Оружие Победы - Вячеслав Федоров

В Мигалихе расселили нас по домам. Я слышала, что живали и в шалашах, так что нас хорошо устроили. Проработали мы здесь около десяти дней, а потом вновь дорога. Ехали долго, всю ночь. Куда везут, никто не знал. К утру мы оказались в деревне Арапиха. И опять нас устроили на жилье в домах по 5–6 человек. А у хозяев самих семьи большие. Теснота, но хоть в тепле.

Зима была в тот год ранняя. Бесснежье, а уже грянули морозы. По утрам за тридцать холода.

Выдали нам лапти. Сказали, что это лучшая обувка. Действительно, ходить в них было легко да тепло.

Я же лаптей никогда не носила, правильно обуть, чтобы они не разбалтывались, не могла. С неделю меня обували женщины, но наматывать онучи и завязывать лапти я так и не научилась. Тогда мне выдали чесанки с галошами. Тут я сразу ощутила груз на ногах. К вечеру я растирала ноги в кровь.

До работы надо было идти три километра. Ровно в 7 часов утра начинали работать, а заканчивали, когда темнело. Возвращались чуть живыми. Спали на тюфяках, набитых соломой.

Копали мы противотанковый ров. Одна сторона рва, та, откуда ждали фашистские танки, была пологой, а противоположная — отвесной. Глубина рва была 4 метра. Танки спокойно могли в ров въехать, но тут же упирались в земляную стену. Вскарабкаться по стенке они уже не смогли бы.

По всей линии рва строились доты, дзоты, пулеметные гнезда, блиндажи и землянки. Дороги перегораживали бетонными надолбами и железными „ежами“.

Помнится, что кормили нас нормально. Голода не ощущали. Первые блюда были почти всегда мясные. Возили нам продукты из нашего колхоза, кое-что присылали из дома.

И все бы ничего, но нас одолели вши. Наши головы были похожи на муравьиные кучи, волосы шевелились. Домой, чтобы прожарить одежду в бане, нас не отпускали, а здесь для борьбы с этой заразой ничего не делалось. Говорили, что надо терпеть. Мы терпели…

Но однажды терпению этому пришел конец. Дело было уже в январе 1942 года. Вот сколько терпели. Мы решили самовольно покинуть место работы и сходить домой. Ночью снялись и пошли по огонькам от деревни к деревне. Нам посоветовали выйти на железную дорогу и идти по ней. Мы так и сделали. Днем были уже дома.

Опасаясь, что за нами приедут, дома быстро истопили баню, чтобы мы успели помыться. Но никто за нами не пришел и не потребовал возвращаться. Через несколько дней приехали остальные. Они сообщили, что пришел приказ о прекращении строительства рубежа обороны. Необходимость в нем отпала, врага повернули от Москвы.

В нашем селе осталось всего три свидетеля тех дней. Мальчишки, что были с нами, потом ушли на фронт и не вернулись. Кто был постарше, давно умерли. А мы были самыми младшими…

Вот и все, что сохранила память. Говорят, молодость не замечает трудностей. Наверное, и со мной так случилось. О самом трудном и горьком я, возможно, и забыла. Написала, что помню».

Мария Николаевна Топкова (село Лакша, Богородский район).

Три месяца продолжались земляные работы на рубеже обороны.

«На оборонительных сооружениях почти три месяца работала моя мама. Ее уже давно нет в живых. А мне было тогда 14 лет, я только что закончила семилетку, а старшая сестра — десятилетку.

Осенью все бездетные мужчины и женщины, не призванные в армию, получили повестки на строительство оборонительных рубежей. Повестку принесли и моей старшей сестре. Мама заплакала, а на следующий день пошла в правление колхоза и попросила послать работать ее.

У нас в семье еще была сестренка. Ей только исполнилось два годика. Маме тяжело было уходить из дома.

Как же долго длилась эта осень и зима! С ездовыми наши матери слали записки и просили отправить им новые лапти. Мы ходили в соседнее село, покупали там лапти и отсылали.

Помню, что работала мама у села Шониха.

В середине января ночью в окно постучали. Света у нас не было, я вышла на крыльцо и спросила: „Кто там?“ Это была наша мамочка. Мы ее не сразу и узнали… Лицо черное, обмороженное. Была она у нас высокая, полная, а тут худая, почти старуха.

Когда им объявили, что работы закончены, они тут же отправились домой, а это сотня километров по морозу.

Потом уже, в мирное время, я часто спрашивала маму о той работе, но она твердила только одно: „Дай, Господь, забыть мне об этих окопах“».

Лидия Григорьевна Мухина (Мышляева) (с. Костянка, Шатковский район).

Огонь по врагу должны были вести 1116 дотов и дзотов.

«Я никогда не забуду ночь с 4 на 5 ноября 1941 года. К нам на квартиру бригадиров прибежало сразу несколько человек: „Пойдемте, посмотрите, как Горький горит!“

Мы выбежали на улицу и увидели страшную картину. Небо в направлении Горького все было малиновым. Видны были лучи прожекторов, которые выхватывали из темноты летящие самолеты.

Кто-то сказал, что это бомбят автозавод. Мы долго стояли в оцепенении. Хоть мы и строили рубеж обороны, но, судя по карте, война от нас была далеко, и не верилось, что она придет к нам. Над ближними полями волна за волной шли к Горькому немецкие бомбардировщики. Наш учитель Петр Иванович Кайстинен был эвакуирован из Петрозаводска. Он говорил, что немецкие бомбардировщики ему уже приходилось видеть и слышать.

А утром 5 ноября произошло ЧП. Когда бригадиры и руководители стройки после короткого совещания вышли на работу, то на трассе оборонительного рубежа… никого не обнаружили. Земля, как будто снегом, была покрыта белыми листовками. Подняв несколько из них, мы прочитали: „Если вы завтра придете рыть окопы, мы вас разбомбим!“

Сказался еще ужас вечернего зрелища. Учителя испугались и, забрав учеников, разошлись по домам.

Что делать? Представитель райкома партии Константин Сергеевич Мишин спокойно сказал: „Паниковать не будем. О ЧП уже, наверное, известно в райкоме партии. А сейчас соберите листовки и сожгите их“. Так мы и сделали.

К вечеру из Большого Мурашкина прибыл начальник районного отдела НКВД. На ходу он отдал распоряжение явиться всем бригадирам в штаб. Заходить полагалось по одному.

В коридоре все мужчины-бригадиры стали тихо упрашивать меня идти к начальнику первой. Вы, мол, женщина, директор школы и вам ничего не будет, да и начальник станет помягче.

Что делать, может они и правы. Стараясь быть спокойной, вошла… Я до сих пор не могу забыть это.

— Зд-рав-ст-вуй! Зд-рав-ст-вуй! Где ученики?

Он слушал меня не перебивая, глядя в упор. Потом приказал: „Даю вам 48 часов, чтобы вернуть учеников. Не вернете, я вас расстреляю“. И он достал из ящика стола наган…

Я на ватных ногах пошла к двери, стараясь не упасть. Бригадиры обступили меня. Успела им сказать, чтобы они обещали людей на рубеж вернуть.

7 ноября работы возобновились».

Зоя Ивановна Петрова (Сабанова) (р.п. Большое Мурашкино).

Дороги перегораживались металлическими «ежами», которые для маскировки присыпались снегом.

«Шли молча. На душе у каждого было муторно. Мы знали, что положение на фронте скверное. Занимая и разоряя наши города и села, враг все ближе и ближе подбирался к Москве.

— Витюша, ты грамотный. Среднюю школу нынче закончил. Скажи, победят нас фашисты? — спросил меня, нарушив общее молчание, дядя Федор Сальников, пожилой мужчина, входивший в бригаду вместе со своими сыновьями Евстафием и Николаем.

— Ни за что и никогда, — горячо ответил я. — До русской земли много охотников было. И всех их победили. И немецких рыцарей, и шведов, и поляков, Наполеона непобедимого. И фашистов то же самое ждет. Будет на нашей улице праздник.

— Да-то Бог, — вздохнул дядя Федор.

В деревне, куда мы пришли, нас расквартировали. Хозяйка принесла нам со двора охапку соломы, расстелила ее на полу, накрыла какой-то дерюгой, произнесла с горечью:

— Больше ничего нет. Простите, что плохо принимаю.

— Ничего, не бары, — ответили ей. — Спасибо и на этом. Земельку покидаем, заснем и так. Лишь бы тепло было.

Утром чуть свет, наскоро перекусив, отправились на работу. Шагать пришлось километра три. Подойдя к месту, с крутого склона увидели: повсюду, насколько хватает глаз, работают землекопы. Наша бригада тут же включилась в работу. Земля промерзла на большую глубину. Мерзлый грунт даже пилой пилили.

Без праздников, без выходных, на жестоком морозе люди отдавали работе все силы. На квартиры возвращались еле волоча ноги. Горячее ели только утром и вечером. Обед заменял замерзший в кармане в ледышку кусок ржаного хлеба. Он не оттаивал даже у костра — верх подгорал, а внутри оставался лед.

Когда узнали о разгроме немцев под Москвой, общему ликованию не было предела.

— Ну вот, дядя Федор, — торжествующе сказал я, — начинается праздник на нашей улице.

Дядя Федор рукавицей вытер слезы.

Но до общей радости и праздника было еще далеко. В первых числах января на трассу пришли повестки. Впереди у меня еще была целая война…»