Спартанец - Валерио Манфреди

Оба мужчины молчали какое-то время.

— Этот момент очень горек для меня, — сказал Клейдемос. — Найти друга только для того, чтобы навсегда потерять его, очень печально.

— Не говори так, Два-Имени. Ты когда-нибудь представлял себе, когда покидал Кипр, что однажды ты найдешь того маленького мальчика, который уже превратился в мужчину, одним пасмурным утром во Фракии под кроной одинокого дуба? Кто знает, Два-Имени, — судьба человека в руках Зевса, возможно, мы встретимся снова в один прекрасный день.

— Возможно, — пробормотал Клейдемос.

— Тогда, прощай, — сказал Лахгал. Голос его слегка дрожал.

— Неужели ты не обнимешь своего старого друга перед тем, как оставить его навсегда?

Лахгал крепко прижал его.

— Да защитят тебя боги, Два-Имени. Твоя жизнь была тяжелая, как и моя, — сказал он, не отпуская его. — Что будет, то будет, но все к лучшему.

— Да воздадут тебе боги, — сказал Клейдемос, отпуская друга. — Теперь иди.

Лахгал прыгнул на своего осла, и, ударив его пятками, понесся через зеленую равнину. Он то пропадал в золотистых облаках мякины, которую селяне подбрасывали в воздух, то появлялся вновь, когда они рассеивались.

Клейдемос смотрел на удаляющегося друга, пока не поднялся ветер, кружа поблескивающую соломенную пыль. Спартанец отвязал коня, готовясь продолжить свой путь. Он усаживался в седло, когда вдруг услышал далекий крик, принесенный ветром. Обернулся: за облаком пыли на вершине холма, освещенного солнцем, едва можно было различить небольшую темную фигуру, размахивающую руками.

В какое-то мгновенье он совершенно отчетливо услышал: «Два-Имени!..»

Затем ветер изменил направление, и фигура исчезла в облаке поднявшейся пыли, окутавшей склоны холма.

Павсаний подгонял своего коня, поднимаясь по крутому склону и направляясь к развалинам, известным как «гробница Менелая». Теперь уже на небольшом расстоянии от нее, он натянул поводья, переводя лошадь на медленный бег.

Он оглянулся, чтобы проверить дорогу, по которой приехал из Спарты: никто не следовал за ним. Царь слез с коня и привязал его уздечкой к дереву. Пешком он направился к развалинам, которые заросли куманикой с торчащими из нее пнями диких смоковниц. Солнце садилось за горным кряжем Тайгет, видневшимся вдали.

Он вошел в разрушающиеся стены, с мечом в руке, продвигаясь очень осторожно. Колонна, разъеденная временем, скрывала главное помещение гробницы; скорее всего это была погребальная камера; а через широкое отверстие в покосившимся потолке виднелось небо.

Он тихо подался вперед и увидел эфора Эписфена, который сидел на квадратном камне.

Теперь он вышел на открытое пространство и вложил меч в ножны.

— Привет, Эписфен. Ты долго ждал?

— Нет, не долго. Я вчера утром выехал из города, сообщив, что уезжаю в свой сельский дом, который, как тебе известно, находится поблизости. Если за тобой никто не следит, то никто не узнает об этой встрече.

Царь сел на пень дерева.

— Не беспокойся, никто не следовал за мной, Ну, что ты должен сказать мне?

— Совет эфоров не нашел ни одной причины, по которой можно было бы обвинить тебя.

— Что же относительно криптии? — беспокойно спросил Павсаний.

— Криптии могут состряпать доказательства и там, где их не существует вообще, как ты хорошо знаешь.

Тебе повезло, потому что в городе до сих пор господствует справедливость.

— Таким образом, я могу легко приступить к командованию в Византии. Время года, наиболее благоприятное для мореплавания, подходит к концу; я должен уехать по возможности быстрее.

Эфор нахмурился.

— Будь осторожен, Павсаний: еще не все кончено. Несмотря на то обстоятельство, что против тебя еще ничего не нашлось, помни постоянно, что эфоры и старейшины относятся к тебе настороженно, рано или поздно они преуспеют в том, чтобы свалить тебя.

— А Собрание…

— Тебе известно лучше, чем мне, что Собрание не имеет решающего голоса и власти. Уже не в первый раз эфоры действуют, не учитывая мнение, выраженное Собранием Равных.

— Что может случиться, как ты думаешь? — спросил Павсаний с оттенком дурного предчувствия в голосе.

— Ничего на настоящий момент, но, тем не менее, я очень обеспокоен. Эфорам не нужно прямо накинуться на тебя, прибегая к судебному разбирательству или просто отстраняя тебя. Они могут уничтожить тебя, ни в малейшей степени не ставя себя под угрозу.

— Кто осмелится…

— Послушай меня, — бесцеремонно прервал его эфор. — Тебя долго не было, и ты не знаешь многих вещей, которые произошли за время твоего отсутствия. Фемистокла подвергли остракизму, аристократы города добились успеха, поднимая жителей Афин против него, он отправлен в изгнание. Огромного престижа, которым он пользовался в результате победы при Саламине, было недостаточно, чтобы спасти его. Ты можешь легко сделать вывод, что слава победы при Платеях не сможет обеспечить тебе лучшую долю. Персидское нашествие давно закончилось, а у людей очень короткая память. Демократы в Афинах очень слабы; человек дня сейчас Кимон.

— Сын Мильтиада?

— Правильно, его отец был победителем битвы при Марафоне. Кимон умный, способный, со старомодными идеями. Он также очень популярен и здесь. Насколько я понимаю, существует атмосфера согласия, которая должна вылиться в договор между аристократической прослойкой в Афинах во главе с Кимоном и правительством Спарты. Если будет разработано соглашение такого рода, сомневаюсь, что для тебя там найдется место.

— Не понимаю, — запротестовал Павсаний. — Я никогда не встречался с Кимоном, но мне известно, что он высоко ценит меня. Он проводит антиперсидскую политику, почему же он может поддерживать стороны, выступающие против победителя при Платеях?

— Все очень просто, хотя тебе может показаться и сложным, — объяснил эфор.

Павсаний не мог скрыть свое раздражение.

— Командовать армией и размахивать копьем — совсем не то, что заниматься политикой, — спокойно продолжал Эписфен. — Послушай, что я хочу сказать; все, чего я хочу, это просто помочь тебе. Понятно, что Кимон ничего не имеет лично против тебя, он считает тебя великим командующим. Но, если то, что он хочет, это союз со Спартой, а правительство Спарты против Павсания, то Кимон также будет против Павсания. Когда в силе был Фемистокл, наши отношения с Афинами ухудшились до такой степени, что война казалась неизбежной. Сейчас Фемистокла убрали с дороги, Кимон готов заключить союз со Спартой против персов. И действительно, нас нисколько не беспокоит, если патриотическая цель сражения с варварами совпадает со значительно более практической задачей подавления демократов в Афинах. Факт то, что отношения между двумя величайшими силами Греции начинают стабилизироваться. Прославленные люди и выдающиеся руководители были принесены в жертву за значительно меньшее.