Том 10. Письма 1820-1835 - Николай Гоголь

Спешу к тебе кончить письмо, зане страх некогда: сейчас еду в Царское, где проживу две недели, по истечении которых непременно буду писать к тебе. Прощай.

Твой Гоголь.

Максимовичу М. А., 23 августа 1834*

224. М. А. МАКСИМОВИЧУ. <1834> Августа 23 <СПб>.

Приятель наш Семен Данилов. Шаржинский хочет или в Каменец-Подольскую, или в Винницкую гимназию, и потому я тебе еще раз пишу об этом. Если эти места не вакантны теперь, то может быть тебе известно, когда они будут вакантны, и в таком случае пожалуста не прозевай. Пронюхай, что есть путнего в вашей библиотеке*, относящегося до нашего края; весьма было бы хорошо, если бы ты поручил кому-нибудь составить им маленькой реестрец, дабы я мог всё это принять к надлежащему сведению. Я получил много подвозу* из наших краев. Между ними есть довольно замечательных вещей. История моя терпит страшную перестройку: в первой части целая половина совершенно новая.

Есть ли что-нибудь на руках у Берлинского*? ведь он старый корпила. А у монахов* неужели ни <…>? Это жаль. Я тружусь, как лошадь, чувствуя, что это последний год, но только не над казенною работою, т. е. не над лекциями*, которые у нас до сих пор еще не начинались, но над собственно своими вещами. На днях Сенков.<ский> и Греч перегрызлись, как собаки, но впрочем есть надежда, что сии достойные люди скоро помирятся.

Наши все почти разъехались: Пушкин в деревне, Вяземский уехал за границу для поправления здоровья своей дочери[352]. Город весь застроен подмостками для лучшего усмотрения Александровской колонны, имеющей открыться 30 августа. Офицерья и солдатства[353] страшное множество и прусских, и голландских, и австрийских. Говядина и водка вздорожала страшно. Прощай. Пиши, что и как в Киеве.

Твой Гоголь.

Тарновскому В. В., сентябрь 1834*

225. В. В. ТАРНОВСКОМУ. <После 20 сентября 1834 г. Петербург>.

Письмо твое получил тоже не слишком по скорой почте. Хорош, братец, ты! Пишешь с 1 сентября, а я получаю 20, между тем как письмо из Житомира идет никогда не больше 10 дней. Ты, верно, поступаешь со мною так же, как я с почтенными родителями своими, т. е. выставляешь задним числом. Что я не пишу аккуратно к тебе, это извинительно, потому что я ленив; но что ты не пишешь, то это вовсе непростительно тебе, потому что ты был всегда трудящимся человеком. Ну, как поживаешь? Да: что тебе за охота думать о перемещении в Нежин? Охота же возиться с этою дрянью, какова например Мазепич Самойленко, Лопушевский, Урсо и прочие.

Мне кажется, нет лучше тебе места, как в Киеве. Если хочешь, я напишу об тебе Максимовичу; но если до того времени увидишься с ним, то скажи ему только, что ты мой товарищ. Мы с ним большие друзья и он для тебя, верно, с большою готовностью будет стараться. Имеешь ли ты нужные пособия для твоих лекций? Какими ты курсами руководствуешься? Есть ли у тебя история Мишеле* новая, или средняя Демишеля*, и если неполные, то, по крайней мере, Précis? Если нет, то уведоми меня, я тебе постараюсь их выслать. А что, как твоя женитьба? А я собираюсь крестить маленького крикуна-козленка, который имеет от тебя быть. Пожалуста, уведоми меня, когда будут крестины. Как идет ваша административная, ученая часть? Что говорят об университете, о профессорах, о попечителе и о прочем? Я познакомился здесь с твоим дядюшкою. Видел дорогого нашего Булыча*. — Впрочем да хранит тебя бог от всего злого и поведет тебя тою дорогою, по которой желает душа твоя!

Весь твой Гоголь.

Сербиновичу К. С., 29 сентября 1834*

226. К. С. СЕРБИНОВИЧУ 29 сент. 1834. <Петербург>.

Очень благодарен вам за присылку корректуры. Если можно, то я бы попросил у вас прислать сегодня же и хвостик ее. Слова чутья никак не могу переменить. У нас совершенно нет ему равнозначительного. При том, я его употребил потому, что оно уже получило некоторое право гражданства: его употребил Пушкин, и даже Жуковский в Путешествии по Саксонии, в смысле художественном, хотя это прекрасное письмо его, кажется, доселе не напечатанно. Нечего делать, нужно нам перенять некоторые добродетели и у четвероногих.

Желаю вам совершенного здоровья.

Остаюсь Ваш покорнейший слуга

Н. Гоголь.

Погодину М. П., 2 ноября 1834*

227. М. П. ПОГОДИНУ. <1834> Ноябрь 2. СПб.

Письмо твое я получил вчера. Очень рад, что московские литераторы наконец хватились за ум, и охотно готов с своей стороны помогать по силам. Только я бы вот какой совет дал: Журнал* наш нужно пустить как можно по дешевой цене. Лучше за первый год отказаться от всяких вознаграждений за статьи, а пустить его непременно подешевле. Этим одним только можно взять вверх и сколько-нибудь оттянуть привал черни[354] к глупой Библиотеке, которая слишком укрепила за собою читателей своею толщиною. Еще: как можно более разнообразия! и подлиннее оглавление статей! Количеством и массою более всего поражаются люди. Да чтобы смеху, смеху, особенно при конце. Да и везде недурно нашпиговать им листки. И главное, никак не колоть в бровь, а прямо в глаз. Эх жаль, что я не могу для первого листа ничего дать, потому что страшно занят, и печатаю кое-какие вещи*! но как только обстрою дела свои, то непременно пришлю что-нибудь. Впрочем оно и лучше, что я теперь ничего не даю: теперь мое имя не слишком видно; но после напечатанья моих небольших мараканий, всё-таки лучше. Охота тебе заниматься и возиться около Герена, который далее своего немецкого[355] носа и своей торговли ничего не видит. Чудной человек: он воображает себе, что политика какой-то осязательный предмет, господин во фраке и башмаках, и притом совершенно абсолютное существо, являющееся мимо художеств, мимо наук, мимо[356] людей, мимо жизни, мимо нравов, мимо отличий веков, не стареющее, не молодеющее, ни умное, ни глупое, чорт знает что такое. Впрочем, если ты займешься Гереном с тем, чтоб развить и переделать его по-своему — это другое дело. Я тогда рад, и мне нет дела до того, какое название носит книга. Пять-шесть мыслей новых уже для меня искупают всё. Ну, а известное дело, куда ты сунешь перо свое, то уже, верно, там будет новая мысль. Я готов плюнуть в башку глупому вашему Каченовскому за эдакие проказы. Мне нужны твои Афоризмы. Это, просто, досадно.

Но обратимся к Журналу. Как ему кличка? Да кто будет более всего работать? Киреевский будет? Пожалуста, работайте не так, как вы всегда работаете. Что за лентяи эти москвичи! Ни дать ни взять, как наши малороссияне. Мне кажется, вам жены больше всего мешают. Ради бога, не забывайте, что и кроме жен есть еще такие вещи на свете, о которых нужно подумать.[357] Печатаешь ли ты Демишеля*, которого перевели твои студенты? Пожалуста, печатай скорее хоть новую историю, которую ты, как говоришь, составил. Я сам замышляю дернуть историю средних веков, тем более, что у меня такие роятся о ней мысли[358]…но я не раньше, как через год, приймусь писать[359].

Прощай, целую тебя пятьдесят пять раз.

Твой Г.

Гоголь М. И., 6 ноября 1834*

228. М. И. ГОГОЛЬ. <1834.> Ноября 6, вторник. С. Петербург

Письмо ваше я получил 2-го сего месяца. Очень благодарю вас за сообщение разных известий о вас и о наших знакомых. Очень жалею только, что вы не имеете теперь решительно никаких доходов. Может быть, если бог поможет, после нового года я получу сколько-нибудь денег* и, может быть, буду так счастлив, что сколько <нибудь> облегчу вашу невозможность уплатить хотя самые нужные долги. Жалею, что добрый дедушка мой становится очень слаб. Поцелуйте его за меня и скажите, что я тоже желаю его видеть, а весною постараюсь быть[360] в Малороссию. Вы желаете знать, по какой части профессор я[361] в здешнем университете. Я читаю историю средних веков. Вы до сих пор еще не охладели от страсти к чинам и думаете, что я непременно и чин должен получить выше. Ничуть не бывало, я всё тем же, чем и был, т. е. коллежским асессором* и ничего более. Если бы я имел какую-нибудь существенную выгоду для себя в чине, я[362], верно бы, не упустил этим воспользоваться; я не так глуп, чтобы[363] пренебречь этим. Но мои обстоятельства и мое положение таково… Но мне нельзя этого растолковать вам. Мы можем не понять друг друга и будем только переводить напрасно бумагу. Оставим чины. Я вас люблю, люблю так, как редкую и примерную мать, — чего же вам более? Вы, верно, меня любите тоже до такой степени, что пощадите напоминанием о том, и в следующем письме, верно, уже не скажете ни слова об этой статье.