Гарон - Райдо Витич

— Морок какой-то, — прошептала девушка, лежа на льду. — Ты меня-то слышишь, видишь?

— Об этом позже поговорим, сейчас давай вернемся к теме веры.

— Да что ж ты за существо! — рассердилась девушка. — Какая вера?! Лучше б помог перебраться на безопасное место!

— Здесь нет безопасного места, оно в тебе.

— Наверное, я недалекая. Хорошо, согласна, я — тупая, — скрипнула зубами Яна. — Но, может, отложим богословские беседы, выберемся, а потом подискутируем?!

— Поверь, что можешь. Встань и иди.

— Да как же с вами эльфы, тяжело!… Ты лучше руку протяни.

— А смысл, если ты не веришь?

— Во что, во что поверить?! — чувствуя негасимую любовь к Авилорну, спросила Яна свистящим шепотом. В то, что подо мной не миллиметр льда, а сантиметр бронированной стали?

— Если хочешь — да. И в то, что можешь двигаться вперед, в то, что дойдешь. В себя поверь.

— По-твоему, треснет лед или нет, от меня зависит? Было бы здорово, но нюанс один… Лед об этом не знает!! Странно, правда?… Расскажи ему свою сказку, а еще лучше помоги мне, хоть ни как жене или ближнему, а как рептилии, тиррону тому же!

— А я, по-твоему, чем занят?

Яна скрипнула зубами в бессильной злости:

— Знаешь, кого я первым придушу, как только выберусь?

— Сестру, — кивнул эльф.

— Тебя! Ее вторую!

— Хорошо, — согласился. Поднялся. — Мечтай, а я пойду.

— Куда? — нахмурилась девушка, вскочила.

— Смотри: поверила и встала. Теперь, таким же образом — вперед.

— Легко сказать, — проворчала Яна, разглядывая тонкий лед: не выдержит. — Его в принципе быть не может. Здесь чуть прохладнее, чем в бане, и лед, снег? Его же быть не может по всем законам физики! Оптический обман?

И лед мгновенно подломился, Яна упала в воду.

Она была настолько холодной, что у девушки перехватило дыхание, сдавило горло и вместо бодрого: а-а-а!! Она смогла лишь хрипло каркнуть, и полностью ушла под лед. Забилась о его поверхность, ориентируясь на очертанья лица эльфа, и видела, как бьется тот в ответ, пытаясь ей помочь, пробить заслон — колотит кулаком по льду. Миг какой-то, пара невольных глотков воды и в мутной поверхности ледовой корки, в туманном искажении воды Яна увидела себя, картинки прошлого, того, что забыла, внимания не обратив на мелочи, и то, что знать не могла: Вот ей лет шесть. Она случайно забрала у девочки соседской куклу, а та расстроилась, подумав — потеряла, и сильно плакала, потом слегла.

Как горько было видеть слезы той, кого обидела невольно, подумать только — ерундой, так сильно ранила не ведая, что будет…

Ей мама новую купила.

Девочка лежала на диване, оплакивала старую подружку и прижимала к себе крепко новую игрушку, обет давая, всюду с нею быть. А мама девочки, жалея дочь, гладила ребенка и думала, как ей помочь. Постепенно начала жалеть себя. Корить за то и это, беззвучно плакать, пересматривая жизнь свою. И думала о том, что мать она плохая, не может достаточно времени уделять ребенку и защитить. Судьба у нее не сложилась — отец ребенка ушел и в том, наверное, вина ее, а нет им помощи ни от кого — другим чужие дети не нужны, и, видно, суждено ей одной всю жизнь растить ребенка, но хватит ли сил? Еще пора бы дочери сапожки покупать, а счета множатся, доход ничтожен. И как поднять ребенка? Всю ночь проплакала она…

А куклу Яна потеряла, и побоявшись девочке признаться, так ничего и не сказала…

Какая ерунда! Да можно ли за эту мелочь казнить?

Но совесть, как щука за ногу схватила, не подчиняясь доводам рассудка и оправдания не слушая, грызть начала.

Забилась Сурикова о стекло льда, но не от страха, а от боли, что причинила ни себе — другим и вновь увидела: смешной парнишка в средней школе. Одноклассник. Его дразнили все, третировали, гнали, как стая злых волчат, и она меж ними, хотя ей было ровно на него. Но так же, как другие забавлялась над лопоухим неказистым пацаном, и не со зла его обзывала — в угоду всей толпе. Из страха поменяться с ним местами, и стать изгоем как он. А мальчик был удивительно добрым и умным ребенком, он всех прощал, родителям не жаловался и, лишь плакал по ночам под одеялом, переживал и думал, что же в нем и с ним не так. В итоге он не снес гонений, стал пропускать занятия и из отличника скатился в середнячки. Перестал читать, стал огрызаться, озлобился и, как-то не стерпел, и на спор, чтоб завоевать авторитет в глазах одноклассников, доказать, что он смелее, лучше всех, прыгнул со второго этажа. Перелом позвоночника…

А Яна понимала, чем может дело кончится, как, впрочем, остальные, но она ближе всех к окну стояла и, ведь, могла мальчишку отговорить, не пустить, возмутиться, но даже слова против не сказала! Кричала, как другие: давай нам, докажи! Ты слабак, не сможешь!

Ах, сколько бед творим не замечая, в бездумии разбрасываясь словами, как гранатами или кирпичами. В сердцах, в пылу, горим, не понимая, что творим, и в окружающих палим, напалма чище выжигая души. И что желаем? Думаем, и часто понимаем?

Перед Яной возник один июльский день, и склока на работе, обычная, но злая. Таких миллион бывает, но тогда, себя не помня, Яна пожелала, чтоб ее сменщица Ольга, умерла. Неряха, вечно за собой не убирала, разбрасывала инструмент, ломала, портила, а в довершение… кассету Янину испортила, всего. Из этой малости, из мелочи, из ерунды раздула Сурикова в безрассудстве много шума. Себя, не помня обвиняла Ольгу во всех грехах, та слабо оправдывалась, и не знала куда деться от злобы сменщицы. Быстрей сбежала…

Ах, если б Яна знала, чем дело кончится…

Да, что с того, она прекрасно понимала, что волноваться Ольге нельзя: больная, сердце слабое — порок. Но разве думала тогда о чужой беде? Себя жалела, несчастную оставленную без любимой киноленты. Час злобой пыхала, потом остыла, а к вечеру и вовсе все забыла.

Когда ж на смену вновь пришла, узнала — Ольга умерла.

Боже мой! Не надо!!

Ну, разве связывала Яна смерть ее, себя?!

А здесь, увидела со стороны и поняла — она сгубила!…

Как больно! Выпусти меня! — кричала Яна эльфу, умаляя. Еще одна картинка постыдных дел и ей конец — не выдержать. Лучше не выныривать, не жить. Зачем? Она настолько низкая и злая, что не заслуживает рая, а ад ей уготован лишь за то, что столько мерзостей по жизни натворила. И столько ран она душевных людям причинила, что говори — невольно, все равно, не оправдает то ее.

Пусти!! — рвалась наверх, и обессилила вконец, но не от битвы со льдом, что крепче стали, а от видений страшных: очень точных, до мимолетных запахов, оттенков настроенья, дня, от каждого движения души, и боли — своей, но, как чужой, чужой же — как своей. И видела себя, но чувствовала оппонента, того, кому не верила, кого пыталась уличить во лжи, и обрывала грубо, и злость срывала, завидовала, обижала. И чувствовала яд последствий страшных дел, творимых в мимолетном ослеплении, запале, желанье выместить отвратность настроенья. Конечно, своего. Ей было плохо, и она дарила зло, делилась с окружающими раздраженьем. Цепочка грязи, боли, зла, что связывала незнакомых, шла из ничего в ничто, и рушила, и била. Она не только Яну погубила, но массу незнакомых ей, ни в чем невиноватых: матерей, отцов, детей, старух убогих, наивных девушек и юношей неглупых, на первый взгляд не связанных ничем.