Кровавый пуф. Книга 1. Панургово стадо - Всеволод Крестовский

— Депутат! депутат от медицинской академии. Слушайте, смотрите, — зашумели в толпе. И действительно, на лестнице показался какой-то медико-хирургический студент и объявил, что он, от лица медиков, выражает сочувствие студентам университета.

Медику похлопали, покричали «браво», пожали руки в знак благодарности.

После него вскарабкался на лестницу какой-то офицер и тоже заявил, с своей стороны, сочувствие.

И офицеру тоже похлопали, покричали «браво» и пожали руки.

Офицер сошел с трибуны и присоединился к той группе, где стояло несколько чамарок, и между ними Василий Свитка с Иваном Шишкиным, которые тоже пожали ему руку, горячо и благодарно, как доброму и близкому знакомцу.

— Господа! Товарищи! — раздался на дровах звучный и полный увлечения женский голосок.

Толпа обернулась на этот зов: на дровах стояла и махала платком хорошенькая студентка.

— Желаю вам полного, счастливого успеха, — говорила она. — От всей души желаю! Только помните одно, господа — как можно более единодушия! Единодушие, единодушие и единодушие! Это мое последнее слово!

— Браво! браво, Попова! Браво студентка! Молодец Попова! Благодарим! — зашумела толпа и чинно тихо, в величайшем порядке, стала выходить с университетского двора на набережную.

Путь лежал через Дворцовый мост и по Невскому проспекту от Адмиралтейства до Владимирской.

Василий Свитка нагнал дорогою Хвалынцева.

— Спасибо вам, великое спасибо! — заговорил он, горячо пожимая ему руку. — Неделю тому назад вы показали благородную смелость против толпы, а сегодня показали хорошее умение владеть этою толпою и направлять ее. О, это золотое качество! Это драгоценное свойство, а я вижу, что вы им отлично владеете. И главное, умели направить-то с величайшим тактом и вполне легально. Вот что важно. От этого много зависит!

"Чего этот барин все комплименты мне говорит!" пробежала мысль в голове Хвалынцева; но самолюбие было опять-таки польщено и заглушило зародыш сомнения. — "А впрочем, он, кажется, хороший господин", успокоительно убаюкал себя Константин Семенович и не без удовольствия ответил приветом на горячее пожатие Свитки.

— Эх, право! — заговорил подошедший в эту минуту Полояров, — и на кой черт вы эту тишину и спокойствие выдумали! Этим мы показываем им, будто боимся их. С «Марсельезкой-то» эффектнее было бы.

— Ну, ступайте на другой конец улицы и пойте себе, коли вам нравится! — досадливо оборвал его Хвалынцев.

— Кто? Я-то? — насмешливо прищурился Полояров.

— Да, вы-то!

— Да меня… полиция заберет.

— Ну, вот то-то же и есть. А вы не смущайтесь, вы покажите ей ваше гражданское мужество.

— Хе, хе… Оно конечно… Но знаете, один в поле не воин. Кабы все — другое дело; всех не тронут! А вы, господин Хвалынцев, я вас полюбил, ей-Богу полюбил! — продолжал Ардальон, отчасти в протекторском, отчасти в подлаживающемся тоне. — Я вас не знал прежде… Ведь я, признаться сказать, думал все, что вы шпион.

— Представьте, что я знал вас прежде и всегда думал, что вы дурак, — с дерзким смехом и твердо глядя ему в глаза, напрямик отрезал Хвалынцев.

Полояров отшатнулся назад и побагровел от злости. Он всегда был нагл с теми, кто смущался этим полояровским свойством, и чем кто более смущался, тем наглость его становилась сильней и назойливей; ею он постоянно брал верх и придавал себе тон авторитета. Но вдруг коса нашла на камень. Он никак не ожидал подобного отпора и осекся сразу. Он почувствовал ясно, что Хвалынцев не трусит и никогда ни в каком случае не струсит пред его внушительной особой. Даже вся закипевшая в нем злость в минуту оказалась бессильною перед твердым, прямым и спокойным взглядом студента. Он почувствовал себя как-то нравственно слабее Хвалынцева, почувствовал какую-то подчиненность более сильному и смелому человеку и потому сразу в душе возненавидел его. Но ни ненависти, ни даже оскорбления показать не решился, а так как эта, пилюля была им проглочена в присутствии других лиц, то Ардальон моментально сообразил за лучшее обратить все дело в шутку.

— Хе, хе, хе!.. Однако вы, батенька, тово!.. шутник… ей-Богу шутник! — принужденно улыбаясь мило-приятельской улыбкой, заговорил он. — Так-таки и дурак, по-вашему? Хе, хе, хе!.. Нет-с, батенька, кто знает меня поближе, тот не скажет, что Ардальон Полояров дурак, да и вы не скажете, когда узнаете… Но шутник, право шутник.

— За шутку шуткой, — отвечал Хвалынцев; — знаете пословицу: что посеешь, то и пожнешь.

— Да я не обижаюсь!.. Кто же вам сказал, что я обижаюсь? На все обижаться, так и печенок не хватит!.. Ведь брань на вороту не виснет, скажу я вам другую пословицу. Да это все се sont des пустяки, а дайте-ка мне лучше папиросочку. Смерть, курить хочется!

— Ведь был же уговор — на улице не курить.

— Да что мне уговор! Я человек независимый и ливреи не ношу, хотя бы и студентской. А впрочем, коли скупитесь дать, мы и свою достанем.

И он, под благовидным предлогом курения, отстал от Хвалынцева.

— Как вам нравится этот субъект? — спросил последний у Василия Свитки.

— Знаю я его. Пустельга; ни к черту не годен! — с презрительной миной махнул рукой Свитка.

Колонна студентов чинно тянулась по Невскому проспекту. Множество встречных посторонних лиц, оглядывая с изумлением это собрание студентских фуражек, шинелей и пальто, спешили осведомляться, в чем дело, и присоединялись к шествию. Таким образом процессия тянулась почти на целую версту и все увеличивалась постоянно присоединяющимися партиями разных лиц, мужчин и женщин, военных, моряков, гимназистов, чиновников, кадетов и даже уличных разносчиков. Студенты меж тем, несмотря на возрастающее скопище народа, шли попарно, либо по три человека, чтобы не занимать весь тротуар, не производить замешательства на улице, и в некотором расстоянии между парами, дабы, по возможности, менее походить на корпоративное скопище. Но масса их синих околышей была столь велика, что старание это осталось совершенно тщетным, и шествие, невольно, само по себе, принимало видимый характер уличной демонстрации. На дороге встретился им попечитель, который ехал в университет. Он не остановился и проехал мимо. Но узнав, уже в университете, цель, с которою отправились студенты, поспешил вернуться домой. Городские власти, сведав об этой процессии, поскакали вслед за нею и, догнав студентов у Аничкина моста, вдруг поехали шагом позади колонны, следя и наблюдая за нею. Такой странный вид имел этот поезд на посторонние глаза каждого человека.

На Владимирской сопровождавшие власти вышли из экипажей и пошли пешком по другой стороне улицы. Один из представителей власти, спешными шагами достигнув головы процессии, стал поперек идущим студентам и крикнул внушительно и строго:

— Куда?.. Назад!

— Мы идем к попечителю! — отвечали в толпе.

— Его нет дома.

— Это нам сообщит лакей в его квартире. Впрочем ничего, мы подождем.

И продолжали идти дальше, наконец повернули в Колокольную улицу и здесь остановились перед домом, в котором жил попечитель.

У подъезда стоял полицмейстер, с казаком ординарцем, и потребовал, чтобы студенты немедленно же разошлись.

— Мы разойдемся тогда, — отвечали ему, — когда получим объяснение от попечителя, а если вам угодно, чтобы это случилось поскорее, то пошлите за ним своего казака.

Полицмейстер отказался и в бездействии продолжал стоять себе у подъезда.

Толпа запрудила всю улицу. Любопытные из публики взбирались на ступеньки соседних подъездов, на тумбы, на фонари, на фундамент ограды Владимирской церкви, чтобы с более возвышенного пункта видеть, что происходит в среде студентской толпы.

Через несколько минут приехал и попечитель.

Его окружили и стали требовать объяснений. Попечитель, совершенно справедливо находя неудобным объяснение с толпою на улице, просил ее разойтись. Ему предложили принять объяснение на квартире.

— Но, господа… у меня семейство, дети, — возразил он.

— Мы ручаемся, мы отвечаем за их безопасность! — кричали голоса из толпы.

В эту минуту показались на улице конные жандармы.

— Жандармы! давить будут! — вскрикнуло несколько человек — и вся толпа пришла в ярость. Забыто было и объяснение, и попечитель. Раздались свистки, шиканье и крики: "Вон! вон!"

Жандармы шагом двигались далее.

Толпа всей гурьбой кинулась к ним навстречу и охватила их с фронта и с флангов. Среди криков и шиканья, поднялись в воздух палки, в особенности знаменитая дубина Ардальона Полоярова работала исправно по мордам жандармских лошадей "ради пользы общественной". Жандармы удалились.

Студенты снова окружили попечителя и продолжали объяснение.

— Но что же вам угодно, наконец, господа? — в видимом затруднении спросил он.