Голая обезьяна. Людской зверинец. Основной инстинкт - Моррис Десмонд

Действия перенаправления агрессии зачастую характеризуются как феномен «…и клерк пнул кота». Это подразумевает то, что только члены низшей ступени иерархии направляют свой скрытый гнев на животное. К несчастью для животных, это не совсем так, и в доказательство этого общества защиты животных могут привести множество цифр. Жестокое обращение с животными служило средством выхода перенаправленной агрессии еще со времен древних цивилизаций и, разумеется, было свойственно не только низшим слоям социальной иерархии. Мы сталкиваемся с этим и по сей день. Бойни в римских амфитеатрах, травля медведя в Средние века и современный бой быков не оставляют сомнений в том, что причинение боли животным и их убийство всегда сильно привлекали членов суперплеменных сообществ. Действительно, с тех пор как наши предки, чтобы выжить, начали охотиться, человек стал причинять животным боль и убивать их, но в доисторические времена мотивы для этого были совершенно иными. Строго говоря, тогда не было жестокости в том смысле, как принято ее понимать в соответствии с существующим определением, гласящим: «Жестокость – это наслаждение от чьей-то боли».

В суперплеменные времена мы убиваем животных по четырем причинам: чтобы добыть пищу, одежду и другие материалы; чтобы истребить паразитов и вредителей; с целью продолжения научных исследований, а также для того, чтобы испытать удовольствие от убийства. Первые две из этих причин объединяют нас с древними предками-охотниками, последние же две можно считать инновациями суперплеменных условий. В данный момент нас интересует только четвертая из этих причин. Остальные, разумеется, также могут содержать элемент жестокости, но такая характеристика не является для них основной.

История намеренной жестокости по отношению к другим видам стала развиваться довольно странно. Древний охотник имел много общего с животными, он испытывал к ним уважение. Точно так же (что вполне естественно) было и у древних народностей, занимавшихся сельским хозяйством. Но с началом развития городских поселений большие группы людей лишились возможности прямого контакта с животными – и уважение было потеряно.

По мере роста цивилизаций возрастала и надменность человека, он закрыл глаза на тот факт, что по сути ничем не отличается от других видов животных. Образовалась огромная пропасть: теперь отличительной особенностью человека стало то, что у него была душа, которой нет у других животных, – другие были всего лишь неразумными тварями, сотворенными для его удовольствия.

По мере распространения христианской религии все сильнее стало укрепляться мнение, что животные существуют лишь для того, чтобы помогать человеку. У нас нет необходимости вдаваться в подробности, но стоит заметить, что еще в середине XIX века папа Пий IX не дал разрешение на открытие в Риме общества защиты животных на том основании, что человек должен исполнять свой долг по отношению к себе подобным, а это никоим образом не относится к животным.

Позднее, в том же веке, один ученый иезуит написал: «У неразумных тварей нет понимания, а значит, не являясь личностями, они не могут иметь какие-либо права… Следовательно, мы не должны испытывать милосердие или какие-либо другие обязательства по отношению к низшим животным, аналогично тому, как мы не испытываем ничего подобного по отношению к растениям или камням».

Многие христиане начали сомневаться в правильности такого отношения к братьям нашим меньшим, но человек и животные стали ближе друг другу только тогда, когда появилась теория эволюции Дарвина, которая и оказала сильное влияние на человеческий разум. Признание родства человека с животными, которое было совершенно естественным для древних охотников, положило начало новой эры уважения. В результате за последние несколько столетий наше отношение к намеренной жестокости в обращении с животными стремительно менялось, но, несмотря на всё возрастающее осуждение такого отношения, этот феномен еще существует повсеместно. Публичные его проявления встречаются все реже, но частные случаи жестокого обращения с животными еще имеют место. Сегодня мы можем уважать животных, но они по-прежнему остаются нашими подчиненными, а значит, и самыми незащищенными объектами для перенаправленной агрессии.

Наиболее уязвимыми подчиненными после животных являются дети, и, несмотря на гораздо более строгие запреты, существующие в этом отношении, они также довольно часто становятся жертвами перенаправленного насилия. Жестокость, с которой животные, дети и другие беззащитные подчиненные подвергаются гонениям, отражает степень давления, оказываемого на преследователей.

Этот механизм можно увидеть в действии даже в военное время, прославляющее убийство. Сержанты и другие военнослужащие командного состава часто чересчур грубо обращаются с подчиненными не просто для поддержания дисциплины, но и для того, чтобы вызвать чувство ненависти, намеренно желая обратить эту ненависть против врага во время сражения.

Теперь, посмотрев назад, мы видим, как неестественно тяжелый вес превосходства, который является неотъемлемой характеристикой суперплеменных условий, неумолимо давит на нас. Из-за ненормальности такой ситуации для животного, именуемого человеком, который всего лишь несколько тысячелетий назад был простым племенным охотником, выработались модели поведения, которые по всем стандартам поведения животных также можно считать ненормальными: преувеличенное внимание к имитации превосходства, наслаждение при наблюдении за актами насилия, намеренная жестокость по отношению к животным, детям и другим подчиненным, убийства и (в случае неудачи со всем остальным) акты насилия над собой и самоуничтожение. Наш член суперплемени, жертвующий семьей ради того, чтобы вскарабкаться хоть на одну ступень выше по социальной лестнице, тайно наслаждающийся жестокостями книг и фильмов, пинающий собак, бьющий детей, преследующий слабых, мучающий свои жертвы, убивающий своих врагов, зарабатывающий болезни нервов и вышибающий себе мозги, – не такое уж приятное зрелище. Он часто похвалялся своей уникальностью в животном мире, и в этом смысле это и вправду так.

Действительно, другие виды также не чураются напряженной борьбы за статус и зачастую тратят большую часть своей социальной жизни на достижение превосходства, но в естественной среде обитания дикие животные никогда не доводят такое поведение до крайностей, наблюдаемых в современной человеческой среде.

Как я сказал в самом начале, нечто подобное может происходить только в тесных клетках зверинца. Если в неволе собирается слишком много животных и они содержатся слишком близко друг к другу, тогда в неестественной среде зверинца, безусловно, возникнет серьезная проблема. Начнутся травля, нанесение увечий и убийства, появятся неврозы, но даже самый неопытный директор зверинца никогда бы не допустил, чтобы группа животных была такой многочисленной и жила в такой тесноте, в какой живет человек в современных городах. Директор со всей уверенностью мог бы сказать, что такое положение дел неизбежно приведет к полному упадку и краху нормальной (для конкретных видов животных) социальной модели. Он был бы крайне удивлен и поражен, если бы кто-то предложил ему поместить в такие условия его обезьян или грызунов. Человечество же по собственной воле именно так с собой и поступает; оно не только ведет борьбу в таких условиях, но и ухитряется как-то выживать. По всем правилам людской зверинец должен был давно превратиться в сумасшедший дом с царящей в нем полной социальной неразберихой. Циники могут заметить, что на самом деле так оно и есть, но с этим можно поспорить. Тенденция к тесному сосуществованию вовсе не уменьшается, а как раз наоборот – является движущей силой. Различные виды нарушений в моделях поведения, которых я коснулся в этой главе, поразительны, и не столько тем, что они существуют, а скорее своей редкостью, если принимать во внимание размеры населения, затрагиваемого ими. Примечательно то, что лишь немногие из борющихся членов суперплемени становятся жертвами тех действий, о которых я здесь говорил. На каждого отчаявшегося охотника за статусом, разрушителя домашнего очага, убийцу, самоубийцу или преследователя приходятся сотни мужчин и женщин, которые не только выживают, но и процветают в необычных условиях суперплеменных скоплений. Это, пожалуй, больше, чем что-либо другое, служит поразительным доказательством огромного упорства, стойкости и находчивости нашего вида.