Память Древних (СИ) - Машевская Анастасия

Ему нужно время — чтобы понять, что он чувствует теперь, когда видит преданность её людей не в словах или статусе, а в рвении быть с ней заодно.

— А сам-то? Скажешь, прямо-таки сразу рванулся ей под каблук, когда Батиар похоронил сыновей, да? — рявкнул Айонас, чтобы не сдаваться так сразу. Нечего его упрекать в том, что свойственно в душе каждому из мужчин!

Берен принял готовность августа поддержать диалог хоть в каком-то виде за добрый знак. Широко хмыкнул и ответил:

— Намного раньше. Я ведь вам уже рассказывал про трюк в тринадцать лет.

Валисса валилась с ног от усталости: Молдвинн наседал на неё особенно жестко, заставляя поднимать трупы и искать духовные следы по всему Даэрдину. Точно ли Редгар уже мертв? Или еще жив, старый паскуда? Или где оставшихся дезертиры-смотрители? Ох, как бы они не устроили диверсию или переворот, клятые скверноносцы! Ищи Айонаса! Точно ли он движется на юг? Точно? А как же его, Брайса, люди? Те, кого он послал в погоню! Где? Что? С кем? Живы? Достигли успеха? А что происходит у Ллейда? Запытал его Эйнсел? А Аберт!!! Где он?! Его доставили к Вектимару?! Тот уже собрал армию?! А Батиар почему еще не прислал ответ, что готов подчиняться?! Его уже скрутили?..

Насчет Батиара Валисса точно ничего не могла сказать, зато её саму точно скрутило знатно. Не восприимчивый к никаким увещеваниям и мольбам об отдыхе, Брайс озверел и был готов посадить заклинательницу душ в клеть. Ему нужны сведения, особенно — о Вектимаре, Батиаре и об Айонасе! Он ведь не мог поставить на уши столицу, заявив, что в его темницах подвергся мучениям младший отпрыск Джеллерта Вектимара. Издевательство над безвинным — это акт мученичества последнего.

Брайс и Хеледд ничего не могли утаить. Или почти ничего. Они знали виновных, и понимали, что если не остановят их сейчас, ситуация уплывет из их рук вместе с Галлором — столицей Даэрдина. Поэтому было так важно, чтобы Валисса справилась.

А Валисса не знала, за что хвататься, теряла энергетические сгустки по всему Даэрдину и периодически падала в обморок без сил.

Айонасу это было на руку.

В следующую поездку он взял большую часть охраны, а Джеллерту посоветовал стоять с армией наготове и ждать сигнала. Берен стал их проводником: в отличие южан Диенаров и Вектимаров он лучше знал северные наделы Даэрдина с их укрытиями и тайными тропами. Лишнее внимание ни к чему.

Когда путникам удалось достичь нужного пункта, лошади были загнаны до кровавой хрипоты.

Цепи решетки в крепостных воротах громыхали вровень с ядреной майской грозой вокруг. У Айонаса промокли до нитки портки, но на этот раз он не велел останавливаться по дороге ни в одном трактире. Понимал, что, наверное, еще долго не сможет по-человечески сесть на задницу — так набило! — но гнал, как дурной. Чем дольше они медлят, тем больше рискует Альфстанна. И как бы он, Айонас, ни относился к ней, как бы ни путался в чувствах и бесконечных вопросах, одно мог сказать точно: с первого дня она явилась к ним как союзник, она действовала, как союзник, и делала, что могла — как союзник! Она — союзник, какими не разбрасываются на пороге переворота, и она — одна.

Гонец, высланный чуть загодя, сделал свое дело: им успевали открыть ворота аккурат, когда августы подъезжали. Взметая грязь на три локтя вверх, Айонас с сопровождением ввергся в крепостной двор. Их ждали наверху широкой лестницы: несколько человек охраны, пара служилых и он — с воткнутым перед собой отполированным двуручным мечом, на который опирался обеими руками. Всегда мрачный и бескомпромиссный, как последнее движение топора в руках палача. Его длинные черные, как ночное небо, волосы, перевивались белоснежными молниями седин.

Айонас спешился первым, поднялся вверх: не молниеносно, но прытко, не ловко, но уверенно и твердо. Кланяться не стал — только кивнул, снося ненавидящий взгляд из-под тяжелых бровей на высоком лбу. Ей-богу, он мог бы сойти за гнома с таким отягощенным невзгодами лицом, если бы не рост и плечи: когда-то широкие, словно грудь быка, они ссутулились за последние годы вынужденной телесной немощи и бездействия, скрючивая за собой всего лорда целиком. Впалая грудь и живот делали его похожим на изогнутую трость.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я надеюсь, — прозвучал низкий мужской голос, и Диенар с первой интонации услышал, что стали в нем не убыло, — у тебя есть какое-то внятное объяснение, Айонас, — сказал он вместо приветствия. Диенар не дрогнул и кивнул, протянув руку:

— Есть, Батиар.

ЧАСТЬ III

Под крылом и когтем

Глава 15

Пленник поднял глаза на стену. Догоравший факел чадил, и мужчине казалось, что он тоже чадит: из последних сил переводит воздух вокруг в угоду собственной жизни. Он привалился головой к стене, у которой сидел, и закрыл глаза.

В воздухе разило затхлостью и запахом холодного влажного железа. В гнетущей тихой сырости догорающий факел был так же не на своем месте, как этот узник — в темнице. Его «поселили» в дальний угол тюремного коридора, пересадив других заключенных поближе к выходу: негоже мешать лорду «одумываться» и «исправляться».

Честное слово, у Эйнсела Таламрина во все времена были очень, очень идиотские способы воспитания детей. Наверное, поэтому его жена не выдержала и скончалась через несколько месяцев после того, как младшего, Гессима, август услал на границу с Лейфенделем. Узнай мать, что его, первенца и наследника, Эйнсел запер в подземельях для перевоспитания, тоже бы умерла — от удара. А уж услышь она о злоключениях Данан…

«Данан» — подумал Ллейд и вздохнул. Как она? Жива еще? Не сильно ли над ней измываются — эйтианец, Темный архонт, потенциальный король Диармайд? Не много ли она взвалила на себя, связавшись с Диармайдом вообще? А со Смотрителями Пустоты?

Дыхание Пророчицы, Данан — смотрительница Пустоты. Это даже более дико, чем то, что он — узник в собственном доме, а она — маг. Хотя и не так дико, как то, что сестра — рыцарь-чародей. Все-таки жаль, что её воспитала та же мать, что и его, Ллейда. Вырасти Данан сволочью, она бы наверняка убила отца, и всем сейчас было бы легче. Он сам, Ллейд, не рискнет. По крайней мере, пока. Ибо иметь за плечами клеймо «отцеубийцы» не помогло еще ни одному августу и не одному королю. Да и из его нынешнего положения вообще сложно что-либо предпринять.

У Ллейда заурчал живот. С ним, разумеется, обходились почти славно: приносили нормальную еду и воду, ночной горшок меняли каждый день. Но порции были такие же, как у остальных заключенных, и кандалы на ногах натирали не меньше. Интересно, что именно, по замыслу Эйнсела, должен в таких условиях уразуметь нерадивый сын? Что нельзя без разрешения действующего августа ввязываться в военные конфликты? Что нельзя таскать за собой полтысячи солдат под предлогом того, что якобы сидишь в столице и обсуждаешь вопрос парталанского вторжения? Что нельзя, в конце концов, лгать, будучи обложенным солдатами, потому что это больше всего напоминает измену и бунт?

Будто он прежде этого не знал.

Ллейд услышал, как огонь хлопнул, словно парус под ветром, и с шипением погас.

Жаль, отец никогда не устраивал перевоспитательных мер для самого себя. Вот было бы зрелище!

Для них, трех детей Эйнсела и Самеллы, отец стал разочарованием даже большим, чем они — для него. Ллейд не пытался приумножить состояние Таламринов излюбленным отцовским способом — через брак. Вернее, когда, его женили в шестнадцать, на младшей дочери стратия Хеулога, он получил с ней солидное приданное. Почти сразу после свадьбы Ллейд отбыл на фронт первой в жизни военной кампании, оставив незнакомую девчонку беременной. Ей было четырнадцать, и она скончалась родами. Не принесшая потомства, девочка унесла с собой не только жизнь потенциального наследника, но и имущество: Хеулог потребовал возвращения приданного на не вполне законных основаниях. Однако король Двирт был не особенно доволен родичем — Эйнселом — и в воспитательных целях удовлетворил просьбу стратия, а не августа.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})