На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

 — Я с радостью продемонстрирую, вероятно, в менее утомительную ночь, чем эта.

В эту ночь во время сеанса появилось что-то, о чем у мадам Эскимофф не было непосредственных воспоминаний, но, как на всех сеансах, санкционированных И. П. Н. Т., сущность зафиксировали с помощью Оксетофона Парсонса-Шорта.

 — Мы делаем гальваностереотип оригинальных граверных изображений по слою воска сразу после окончания каждого сеанса. Часть рутины. Я слышал это всё ночью уже несколько раз, и даже если подробности местами неясны, я с помощью гравировки запечатлел достаточно, чтобы вызвать вас сюда.

 Кажется, Клив Краучмас, полуправительственный чиновник, оказавшийся еще и членом И. П. Н. Т., хоть и на довольно низком начальном уровне, пытался связаться с одним из своих местных агентов, который внезапно умер в Константинополе в разгар чрезвычайно ответственных переговоров по так называемой «багдадской» железнодорожной концессии. Поскольку ожидалось, что ответы будут на турецком, Краучмас привез с собой переводчика.

  — Он специализируется на османских территориях, а именно там Ренфрю и Верфнер часто находят наилучшие условия для своих козней, он работает в качестве консультанта с каждым из них, позволяя каждому воображать, что он единственный, кто знает о другом, и наоборот. Французский фарс. Наверное, он  — единственный человек в Англии, который в состоянии терпеть общество каждого из них дольше нескольких минут, старина СС стал очень полезен нам как канал между этими людьми, хотя, должен сказать, сейчас он меня беспокоит,  — пробурчал Великий Коген.  — Ему нужно быть умнее и не тратить ваше время, мадам, на эту бесконечную турецкую воду в ступе.

Лью поверхностно представлял себе ситуацию. Европейские силы потратили уже много лет на соблазнение и контр-соблазнение, необходимое для того, чтобы получить у османов столь желанную железнодорожную концессию, и если ее в конце концов отдадут Германии, это станет горьким поражением для Великобритании, главного конкурента Берлина в регионе. Дипломатические склоки во многом были вызваны тем, что Турция предоставила Германии четкое разрешение провести свою линию через Анатолию, по Торосским горам, вдоль Евфрата и Тигра, через Багдад вплоть до Басры и Персидского залива, до сих пор Британия считала всё это своей прочной сферой влияния, а таким образом Германии открывался так называемый «кратчайший путь в Индию», даже более подходящий для торговли, чем Суэцкий канал. Вся геополитическая матрица получала новый, опасно непроверяемый, набор коэффициентов.

Мадам Эскимофф вставила восковой валик в механизм, запустила воздушную помпу, настроила ряд реостатов, и они начали слушать. Несколько голосов сначала было сложно различить, на заднем плане раздавались необъяснимые шепоты и свист. Один голос, вроде бы принадлежавший мадам Эскимофф, был намного отчетливее других, словно благодаря какому-то необъяснимому синтоническому эффекту между местом вещания духа и записывающим устройством. Позже она объяснила, что говорила не совсем она, это был «контроль», дух с другой стороны действует за ушедшую душу, с которой хотят войти в контакт, во многом так же, как медиум на этой стороне действует от имени живых. Контроль мадам Эскимофф, говоривший через нее, был пехотинцем по имени Махмуд, погибшим во Фракии во время русско-турецкой войны. Он насколько мог подробно отвечал на вопросы Клива Краучмаса относительно километрических гарантий и различных веток и ответвлений линии «Смирна-Касаба», и его переводил на английский третий голос  — переводчик, которого Краучмас нанял для сеанса, а потом вдруг без предупреждения...

 —   Вот,  — сказала мадам Эскимофф,  — слушайте.

 Это был не совсем взрыв, хотя сигнальный рожок Оксетофона из красного дерева был так перегружен, словно это был именно взрыв, он дрожал, болты шатались, словно не в силах совладать с таинственным событием. Возможно, это была форма, в которой жестокий выброс энергии воплотил бестелесного докладчика Махмуда  — звук взрыва, или, по крайней мере, то же самое упразднение связи, то же разлетание на части...

И, определенно, пока не прогремел последний раскат, словно шум поезда, скрывшегося за хребтом, кто-то, женщина  — это было четко слышно  — пела на турецком на один из восточных мотивов. Аман, аман... Сжальтесь.

 —  Ну, что вы об этом скажете?  — после некоторой паузы спросила мадам Эскимофф.

  — По нашим сведениям,  — задумчиво сказал Коген,  — хотя Краучмас  — не голос Аллаха в этих делах, далеко нет, километрические гарантии османского правительства в последнее время стали столь привлекательны, что, словно по волшебству, фантомные железные дороги начинают процветать в Малой Азии, среди этих лишенных растительности плато, где не рискуют появляться даже пантеры, промежуточные станции для городов, которых, строго говоря, не существует  — иногда нет даже названия. Скорее всего, человек, говоривший через Махмуда, находился именно там.

 — Но обычно это происходит не так,  — растерянно возразила миловидная экстатика.  — Они предпочитают обживать неподвижные объекты, дома, церковные дворы, но движущиеся поезда? Национальные железные дороги? Едва ли. Если это вообще возможно.

 — Что-то готовится,  — тяжело вздохнув, сказал Коген таким тоном, словно у него было желудочное расстройство.

  — А что, если кто-то просто взорвал железную дорогу?  — Лью чувствовал, как что-то выходит из глубин его существа, - или...

 —  Попробуйте,  — сказала она,  — думать об этом, представлять это, или видеть что-то, аналогичное взрыву. Смерть  — это зона метафор, так всегда кажется.

 — Не всегда поддающихся расшифровке,  — добавил Коген,  — но в данном случае, без сомнения, они связаны с Восточным Вопросом. Очередная мелодрама Ренфрю и Верфнера. Неприятности для Утомительных Близнецов, я бы сказал. Пока не ясно, чья воля победит другую, но само преступление столь же определенно, как полная луна.

   — Кто у нас там в Кэмбридже следит за Ренфрю?  — спросила мадам Э.

   — Нэвилл и Найджел, я надеюсь. Они в Королевском.

   — Да помогут небеса Королевскому.

 —  Начался Михайлов триместр,  — сказал Коген,  — и мисс Хафкорт приступает к обучению в Гертоне. Благодаря этому у нас появится возможность взглянуть на Профессора...

Служанка мадам Эскимофф с кухни принесла чай и печенье, а также односолодовый виски «Спейсайд! двенадцатилетней выдержки и стаканы. Они сидели в уютных электрических сумерках, и Коген, который не мог оставить эту тему, рассуждал о Ренфрю и Верфнере.

  — Это неизбежный итог Викторианской эпохи как таковой. Персонаж и его августейший эпоним. Если бы к слабоумному мальчику на побегушках Эдварду Оксфордскому приблизились на расстояние выстрела шестьдесят лет назад в Зале Конституции, если бы молодая Королева умерла бездетной, невыносимо тошнотворный Эрнст-Август, герцог Камберлендский, стал бы Королем Англии, и нормы салического права снова были бы соблюдены, троны Ганновера и Британии воссоединились бы...

 —  Давайте представим параллельный мир, бесконечно близкий к тому, который, как нам кажется, мы знаем, и в том мире всё это произошло. Британцы страдают от деспотизма тори, тягот и жестокости, которые прежде нельзя было представить. По законам военного времени Ирландия превращается буквально в руины  — католиков любого уровня достатка или таланта тщательно выявляют в юности, немедленно сажают в тюрьму или убивают. Оранжистские ложи повсюду, и каждым округом управляет одна из этих лож. С первого по двенадцатое июля празднуется мрачное анти-Рождество, годовщины битв на реке Бойн и при Охриме. Франция, Южная Германия, Австро-Венгрия и Россия объединились в протекционистскую Лигу Европы, чтобы Британия оставалась парией для содружества народов. Ее единственный союзник  — США, превратившиеся в преданного сообщника, ими правит, по сути, Банк Англии и золотой стандарт. Индия и колонии находятся в еще более тяжелом положении, чем раньше, если это возможно.

 — Кроме того, нужно учитывать непреклонное отрицание бега Времени Викторией, например, она более шестидесяти лет настаивала, чтобы единственным ее почтовым изображением оставался портрет юной девушки, изображенный на первых почтовых марках с клеевым слоем 1840 года, когда было совершено туманное покушение графа Оксфорда. Ее изображение  — на медальонах, в виде статуй или на памятном фарфоре  — должно было быть как можно более величественным, но изображенная юная леди была слишком молода для этого имперского облачения. Добавим сюда ее неспособность принять смерть Альберта  — она приказала оставить всё в его комнате, как было, каждый день приносили свежие цветы, его форму носили прачке, и так далее. Словно в тот судьбоносный день в Конститюшн-Хилл выстрелы графа Оксфорда все-таки попали в цель, и Виктория, которую, как нам кажется, мы знаем и чтим, на самом деле  — призрачный подменыш, ее заменили кем-то, невосприимчивым к бегу Времени, особенно  — к общеизвестному Старению и Смерти. Хотя она могла, технически говоря, стареть, как все остальные, выросла в могущественную мать, заслужившую международное признание Государственную Деятельницу и всенародно любимую, хоть и лишенную чувства юмора коротышку, представим, что «настоящая» Вик где-то в другом месте. Представим, что она пленница, неуязвимая для Времени, она в плену какого-то правителя преисподней, периодически ей наносит супружеские визиты возлюбленный Альберт, никто из них не стареет, они влюблены столь же пылко, как в последнее ужасное мгновение въезда во дворец, Принцессе-Цесаревне в ее утробе навсегда три с половиной месяца, бурный прилив чувств на раннем сроке беременности, связывающий мать и ребенка потоком, которого никогда не коснется Время. Представим, что вся эта эпоха, известная нам теперь, как «Викторианская», была лишь великодушной маской для суровой реальности Эпохи Эрнста-Августа, в которой мы на самом деле живем. А управляют этой всеохватывающей пантомимой именно профессора-близнецы Ренфрю и Верфнер, действующие, как некие полюса потока времени от Англии к Ганноверу.