Искусство рисовать с натуры - Мария Барышева

Не сын. Дочь.

— Неправда!!! — крикнула Наташа и швырнула книжку в стену. Раздался глухой удар, на пол посыпались какие-то листки, бумажонки, следом упала и сама книжка, распростершись на раскрытых смятых страницах, словно подстреленная птица. Наташа пнула ее босой ногой и прижала к переносице до боли сжатый кулак, чувствуя, как по щекам скатываются холодные злые слезы.

Это не может быть правдой! Не может! Родство с Неволиным, все ее картины — ничто по сравнению с этой чудовищной ложью.

Получается, что вся ее жизнь — сплошная ложь.

Она закурила, держа сигарету дрожащими пальцами, и прислонилась к шкафу, тускло глядя на кувыркающийся в неподвижном воздухе дым. Поврежденная рука разболелась и тянула вниз, точно в плечо ей врастили связку гирь. Жарко, душно… Когда же дождь пойдет, прибьет пыль? Когда же все это кончится?

Что делать?

Проще всего — ничего не делать.

Наташа отвернулась от лампы и побрела в коридор, опираясь о стену, прижимаясь к ней, с шуршанием скользя плечом по обоям. Когда стена кончилась, она оттолкнулась от нее и перевалилась к тумбочке. Ее пальцы сунули сигарету в уголок рта, пробежали по полированной поверхности тумбочки, перескочили на стену и нажали на выключатель. Загорелась лампа под тусклым пыльным абажуром — когда она стирала с него пыль в последний раз?

Маленькая книжка с телефонами лежала в самой глубине ящика — Наташа ей почти не пользовалась. Большинство телефонов принадлежало старым друзьям, которые давным-давно разъехались по другим городам, по другим жизням — ни о ком из них она теперь ничего не знала. Только Надя оставалась рядом — сколько лет уже — больше двадцати. А теперь нет и ее.

Книжка, несмотря на то, что хранилась в ящике, запылилась. Наташа положила ее на тумбочку и медленно начала переворачивать страницы.

Номер сестры был записан в книжке под двумя большими буквами СС — можно понимать, как Света, сестра, а можно и как-нибудь еще. Наташа плечом прижала трубку к уху и, прищурившись от дыма, начала набирать номер.

Дозвониться до Харькова ей удалось только через полчаса. Наташа уже почти перестала вслушиваться в гудки, только автоматически перебирала номер, и когда ей вдруг ответил незнакомый хрипловатый женский голос, она от неожиданности чуть не уронила трубку.

— Да, я слушаю! Алле?!

Она вцепилась в теплую пластмассу, с трудом подавив желание закричать: «Кто моя мать — ты?!!»

Светка ее сестра. Только сестра. Светка не любит ее. У них большая разница в возрасте. Она не помнит ее лица. Она ничего о ней не знает. Светка уехала в Харьков, когда ей было полтора года.

— Слушаю! — в далеком голосе появилась злость, и Наташа поняла, что трубку сейчас положат.

— Света, ты?! — крикнула она.

— Кто это?

— Светка! Это Наташа!

Голос сестры, запнувшись, спросил раздраженно и встревоженно:

— Наташка?! Ты что, обалдела?! Знаешь, который час?! С дедом что-то?! Или с мамой?!

Наташа прижимала трубку к уху, вслушиваясь в резкие, словно рубленые слова, и удивлялась, что этот голос не вызывает у нее никаких родственных чувств. Сестра или мать… этот голос для нее был чужим. Последний раз она разговаривала со Светкой несколько лет назад — о чем? — да ни о чем…

— Нет, дома все в порядке. Светка… я хочу у тебя спросить…кое-что.

— Конечно. Спрашивай. А еще лучше — перезвони через часик, чтоб вообще глубокая ночь была. Самое милое время на вопросы…

— Ты лежала в нашем роддоме в семьдесят пятом?

Голос снова запнулся, захлебнулся кашлем — фальшивым, затянутым, чтобы заполнить паузу, а когда голос снова появился, Наташа медленно опустилась на пол — прямо на рассыпанный, растоптанный сигаретный пепел. Голос Светы произнес одно-единственное слово «что?», слышно его было не слишком хорошо, в трубке стояли шум, треск, какой-то писк, но Наташа хорошо почувствовала спрятанные за этим вопросом злость, страх и изумление.

Все, что написала Надя, было правдой.

— Что?! — повторила Света еще громче.

— Ты меня хорошо расслышала.

— Я тебя не понимаю! Что ты несешь?! Какой роддом?!

Наташа решила не бродить вокруг да около — слишком долго все бродили вокруг да около нее.

— Я знаю, что ты моя мать! — бросила она ей.

В трубке воцарилось долгое молчание — тяжелое, далекое, и когда Наташа уже решила, что их разъединили, либо Света бросила трубку, и хотела набрать номер заново, та вдруг устало спросила:

— Что ты хочешь?

Наташа зажмурилась, пытаясь сориентироваться. Действительно, что она теперь хочет? Ничего ведь не исправишь. Светке на нее наплевать, а теперь в особенности. И она к Светке чувств никаких не испытывает — разве что… Что?

— Я хочу знать. Я хочу знать правду. Я хочу знать все.

— Нет, — отрезала Света.

— Да. Ты расскажешь мне все и немедленно, иначе я обещаю тебе, что достану денег, приеду в твой чертов Харьков и заявлюсь к тебе в гости, когда вся твоя семья будет дома. Представляешь, как они обрадуются?! Слушай, ты не побоялась сбросить меня матери, чего же ты боишься теперь. Я не маленькая девочка, Света, я не буду тебе мстить, гоняться за тобой с топором или что еще. Мне на тебя так же наплевать теперь, как и тебе на меня всегда. Я хочу знать правду. Всю правду о том, как я родилась. Это очень важно для меня. Слушай, моя лучшая подруга погибла и погибли двое людей, которых я знала, так что я сейчас в скверном настроении! Харьков — не очень далеко — понимаешь меня?!

Света снова помолчала, потом спросила:

— Ты с переговорки?

— Нет, из дома.

— Ты одна дома?

— Да, одна, — рассеянно отозвалась Наташа.

— Можешь подождать минут пять?

— Мне перезвонить?

— Нет, перезванивать нельзя. Раз надо — подождешь!

В трубке раздался глухой стук, потом какой-то скрежет. Наташа прислонилась к стене и закрыла глаза. Время шло — минута за минутой, и Наташа знала, что вместе со временем утекают и деньги — минута — семьдесят копеек, еще минута — гривна сорок… Ей было наплевать. Деньги… как она вкалывала ради этих денег, как она вкалывала, забыв обо всем, не видя ничего. Деньги — все всегда упиралось в деньги. А что теперь? Что нынче имеет значение? Минуты… минуты — осыпаются с ночи, как пожухшие листья с платанов за окном. Конец августа — лето на исходе, скоро листья совсем засыпят дорогу, скоро платаны устроят стриптиз и дворники будут аплодировать им своими метлами. Дворники… Толян за решеткой, а его сожительница мертва, потому что…

Потому что она его нарисовала, а Паша испортил картину, и то, что она забрала у Толяна, вернулось к нему и убило…