Питер да Москва – кровная вражда - Евгений Сухов

Варяг задумчиво кивнул:

– В Петербург. Ты там бывал?

– В детстве, – улыбнулся Слон. – С тех пор ни разу.

Варяг закрыл папку с документами и отложил в сторону.

– К сожалению, тебе там задержаться не удастся. Выполнишь дело и сразу назад. На все про все у тебя будет час-два, не больше. Так что на осмотр Эрмитажа надеяться нечего.

Тут в кабинет, постучав, вошел Филат.

– Я не опоздал, Владислав Геннадьевич? – взглянув на часы, спросил он.

– Все в порядке, Филат, – махнул рукой Варяг. – Значит, так: поедете в Питер вдвоем. Возьмешь с собой еще Данилу. Я только что Слону сказал: там не тусоваться, только туда и обратно. Филат, ты проследишь, чтобы дело было сделано как надо. Надеюсь, прокола не будет?

Филат энергично помотал головой:

– Не будет.

– Когда Слон дело сделает, – продолжал Варяг, – ты мне отзвонишь, доложишь. Сам, смотри, не вляпайся в историю. Стой в сторонке. Тебе теперь в Питере сидеть, так что по пустякам с ментами не связывайся. Если вдруг что случится непредвиденное, – тут Варяг серьезно глянул на безмолвного Слона, – повяжут твоего снайпера или, не дай бог, пристрелят… ты его не знаешь, видишь в первый раз в жизни, понял?

– Да.

– Никаких свидетельских показаний, никаких приводов! – Варяг перевел взгляд на Слона. – Жизнь – суровая штука, Слон, так что не обижайся. Если попадешь к ментам в лапы – за собой Филата не тяни. Иди на цугундер один. А попадешь на нары, так там тебе наши люди помогут. Ну, все. – Он встал и вышел из-за стола. Подошел к Слону и похлопал по плечу: – Удачи тебе! – Потом протянул руку Филату: – И тебе успеха, смотрящий!

Михалыч не сидел, как обычно, в кресле, а лежал на диване, прикрывшись стареньким пледом. Судя по его потухшим глазам, старику было совсем худо. Филат узнал о болезни старого вора еще вчера, а сегодня, после напутственного разговора с Варягом, решил приехать в Серебряный Бор проститься со стариком. В глубине души Филат опасался, что, возможно, скоро придется возвращаться из Питера в Москву по печальному поводу – в черном костюме…

Михалыч приподнялся на локте и тут же бессильно уронил голову на подушку.

– Вот пришел, Михалыч, попрощаться… – начал Филат.

– Хорошо, Рома, что пришел. Проходи, садись. – Старик проследил взглядом, как гость придвинул кресло к дивану и сел. – Господи, Рома, как смотрю на тебя, так все время вспоминаю твоего батю. Даже улыбаешься ты точно так же, как он. Ты же знаешь, мы с твоим отцом были не разлей вода. Чалились вместе, после зоны в одной семье были. Я тебе вот что хочу сказать… Я тебе никогда не рассказывал об этом, слишком тяжело было вспоминать, но я был свидетелем его гибели…

Филат невольно напрягся. Он опустился на мягкий диван – пружины послушно просели под его тяжестью – и вопросительно уставился на Михалыча.

Своего отца он не помнил. Да и как он мог помнить? Только по рассказам матери…

– Да? Ты мне никогда не говорил об этом.

– Возможно, и сейчас бы не сказал, да вот чую, что недолго мне землю-матушку топтать. Старость… Твой отец Иван Раскольник был один из самых уважаемых людей, которых мне когда-либо приходилось встречать. Его знали на всех зонах. Во время этапов в город его старались не привозить. Держали состав где-нибудь на запасном пути. Если все-таки случалось, так в тюрьме такое начиналось. – Михалыч закатил глаза. – Бунтовали против произвола, войска вызывали. Вот что значит настоящая личность! Не мне тебе рассказывать, что после войны многие воры ссучились, вот и пошло деление на «красные» и «черные» зоны. Сук твой отец не жалел, давил их, как крыс, да так, что кровавые брызги во все стороны летели. Боялись его очень. Сам понимаешь, хозяин всегда на стороне сук, так что твоему батяне несладко приходилось. Один он не ходил, всегда в окружении пехоты. А те за него любому готовы были пасть перегрызть. – Михалыч на минуту задумался. Лицо его стало совсем безжизненным, как будто костлявая уже занесла над ним свою косу. – Отец твой погиб на пароме, когда нас переправляли с Ванина на Сахалин. Представь себе суденышко, до отказа набитое ворами и суками! Ничего себе картина, а?

Рома Филатов нахмурился:

– А я не знал.

– Да откуда тебе… Всем было ясно с самого начала, что побоища не избежать. Суки окружили нас со всех сторон и смотрели на нас, как шакалы на медведя. В таком напряжении мы плыли часа три, а потом такое началось, что вспомнить страшно. Настоящий ад! У каждого были ножи, заточки. Конвой не вмешивался и наблюдал за нами, как за гладиаторами, через металлические решетки. В первые полчаса было зарезано двадцать воров, сук мы порешили в два раза больше. В следующие полчаса воров полегло еще человек пятнадцать, сук было прибито двадцать пять. Невозможно было ходить, кровищи было почти по колено.

– Как погиб отец? – глухо произнес Филат.

– Ты послушай, потерпи немного. Твой отец неплохо работал ножом, он один только с десяток сук положил. Я с ним все время рядом был, а он в самую гущу норовил залезть. Отчаянный был вор, ничего не боялся. Жил и дрался так, будто был не из костей и мяса, а из железа. На нем уже целая дюжина ран, кровь из него хлещет, как из смертельно раненного кабана, а он все не унимается, знай пером направо и налево размахивает. Такой шухер на сук навел, что не приведи господи! – поднес щепоть ко лбу Михалыч. – Идейный он был, каких поискать. Если суки попадали к нам на «черную» зону, так он никого в живых не оставлял. Вырезал всех, как раковую опухоль. Так вот, на барже суки не могли нас задавить, а это была победа. – Михалыч ненадолго умолк. Достал из пачки папиросу (курил он исключительно «Беломор», словно в память о тех местах, где пришлось поесть хозяйскую пайку). Продул мундштук, привычно смял самый конец и сунул в уголок рта. – Как вспоминаю, так всякий раз в колотун бросает. До сих пор не могу успокоиться, как будто все это вчера с нами произошло… Суки предложили нам перемирие. Нужно было оттащить убитых, перевязать раненых. Твой отец согласился – он у нас за главного был. А как раненых начали переносить, так его одна сука в спину пырнула. Отец твой на месте и помер. Вот такая печальная история. Эту суку уже через минуту убили, даже когда он концы отдал, его еще долго ножами ковыряли. А тех сук потом приговорили, ни один из них в живых не остался. Кого на Александровской пересылке уделали, кого в Корсакове порешили.

– Слушай, Михалыч, а зачем ты мне все это рассказываешь? – с недобрым предчувствием задал вопрос Филат.

– Мы тут с Варягом о тебе толковали давеча. Я же знаю, о чем вы с ним договорились. Питер – город большой. Непростой. Соблазнов много. Деньги большие и лихие. Ты, верно, не все знаешь про тамошних смотрящих. Это лет двадцать-тридцать назад там было все спокойно. Когда такие правильные воры, как твой батя Иван Раскольник, еще по этой земле ходили. А в последние годы все переменилось – другие люди пошли. Что Шрам Сашка, что Красный Леха, царствие ему небесное. Смотри, не повторяй их ошибок. Я знаю, ты парень неглупый, хоть и с норовом. Но главное в тебе есть – верно, от батяни твоего, – ты голову светлую на плечах имеешь, ее тебе не задурят ни бабы, ни деньги. Это главное. А про твоего отца я вспомнил не случайно: ты запомни, как он умер. Славная смерть. Почетная смерть. О такой только мечтать можно. А я вот тут, на этом вонючем диване, в домашнем уюте, подохну…

– Да что ты, Михалыч! – У Филата вдруг закололо под сердцем. – Тебе еще жить и жить!

– Пустое это, Рома. Пришло мое время, – отрезал старик. – Ладно, спасибо, что пришел проведать. Ступай с богом.

Филат вышел на улицу. Закатное солнце заваливалось за верхушки старых елей. С реки дул свежий ветерок. Он кивнул на прощание дюжему охраннику, лениво прогуливающемуся под окнами особняка Михалыча, и двинулся к машине.

– Ну что, начальник, завтра с утреца выезжаем? – спросил Данила, врубив зажигание.

– Нет, сейчас поедем, – мотнул головой Филат.

– Прямо на ночь глядя?..

– Дел по горло! Рви на Ленинградку! – упрямо сказал Филат и, откинувшись на спинку сиденья, закрыл глаза.

Глава 43

Пауки в банке

Баринов посмотрел на часы. Ровно семь. Хозяин уже дожидается. Он быстро поднялся на второй этаж, с минуту постоял перед тяжелой, обтянутой дорогой кожей дверью, разгладил складку на лацкане пиджака и только после этого негромко постучал.

– Входите, Яков Степаныч, – раздался громкий и властный голос Гаврилова.

Полковник слегка толкнул дверь и вошел в кабинет. Андрей отодвинул рюмку, на дне которой плескалась янтарная жидкость. «Странно, с каких это пор Андрюша пристрастился к коньяку?» – подумал Баринов.

– Присаживайтесь, – великодушно позволил хозяин кабинета. – Гонцов снарядили?

– Да. Завтра утром пакет будет лежать в почтовом ящике Филата.

– Отлично. Хотел бы я посмотреть при этом на его рожу. Ну да ладно, и так ясно, что он в штаны наложит, здесь не нужно богатого воображения. Выпить хотите?