Книга жизни - Сабир Рустамханлы

Сколько друзей ожидают нас там, за Казахом... еще я должен перешагнуть через Красный мост, окунуться в родные объятья Борчалинской земли, в горную речку у подножия крепости Кёроглу, пройти через Баш-кечид - Главный проход, или махнуть через село Эвли на верхотуре гор, к яйлагу Карахач, повидаться с теми, кто живет в приречье Арпачая.

И еще - подняться ущельем Дилижан, "что в памяти будит седые года" до Гёйчи, родины Ашуга Алескера...

Обратный путь мой лежит вдоль Куры через Мильскую и Муганскую степи, по побережью Каспия, на Ленкорань, Астару, и затем - домой, в Баку.

Это столь дорогие мне страницы книги жизни, что невозможно просто перелистать их.

Но прежде чем продолжить путешествие, я предаюсь созерцанию Мингечаурского моря, и будто из далекого мира доносятся до меня чарующие звуки саза Адалята Насибова - исполнителя-виртуоза.

Саз. Я думал о сазе, об этом непревзойденном и необыкновенном нашем инструменте, когда позвонил мой друг, ученый Муртуз Садыхов: "Хочу тебе сообщить что-то очень важное".

Муртуз-муаллим всегда стимулирует поиск, творчество, не дает успокоиться, остановиться. В свое время именно он вдохновил меня на переводы великого польского поэта Адама Мицкевича.

А сейчас он зачитывает вслух газетное сообщение: в космос посланы образцы музыкального искусства народов нашей планеты, в целях возможного контакта с инопланетными цивилизациями. Из музыки народов СССР выбор пал на азербайджанскую народную музыку и грузинский хор.

Надо полагать, что расчет был сделан на внеязыковое воздействие; там, где словесное общение невозможно, должна была помочь соответствующим образом отобранная музыка.

Мы верим в такую силу воздействия азербайджанской народной музыки: чтобы испытать ее воздействие, не обязательно знать язык.

Саз - отражение азербайджанского духа, запечатленное в музыке. Испокон веков инструмент этот - верный спутник бытия, борений и героических свершений народа. Сазом исторгнуты наша щемящая исповедь любви "Яныг Керем" и дышащая неукротимым воинственным пылом "Джанги"! Саз - и самые наши печальные мелодии, и самый воинственный гимн!

К слову. В турецком городе Болу воздвигнут прекрасный памятник Кёроглу на вздыбленном Гырате. С уст героя готов сорваться грозный клич, но в руках у него не знаменитый мисри-гылындж - булатный меч, - а звонкострунный саз! В груди отважного нашего воина билось сердце поэта и певца. Мы шли в бой не ради того, чтобы сеять смерть, а чтобы защитить себя и свой край! Меч наш отточен любовью, а не ненавистью!

Еще одно отступление. В прекрасном селе Асрик-Джирдахан, расположенном среди Таузских гор, сохранился старый отчий кров моего друга, поэта Мамед Исмаила, в котором сейчас никто не живет. В мой первый приезд в это село я посвятил Мамеду стихотворение: "Коль пуля бессильна, коль меч заржавел, коль в слове нет проку - струной зазвеним...". Саз - здесь чуть ли не в каждом доме. Похоже, если уж кто не горазд играть на нем, так это сам Мамед; пламень души его сказался словом поэзии.

... Запылал листопад. Раскаленными железными осколками падают ржавые листья, - кажется, они обжигают землю, отягощают плечи мои печалью. Я воспринимаю мерно падающие листья как протяжную мелодию саза, звук за звуком, лад за ладом, звон за звоном струится в сердце мое...

... Жила-была в этом доме мать. Говорила - выпевала, будто не из слов была соткана ее речь. В памяти сохранилась только мелодия ее речи - мелодия саза!

... Прежде чем вступить в очаг, осиротевший без матери, мы поднимаемся на небольшой холм, откуда глядится на дальние пути-дороги вставшим надгробием материнская могила. И надгробие этo видится окаменевшим сазом, водруженным в землю и предавшим земле последнюю, лебединую песню...

... Здесь - в ущелье Асрик, живет мастер игры на сазе, известный знаток всего, что связано с сазом, вековыми поэтическими традициями ашугского искусства: Михаил Азафлы. Невеликое у него село, а его слава известна на всем Кавказе, в Иране, Турции. Если сказать словами Шахрияра, он - "из последних достославных стариков"

* * *

Будь у нас только саз и только один такой исполнитель, как Адалят, мы не вправе были бы считать себя обделенными.

Звучит саз... От Урмии к Дербенту, от Каспия до Гёйчи - родины Ашуга Алескера...

Листок с дерева Алескера. Ашуг, который на своем веку участвовал в бесчисленном количестве меджлисов, разделял радости и горести многих и многих людей, находился на вершине славы. Не успевали его пальцы дотронуться до струн, как слово закипало на его устах, и лились из волшебного неистощимого родника мелодии, обжигающие душу. Народ здешних мест знал толк в сказе и сазе, здесь далеко не всякий игрец и певец способен был добиться успеха, но на ашуга Алескера собирался весь честной народ и слушал, затаив дыхание. В этих местах издревле был обычай играть свадьбу три дня кряду. Но, случалось, его слушали семь дней и семь ночей. Когда начиналась пора свадеб, он месяцами украшал торжества. Ученики сменяли друг друга, оперялись и становились на крыло, шли годы, и ашуг играл уже на свадьбах повзрослевших детей некогда им же благословенных женихов и невест, - а на покой не собирался... Сколько прошло: сорок лет или пятьдесят лет, он не помнил, чтобы сорвался голос, чтобы полез в карман за словом в поэтическом состязании, чтобы его мизраб исторгнул неверный звук. Когда он нанизывал слово к слову, выстраивая поэтическое ожерелье, забывая обо всем на свете в его пении и игре ощущалась божественная победительная сила и красота...

Уже убеленный сединами, играл он на свадьбе сына Беюк-бека, с которым смолоду на дружеской ноге. Играл - ключом клокотал... Пел он уже третью ночь, дастан следовал за дастаном, мелодия за мелодией, вспоминались песни, которые сам он давно считал безвозвратно забытыми, искрометные слова сами собой всплывали в памяти, и ему казались, что даже в его лихой молодости стоило топнуть, земля дрожала - не было в его голосе подобной звонкости и чистоты...

Ярым львом покружил по мейдану и вернулся на место. Обвел цепким взглядом окружающих. Все еще были под впечатлением его пения. Мастер уселся поудобнее, как уверенные в себе пехлеваны, бережно положил на колени свой саз, медленно отпил глоток чая, настоенного на чабреце. Прежде, услышав хвалу, резко менял тему разговора, сейчас же как будто был околдован. Восторженные возгласы щекотали самолюбие.

Густой голос прервал наступившую паузу:

- Паду к ногам твоим, ашуг! - кричал густой голос с другого конца. Да не обделит тобой аллах наши торжества! - Ты - отрада нашего края!

- Воистину!

- Верно! - подхватили с мест.

Тут вставил слово аксакал:

- И об ученике твоем молва добрая! Сам слушал его, ладно поет сказывает. Может, ты чуть передохнешь, послушаем его.

Слова хозяина свадьбы ошеломили мастера. В последнее время слава его любимого ученика круто росла, он это знал, и каждый раз, когда слышал об этом, в его сердце возникали странные, сложные чувства.

Но сегодня он был в ударе - и мог "положить на лопатки" хоть дюжину лучших учеников.

Оставив чай недопитым, он взялся за колок саза - да, самое время испытать ученика, поприжать, потрясти, поглядим, как выкрутится.

- Ну-ка настрой свой саз, сынок...

Молодой ашуг, с побронзовевшим под горным солнцем лицом, почтительно и смущенно взял в руки саз, в его движениях была некая скованность, нерешительность...

И тут разразилась схватка, ристалище, да еще какое! Старый устад пел, играл - заводил ученика, заставляя выкладываться, выворачивал, гнул, топил и вытаскивал, но не тут-то было, поначалу дрожащий голос ученика крепчал, наливался силой и глубиной, преодолевая робость. Какой бы тон ни задавал старый ашуг, молодой отражал бурный натиск мастера восхитительными, невероятными для его возраста коленцами. Каждый раз усмиряя этот бушующий каскад, вводя его в ровное русло; пригашая водой грозящий испепелить огонь... Как ночь пролетела? Когда рассвело? Когда солнце в зенит подскочило? - народ и не заметил!... Такое музыкальное ристалище случается может, однажды в столетие; все были так заворожены, что, как говорится, отрежь палец - не почувствуют. Устад, казалось, был неутомим. Но, похоже, столь долгое противостояние ученика исподволь подтачивает его. Голос ученика "расцветал" от лапа к ладу, от стиха к стиху, от мелодии к мелодии, отзываясь в душе мастера затаенной гордой радостью, но он, может быть, впервые в жизни, заглушал готовую сорваться с языка похвалу, и эта внутренняя борьба пригашала его пыл... Теперь в сказе устада нет-нет да и сквозили язвительные подначки и шпильки... Ученик же проглатывал эти "пилюли" как должное, как право старшинства. Что ни выпад, что ни укол сглаживал терпеливой улыбкой. И эта почтительная терпимость поражала народ, перекидывались, перешептывались взглядами: "Хвала такому удальцу!" "Чего ж он пасует!" "Перегибает старик!".