В гостях у турок - Николай Лейкин

Тутъ Нюренбергъ началъ читать такой пространный списокъ бакшишей, упоминая про турецкихъ поповъ, турецкихъ дьяконовъ, турецкихъ дьячковъ и сторожей, что даже Глафира Семеновна ему крикнула:

— Довольно! Надоѣли! Николай! Да расчитайся съ нимъ и пусть онъ уходитъ! — обратилась она къ мужу.

— Весь твой счетъ — вздоръ, пустяки и одна надувальщина! Брось его и говори, сколько я тебѣ долженъ по настоящему, — строго сказалъ Нюренбергу Николай Ивановичъ.

— Двадцать пять франковъ давайте и будетъ нашего счета конецъ, — произнесъ Нюренбергъ.

— Ахъ, еврюга, еврюга! Еще пятнадцать франковъ спустилъ, — покачалъ головой Николай Ивановичъ. — Вотъ тебѣ серебряный меджидіе — и пошелъ вонъ!

Крупная серебряная монета зазвенѣла на столѣ. Нюренбергъ взялъ ее и сказалъ:

— Какого вы скупаго господинъ! А еще русскаго человѣкъ!

— Вонъ!

Нюренбергъ не уходилъ.

— Дайте бакшишъ, эфендимъ. Я бѣднаго, семейнаго человѣкъ, — произнесъ онъ, кланяясь.

— Вотъ тебѣ два сербскихъ динара и проваливай!

Нюренбергъ поклонился и медленно вышелъ изъ комнаты, но черезъ минуту опять заглянулъ въ дверь и поманилъ къ себѣ Николая Ивановича, улыбаясь.

— Эфендимъ, пожалуйте сюда на два слова.

— Что такое? — вскочилъ Николай Ивановичъ. — Говори.

— Не могу такъ. По секрету надо.

Николай Ивановичъ вышелъ къ нему въ другую комнату. Нюренбергъ наклонился къ его уху и прошепталъ:

— Вы хотѣли турецкаго гаремъ видѣть. За десять золотаго монетъ могу вамъ показать гаремъ. Если захотите посмотрѣть, пришлите только въ нашего готель за Адольфъ Нюренбергъ.

— А ну тебя въ болото!

Николай Ивановичъ махнулъ ему рукой и ушелъ, хлопнувъ дверью.

— Что такое? Объ чемъ это такіе секреты? спросила мужа Глафира Семеновна.

Тотъ сначала замялся, но потомъ нашелся и отвѣтилъ:

— Предупреждаетъ… Да что! Глупости. Говоритъ, чтобы я смотрѣлъ въ оба, а то армянинъ здѣшній меня надуетъ.

Въ дверяхъ стоялъ Карапетъ и говорилъ:

— Торопись, эфендимъ! Торопись, дюша мой, мадамъ! Пора одѣваться. Сейчасъ на Турецкаго Базаръ пойдемъ, феску и коверъ для эфендимъ покупать.

Самъ Карапетъ былъ уже въ черномъ сюртукѣ, застегнутомъ на всѣ пуговицы, и въ черной косынкѣ, туго намотанной на шеѣ. Феска на головѣ его была новая, не линючая.

LXXXIII

И вотъ супруги Ивановы шествуютъ по улицамъ Стамбула въ сопровожденіи ихъ квартирнаго хозяина армянина Карапета, направляясь къ Турецкому Базару. Карапетъ важно шествуетъ впереди, опираясь на толстую палку, сталкиваетъ лежащихъ на тротуарѣ собакъ, разгоняетъ мальчишекъ, загораживающихъ дорогу, оборачивается съ супругамъ и разсказываетъ, какъ называются улицы и дома, по которымъ они проходятъ. Попадаются имъ лавки ремесленниковъ, съ сидящими на порогахъ хозяевами и непремѣнно что нибудь мастерящими. Вотъ портной въ серебряныхъ очкахъ на носу и съ головой, повязанной по лбу фески тряпицей, сидитъ поджавъ ноги на коврикѣ и шьетъ суконныя синія шаровары. Два-три тоже шьющихъ черноглазыхъ турченка сзади его. Вотъ кузнецъ или слесарь точитъ топоръ на точилѣ, а въ глубинѣ лавки виднѣется маленькій горнъ съ тлѣющими въ немъ угольями. На дверяхъ висятъ заржавленные клинки сабель, ятагановъ безъ рукоятокъ, засовы для дверей, замки и еще подальше войлочныхъ дѣлъ мастеръ. Его прилавокъ поставленъ совсѣмъ въ дверяхъ и на немъ онъ расправляетъ красныя фески, вздѣтыя на металлическія колодки.

— Вотъ фески продаютъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Надо мнѣ купить одну на память, — сказалъ онъ Карапету, останавливаясь около лавки. — Карапетъ Аветычъ, пожалуйста, сторгуй.

— Можно… — отвѣчаетъ армянинъ. — Тутъ самъ мастеръ, самъ и продаетъ, а потому дорого не возьметъ. Снимай шапку, дюша мой, эфендимъ.

Турокъ-фесочникъ инстинктивно понялъ, что для эфендима требуется и, прежде чѣмъ Николай Ивановичъ снялъ съ себя барашковую скуфейку, вынулъ уже изъ-подъ прилавка кардонку и сталъ выкидывать изъ нея фески. Карапетъ щупалъ ихъ доброту и плохія откидывалъ. Николай Ивановичъ сталъ примѣрять отобранныя. Карапетъ поправлялъ ихъ на его головѣ, надвигая на затылокъ, — и говорилъ:

— Вотъ какъ богатый эфендимъ феска носить долженъ. А на лобъ феска, такъ это значитъ что у эфендимъ долги много. Гляди на насъ, дюша мой… Гляди въ мои глазы. Хорошо, совсѣмъ Николай-бей выглядишь.

— Послушай, Николай… На что тебѣ феска?.. Оставь. Не покупай… — сказала Глафира Семеновна мужу.

— Нѣтъ, нѣтъ… Я желаю, душечка, купить на память. Въ Петербургѣ я буду въ ней на дачѣ по саду гулять, на балконѣ сидѣть… Почемъ? — спросилъ Николай Ивановичъ армянина.

— Давай серебряный меджидіе… Онъ тебѣ еще сдачи дастъ.

Николай Ивановжчъ подалъ турку меджидіе, но турокъ требовалъ еще. Армянинъ сдернулъ съ головы Николая Ивановича феску и кинулъ прямо въ бороду турку, сказавъ своему постояльцу:

— Пойдемъ, дюша мой, въ Базаръ. Тамъ дешевле купимъ.

Они взяли деньги и стали отходить отъ лавки. Турокъ выскочилъ изъ-за прилавка, схватилъ Николая Ивановича за руку и совалъ ему феску. Но оказалось, что турокъ соглашается отдать феску за меджидіе, а армянинъ требуетъ съ меджидіе сдачи два піастра, вслѣдствіе чего армянинъ вырвалъ изъ рукъ Николая Ивановича феску и опять кинулъ ее турку въ бороду. Они сдѣлали уже нѣсколько шаговъ отъ лавки, но турокъ нагналъ ихъ, вручилъ снова феску и при ней серебряный піастръ. Карапетъ стоялъ на своемъ и требовалъ не одинъ, а два піастра сдачи, но Николай Ивановичъ сунулъ турку меджидіе, и феска была куплена.

— Карапетъ! Глаша! Я. надѣну теперь феску на голову да такъ и пойду на базаръ, а шапку спрячу въ карманъ, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Вѣдь можно, Карапетъ Аветычъ?

— А отчего нельзя, дюша мой? — отвѣчалъ армянинъ. — Иды, иды… Первый почетъ тебѣ будетъ, — и онъ надѣлъ на своего постояльца феску.

— Николай! Полно тебѣ дурака-то ломать! Ну, тебѣ не стыдно! Словно маленькій, — протестовала Глафира Семеновна, но мужъ такъ и остался въ фескѣ.

Они продолжали путь. По дорогѣ попалось старое турецкое кладбище съ полуразвалившеюся каменной оградой, кладбище, какихъ въ Стамбулѣ много. Изъ-за ограды выглядывали двѣ закутанныя турчанки съ смѣющимися молодыми глазами. Онѣ пришли навѣстить могилы своихъ родственниковъ, сидѣли около памятника и ѣли изъ бумажнаго тюрика засахаренные орѣхи, смотря на прохожихъ.

— Смотри-ка, какъ стрѣляютъ глазами въ прохожихъ! Не хуже нашихъ барышень, — указалъ женѣ Николай Ивановичъ.

— Для турецкая дамы только одна прогулка и есть, дюша мой, что на кладбище. Никакого другой гулянья нѣтъ, — замѣтилъ Карапетъ.

— Нѣтъ, я къ тому, что кокетки…

— Первый сортъ. Онѣ намъ и свое лицо показали-бы, дюша мой, но на насъ съ тобой фески и онѣ думаютъ, что мы мусульманъ. А не будь на насъ фески, онѣ сдернули-бы вуали и показали-бы лицо. «Вотъ, смотри, какая я душка-турчанка»!

Но вотъ и знаменитый Константинопольскій Турецкій Базаръ. Супруги Ивановы очутились на немъ какъ-то незамѣтно. Они перешли изъ узкой не крытой улицы съ лавками направо и налѣво и торговцами-разнощиками, продающими съ рукъ разную ветошь, въ крытую улицу со сводами. И здѣсь были лавки, но торговцы ужъ сидѣли не на порогахъ, а на покрытыхъ коврами прилавкахъ, которые въ тоже время служили и прилавками для продажи товаровъ и диванами для хозяевъ. Нѣкоторые, сидя, спали.

— Египетскій лавки, — сказалъ Карапетъ. — Тутъ нѣтъ купцы съ Египетъ, но всякій товаръ изъ Египта. Тутъ товаръ для аптеки, краски… Трава есть, гвоздика есть, перецъ есть.

— Москательные товары… — поправилъ Николай Ивановичъ.

— Вотъ, вотъ, дюша мой… Москательный товаръ. Тутъ большаго партій продаютъ.

— Оптовые торговцы.

— Вотъ, вотъ, дюша мой…

Воздухъ былъ удушливый. Пахло мятой, сѣрой и эфирными маслами.

— Карапетъ Аветычъ, мнѣ непремѣнно нужно купить турецкія туфли, шитыя золотомъ и безъ задковъ! Такія туфли, какія турчанки носятъ, заявила Глафира Семеновна.

— Турчанки, дюша мой, мадамъ, теперь носятъ туфли на французскій каблуки и самый модный фасонъ, — отвѣчалъ тотъ.

— Да что вы! Но вѣдь можно-же, все-таки, найти настоящія шитыя турецкія туфли?

— Совсѣмъ, барыня-сударыня, этотъ турчански манеръ у турчански дамы изъ моды вышелъ, но мы будемъ искать. Это дальше, въ другіе ряды, а здѣсь нѣтъ.

Пошли фруктовые и зеленые ряды. Лавки были мельче и уже. Груды апельсиновъ, яблоковъ, грушъ, банановъ, ананасовъ выглядывали изъ лавокъ и лавчонокъ. На порогахъ стояли открытые мѣшки и ящики съ миндалемъ, орѣхами, фисташками. Надъ дверями висѣли гирляндами связки луку, чесноку, баклажановъ и томатовъ.

Карапетъ указалъ на все это и торжественно сказалъ:

— Нашъ товаръ. Здѣсь и мы, дюша мой, покупаемъ для свой лавка. Большущаго базаръ!