странно, что не сломало шейные позвонки, а боль была такая, что в глазах вспыхнуло и разом потемнело. Второй удар разбил мне губы.

– Это только для разминки, – сообщил мне из темноты Юхан. Я не видел его, но узнал голос. – Ну что, Ларс Шмидт? Ты по-прежнему намерен вести себя глупо?

– Непременно, – прошепелявил я разбитыми губами, плюнув кровью на звук.

Еще два удара обрушились на мое лицо, а затем мордоворот деловито спросил, обращаясь к Юхану:

– Волчьи жуки или бурые черви?

Секунду-другую Юхан решал, с чего начать. Затем определился:

– Черви.

Хрен редьки на слаще, а почечные колики и зубная боль могут одинаково заставить человека выть и лезть на стену, хотя это совсем разные боли. От укуса волчьего жука боль адская, но в общем это обыкновенная нестерпимая боль, зато жвалы бурых червей заставляют укушенного думать, что его сунули в огонь и поджаривают по методу тех одетых в коричневые балахоны ребят, что звались инквизиторами. Я похолодел и, честно говоря, едва не смалодушничал. Не какая-то там особая твердокаменность выручила меня, а обыкновенная логика – оказывается, я еще был способен к ней. Стоит мне начать говорить, положение мое только ухудшится, да и что я расскажу? О работе на разведку метрополии? Допустим. Это будет им интересно, хотя для меня это верный и не самый приятный конец. Но если уж я начну болтать, из меня вытащат и сведения об Ореоле, о работе мусорщика, о черных кораблях… Мне не поверят, потому что поверить в это нельзя, и снова пойдут в ход бурые черви, волчьи жуки или, может, что-нибудь похуже.

Никто не должен тешить себя иллюзиями, попав в лапы контрразведки и отказавшись сотрудничать после первого сделанного предложения. Лучше всего убить себя сразу, для этого есть несколько верных способов, например задержка дыхания, потому что в противном случае смерть все равно неизбежна, только перед ней намучишься, а говорить тебя все-таки заставят. Я знал это так же верно, как то, что мусорщик вне корабля беспомощен ровно в той же степени, в какой беспомощен обыкновенный человек, вынужденный полагаться только на себя. Корабль не дрессированная собака и не придет на помощь хозяину по зову или без зова. Вилли опрометчиво предоставил меня моей судьбе, да и сам-то я хорош! Мне уже был преподан наглядный урок, и я плохо его усвоил. Могущество сужает кругозор иначе, чем беспросветная бедность, но все-таки сужает. Оно делает людей беспечными. Кто я без корабля? Никто. И скоро умру.

Умирать, правда, не хотелось. Я должен был задержать дыхание и, помучившись немного, обрести вторую жизнь в Ореоле. Вряд ли Юхан сумел бы помешать мне. Я знал, как прекрасна та, вторая, жизнь, мне показали ее. И все же я не хотел умирать так рано. Не хотел, хоть и знал, что мне предстоит.

Надежда есть всегда, вот в чем вся подлость. Нерациональная, глупая, вредная и так далее, надежда тешит человека иллюзиями, веля ему жить, когда жить ему уже не надо. Так уж устроен человек – на свою беду и к большому удовольствию контрразведки. Борьба до последнего вздоха за личное существование не всегда хороша даже для животных, что уж говорить о человеке.

– Не передумал еще? – Голос Юхана донесся до меня как бы издалека и вдобавок сквозь вату. Я обнаружил, что не вижу в тумане перед собой ни его, ни пыточных дел мордоворота. Значит, будут кусать сзади, в руки или шею.

Ожидание жуткой боли немногим лучше самой боли – во всяком случае, так мне казалось до тех пор, пока к моему правому запястью не приложили первого бурого червя. А когда это случилось, я пересмотрел свою точку зрения. Червь был отборный, его укус походил на прикладывание к коже раскаленного уголька не более, чем лужа напоминает океан. Несколько мгновений я терпел, оставаясь еще человеком, затем я стал лишь песчинкой на дне океана боли.

Кажется, я орал. Не знаю. Вероятнее всего, орал, вопил во всю глотку и дергался, но кого интересуют эмоции песчинки? Потом наступила пауза, я начал всплывать со дна океана и всплыл ровно настолько, чтобы понять: сейчас все повторится сызнова. И еще раз. И еще. Ровно столько раз, чтобы я стал безвольной медузой, согласной на все.

Вопросов мне не задавали – ждали, когда я сам начну выкрикивать сквозь слезы и сопли все, что от меня требуется. А червей они нарыли столько, что могли бы закусать ими насмерть старого толстопята с дубленой шкурой.

Был и второй червь, и третий, и так далее. На втором я орал, это я точно помню, но не сказал ничего членораздельного, кроме нескольких грязных ругательств, а на третьем я, к моему удивлению, вообще не раскрыл рта, хотя едва не сломал зубы, скрежеща ими. Но боль была уже не та, это я мог сказать точно. Сознания я не терял, и мир не делал попыток померкнуть. Четвертый и пятый черви (меня угостили ими одновременно в оба запястья) произвели на меня не большее впечатление, чем обыкновенные угольки, выскочившие из костра пять минут назад и уже едва тлеющие.

Я даже удивился – и в первую очередь тому, что вновь обрел способность удивляться.

Шестого червя я почти не почувствовал. Юхан запрокинул мне голову, заглянул в глаза.

– Нештатный случай, – буркнул он мордовороту.

– А? – отозвался тот, как бестолковая деревенщина. – Чего?

– Того! Парадоксальная реакция организма. Мы даром теряем время, этому подонку не больно. – Юхан грубо выругался.

– Дадим ему попробовать волчьего жука? – с энтузиазмом отозвался мордоворот.

– Я тебе сейчас что-то другое дам попробовать! Бери его и галопом волоки в медблок. Если он окочурится по дороге, спрошу с тебя. Медикам передашь: если он окочурится у них на руках, спрошу с них. Живо!..

Мое тело не почувствовало, как его волокли. Оно стало деревянным, а у дерева плоховато с чувствительностью. Но я все видел, все слышал и соображал настолько хорошо, насколько может соображать человек, которого только что поедом ели бурые черви. Не только Юхан – я тоже не понимал, что со мной случилось. В детстве меня не раз кусали бурые черви, и я точно знал, что какой бы то ни было пониженной чувствительностью к их укусам я не страдаю (а было бы неплохо обзавестись такой «хворобой»!). И дело тут не в количестве укусов – их количество всегда переходит в качество лишь в том смысле, что нестерпимая боль становится запредельно нестерпимой, сводящей с ума. Исключений я не знаю. Если кого парализует, то он будет съеден червями заживо и сполна прочувствует все, что ему положено прочувствовать, пока долгожданный болевой шок не прекратит мучения бедолаги. Бесспорно, приятно в таком деле хоть немного побыть исключением, однако в чем его причина? Не в том ли, что после моих экспериментов с конструированием тела мой организм уже не совсем тот, что был раньше?