Время Волка - Юлия Александровна Волкодав

главного врача перевели в замы в наказание за развод с женой, он, вместо того чтобы быстренько с женой помириться, начал пить и в итоге вообще лишился места. Но Лёнька не пил, просто сидел целыми днями за инструментом и перебирал клавиши. Ничего не сочинял, по крайней мере, я не видел, чтобы он что-то записывал. Просто извлекал из пианино звуки, большей частью грустные. Это продолжалось с неделю, а потом я придумал, что делать. Взял отгулы, купил два билета до Сочи и чуть ли не силой поволок его в аэропорт. Я считаю, что, когда в жизни что-то не ладится, нужно возвращаться к корням.

* * *

Город нашего детства стремительно менялся. Из окна такси мы только и успевали отмечать: вот новый санаторий вырос, а тут гостиница. Исчезли маленькие магазинчики на улице Горького и наша любимая аптека с кожаными диванами, где мы покупали мятные таблетки, зато появился большой двухэтажный гастроном. Только наш с Лёнькой район ничуть не изменился, так и остался в стороне от ударных строек города-курорта. Таксист-абхазец трижды переспросил адрес, так что в итоге мне пришлось показывать ему дорогу.

— В санаторий, что ли? — удивился тот, когда я велел повернуть направо.

— За санаторий, вверх по горе.

На мокрой дороге — Сочи встретил нас проливным дождём — «жигулёнок» отчаянно буксовал, шофёр ругался, повороты становились всё круче, а улица всё уже.

— Вот тут останови.

Ещё можно было проехать метров двести, но я чувствовал, что наш шеф нервничает. Наверное, думает, что мы его нарочно в лес завезли, сейчас вытряхнем и машину отберём. Лёньку он не узнал, к счастью. Нам хватило внимания в самолёте: бортпроводницы, увидев, кто летит, окружили Лёню, выпросили автограф и начали пытать, почему его так давно не видно по телевизору. Бедный Лёнька что-то бормотал про занятость на гастролях, правду-то сказать он не мог. Встреча с народом окончательно его расстроила, он и так в Сочи летел без настроения. Но когда мы, не замечая дождя, пошли по знакомым местам, оживился.

— Поднимемся до рощи? — предложил я. — Если её ещё не вырубили, конечно.

Лёнька согласился, хотя по-прежнему лило как из ведра, а с собой мы тащили по чемодану на брата с подарками из Москвы — колбасой, сливочной помадкой и тортами «Чародейка».

Рощу не вырубили, напротив, бамбуковые заросли стали почти непроходимыми, видимо, современные дети тут не играли. Мы бродили среди плотных стволов и вспоминали наши проделки. Как раздобыли где-то два патрона и не придумали ничего умнее, чем кинуть их в костёр, посмотреть, что будет. Удивительно, что никого не убило. Как после выхода фильма воображали себя Тарзанами, бегали по роще в одних трусах и орали, словно ненормальные. А потом Лёнька придумал привязать к дереву канат и кататься на нём, будто бы на лиане. Канат мы попросили у рыбаков. Вот удивительные времена, весь город, все его жители ощущались как одна большая семья. Все друг друга знали, все дети считались общими, детьми твоего города, твоих соседей, твоих приятелей. Мы могли спокойно подойти к рыбакам на причале и попросить канат или поинтересоваться уловом и получить пару рыбёшек, чтобы пожарить их тут же, на берегу. А однажды мы с Лёнькой стояли возле прилавка в булочной и думали, как бы нам раздобыть денег. Очень хотелось пряников, Лёнька вообще любитель сладкого, да и я не дурак что-нибудь вкусное заточить. И вот мы с ним стоим, а какой-то дядька хлеб покупает.

— Две буханки серого, четыре булочки с маком, — перечисляет он и вдруг поворачивается к нам: — А вы что хотите, пацаны?

— Пря-аники, — Лёнька же тогда ещё заикался.

— И пряников килограмм, — продолжил совершенно спокойно дядька.

Вручил нам кулёк пряников, потрепал по выгоревшим на солнце макушкам и пошёл себе, будто так и надо.

А та наша игра в Тарзанов кончилась плохо, потому что сначала мы просто раскачивались на канате с боевыми воплями, а потом нам наскучило, и мы решили с каната спрыгивать, кто дальше. Лёнька спрыгнул и замешкался, шнурок у него на ботинке развязался, кажется, и он тут же стал его завязывать, а я-то следом лечу и прямо на него. Я уже тогда в теле был, раза в два шире и тяжелее Лёньки, сшиб его с ног, мы оба покатились по земле. Ободрали колени, локти, а Лёнька ещё и лодыжку растянул, потом неделю хромал. От Серафимы Ивановны получил нагоняй страшный — она его пугала, что он запросто мог руку сломать, а руки музыкант должен беречь.

…Мы, наверное, час гуляли по роще, потом спустились к школе, побродили вокруг неё. До музыкалки Лёня идти категорически отказался, да и промокли мы уже до нитки. Пошли к нему домой — мне тоже хотелось навестить Серафиму Ивановну. Моя-то мама периодически наведывалась в Москву, а вот Лёнькину бабушку я не видел давно.

Всё-таки приятно осознавать, что некоторые вещи не меняются. Вот как бы встречала любимого внука после нескольких лет разлуки обычная бабушка? Обнимала бы, всплёскивала руками, трепала за щёки и бегом тащила бы кормить. Серафима Ивановна же, открыв дверь и обнаружив за ней нас, только брови подняла.

— Неожиданно! Могли бы и позвонить, я бы что-нибудь приготовила.

Кого другого подобный приём обескуражил бы, но Лёнька привык. Обнял её, прижался к сухой морщинистой щеке, пробормотал:

— Да мы всё привезли, бабуль. И колбасу, и торт. Ты чайник только поставь.

Сколько ей тогда было? За восемьдесят, наверное. Всё такая же прямая, словно кол проглотила, подобранная, строгая, взгляд пронзительный. Только ходит медленно, и чувствовалось, что ей скучно одной, — пристрастилась телевизор смотреть, хотя раньше его не жаловала.

Мы сидели за столом, за которым двадцать лет назад делали с Лёнькой уроки, пили чай, Серафима Ивановна с московскими деликатесами, а мы всё больше налегали на домашнюю пастилу, которую она готовила сама из перетёртых фруктов, ещё одно любимое лакомство нашего детства. Лёнька рассказывал свои новости про почти что достроенный кооператив и делал вид, что у него всё хорошо.

— Через три месяца можно вселяться, — преувеличенно бодро говорил он. — И район хороший, метро близко. И этаж второй, тебе не тяжело подниматься будет. Поедем, а, бабуль? Ну что ты тут одна киснешь?

— Поедем, — вдруг неожиданно легко согласилась Серафима Ивановна, которая всегда твёрдо стояла на том, что всю жизнь прожила в Сочи и на старости лет не собирается с ним расставаться. — Вот достроишь квартиру, обставишь, и я приеду. Ты когда обратно в Москву?

Лёнька замялся.

— Да я, бабуль, хотел