Дети лагерей смерти. Рожденные выжить - Венди Холден

Один из солдат дал Рахель плитку шоколада из своего пайка. Она не помнила, когда последний раз видела шоколад, поэтому какое-то время молча на него смотрела. Отломив кусочек, она поднесла его к носу, закрыла глаза и глубоко вдохнула. Солдат, решив, что она не знает, что это такое, начал медленно проговаривать: «Положи его в рот, прожуй и глотай». Он пытался жестикулировать, изображая процесс, но в этот момент Рахель расплакалась. «Он спросил, почему я плачу, но я не смогла ответить, поэтому он ушел». Позже он вернулся и спросил снова.

«Потому что ты объясняешь мне, что такое шоколад», – наконец ответила она.

Он извинился и добавил: «Когда ты последний раз смотрелась в зеркало?»

Девушка вспомнила, что, должно быть, это было в мае 1944 года, пока она еще была в лодзинском гетто с Моником и любимой семьей.

«Когда мы сюда попали, сначала показалось, что вы дикие, – извиняющимся тоном объяснил американец. – Мы ведь и представить не могли, что вы совершенно нормальные».

Эти слабые тени, некогда звавшиеся людьми, забыли, что такое быть нормальными. Многие из них были слишком слабы, чтобы оценить радость освобождения и избавления от нацистов. Одна из выживших предположила, что они так долго ждали этого, что сперва не смогли всего осознать. «Мы были немощны и пусты, чтобы вновь испытывать счастье».

Некоторые узники в страхе, что вернутся нацисты, бежали сквозь открытые нараспашку ворота лагеря. В большинстве случаев они были настолько измождены, что замертво падали сразу за воротами. Кто-то добежал до ближайшего города или соседних ферм – и чаще всего там им давали одежду и еду. Самые дезориентированные просто падали на землю, не в силах вынести охватившее их чувство свободы или чудо существования природы.

Их борьба была не окончена – в последующие недели и месяцы смогли выжить только самые сильные. Мало кто из них знал о капитуляции немцев 7 мая 1945 года в Реймсе (Франция). Или что День Победы в Европе отмечали уже 8 мая, и миллионы людей вышли на то шествие. Узники были разбиты, духовно и физически, их родные и близкие умерли, а сами они лежали на грязных койках Маутхаузена. Казалось, что поводов для радости недостаточно.

В течение нескольких недель после капитуляции нацистов Германская империя была поделена между союзными странами. По лагерю прошел слух, что эта часть Австрии достанется Советскому Союзу, хотя лагерь освободили американцы. Крайним сроком для передачи управления было 28 июля 1945 года. Американцы должны были уйти вниз по Дунаю, а советское руководство взять на себя ответственность за лагерь и всех оставшихся заключенных. Для многих евреев, которые боялись русских не меньше, чем нацистов, эта дата также стала крайним сроком для эвакуации на территории под американским руководством.

Чтобы остановить поток инфицированных заключенных, стремящихся покинуть лагерь, американцы закрыли ворота и пообещали, что те смогут покинуть лагерь, как только вылечатся. «Мы просто хотели домой, – говорит Сала, чье состояние было значительно лучше, чем у других, – но нам сказали, что лучше этого не делать, в округе еще оставались эсэсовцы. Люди не понимали этого или просто не хотели принять, поэтому задержку объяснили карантином». Сала старалась помочь по мере возможностей, работала медсестрой в лазарете на 600 человек, установленном американцами, и в полевом госпитале на 1 000 человек. Она помогала раздавать витамины и ставить уколы, заботилась о больных и умирающих на протяжении 10 дней. «Я должна была помочь, пусть даже эта помощь выражалась в том, что я накормлю человека последней едой в его жизни».

Она подхватила тиф. «Я не помню, что со мной происходило. У меня началась горячка. Помню, итальянский доктор сказал, что я не переживу болезнь, и с того дня Эстер заботилась обо мне. Она пробиралась через окно в палату и кормила меня. Сестру не заботило, что болезнь может перейти на нее. Около недели я была на грани смерти, все это время она провела подле моей кровати, потому что я не могла ни ходить, ни видеть. Однажды я попросила ее достать клубнику. Я не представляю, как ей это удалось, но она мне ее принесла. В бреду я кричала: “Не надо мне клубнику!” Бедняжка Эстер, она спасла мне жизнь».

Рахель тоже делала все, что могла. При поддержке американцев и Красного Креста была организована полевая кухня, которая следила за размером порций и качеством продуктов. Людей, которых предполагалось кормить, было так много, что к провизии пришлось ставить охрану. Тогда было решено организовать печи у каждого барака и давать пищу 3–4 раза в день. Рахель стала во главе своего барака и принялась готовить. «Ребенка я передала медицинскому работнику, сестры мои были больны, поэтому я взяла котелок и принялась варить суп», – говорит она, отмечая, что роль старшей и ответственной она приняла с заботой о младших отпрысках своей семьи еще с раннего детства в Пабьянице.

Состояние Салы долгое время ухудшалось, тиф распространялся по всему телу. На ее выздоровление ушли долгие недели, но она была вне опасности. «Я была чудовищно больна. Я бежала в ванную, но она выглядела, как ад – повсюду лежали мертвые тела». Однажды пришел врач и заявил, что наступил июнь. «Он сказал: “Давайте откроем окна. На улице лето, и мы поправляемся”. И я поправилась. Я смогла».

В последующие недели все три матери и их чада постепенно набирали силу и даже вес, находясь в разных отсеках лагеря, каждый из которых был на карантине. В лагере все еще оставались десятки тысяч больных, но выживших заключенных, о которых нужно заботиться. Американцы звали это «организованным хаосом», и несколько облегчало ситуацию лишь то, что многие из узников все еще были слишком слабы, чтобы встать.

Кроме единственного раза, когда Рахель услышала, что в лагере есть другие дети, но так и не увидела их собственными глазами, матери оставались в неведении относительно друг друга. Они могли бы поддержать друг друга в Аушвице, на протяжении всего времени во Фрайберге, в поезде, но каждая продолжала думать, что ее ситуация – уникальна. Могла ли какая-то другая женщина и ее ребенок пройти через все то, что они пережили? Впрочем, у них было слишком много забот, чтобы думать об этом – вернуть жизненную силу и человеческий вид к тому моменту, когда они выйдут отсюда и встретятся с Тибором, Моником и Берндом.

«Нас по-прежнему не выпускали из лагеря, потому что американцы боялись, что мы заразим немцев. Нас продержали еще 4 недели, – вспоминает Рахель. – Спустя несколько дней некоторых девушек отпустили в город, и горожане дали им одежду. Выжившие помылись и снова стали походить на людей». Белошвейки из числа бывших заключенных сделали из одеял юбки, приспособили мужскую одежду, которая осталась от надзирателей, и вещи покойников. Некоторые срывали шторы и покрывала из офицерских блоков и шили себе легкие хлопковые юбки и блузки. Самым везучим удалось добраться до брошенных домов нацистов и поживиться дорогими платьями их жен. Выжившая Эстер Бауэр с улыбкой вспоминает, что ей достался «темно-зеленый шерстяной костюм с меховым воротничком», чему она была несказанно рада.