Элегии и малые поэмы - Публий Назон

        Прокны с сестрою ее и Терея, что мучил обеих,

630 Как и того, кто богат стал незаконным путем.

        Ладан курите семейным богам! Согласье ведь должно

        В этот особенно день кротко и мирно хранить.

        И учреждайте пиры вы в честь подпоясанных Ларов,

        Ставьте тарелку для них — почести знак и любви.

635 А уж как влажная ночь к спокойному сну призовет вас,

        Чашу наполнив вином, вы помолитесь тогда:

        «Пьем за себя и тебя, отец отечества, Цезарь!»

        И возливайте вино с этой молитвою все.

        Ночь миновала, и вот восславляем мы бога, который

640 Обозначает своим знаком границы полей.

        Термин, камень ли ты иль ствол дерева, вкопанный в поле,

        Обожествлен ты давно предками нашими был.

        С той и другой стороны тебя два господина венчают,

        По два тебе пирога, по два приносят венка,

645 Ставят алтарь; и сюда огонь в черепке поселянка,

        С теплого взяв очага, собственноручно несет.

        Колет дрова старик, кладет их в поленницу ловко

        И укрепляет с трудом ветками в твердой земле.

        После сухою корой разжигает он первое пламя:

650 Мальчик стоит и в своих держит корзины руках.

        После того как в огонь он бросит три горстки пшеницы,

        Дочка-девчонка дает сотов медовых куски.

        Прочие держат вино, выливают по чашке на пламя,

        В белых одеждах они смотрят и чинно молчат.

655 Общего Термина тут орошают кровью ягненка

        Иль сосунка свиньи, Термин и этому рад.

        Попросту празднуют все, и пируют соседи все вместе,

        И прославляют тебя песнями, Термин святой!

        Грань ты народам, и грань городам, и великим державам,

660 А без тебя бы везде спорными были поля.

        Ты не пристрастен ничуть, и золотом ты неподкупен,

        И по закону всегда сельские межи блюдешь.

        Если бы некогда ты отграничил Фирейские земли,

        Триста мужей не могли там бы убитыми лечь:

665 Надписи не было б там на трофее в честь Офриада.[375]

        О, сколько крови пролил он за отчизну свою!

        Что же случилось, когда Капитолий строили новый?

        Все тут боги ушли, место Юпитеру дав,

        Термин же, как говорят старинные были, остался

670 В храме стоять и стоит вместе с Юпитером там.

        Да и теперь, чтоб ничто, кроме звезд, ему не было видно,

        В храмовой крыше пробит маленький в небо проем.

        Термин, сокрыться тебе теперь от нас невозможно:

        Там, где поставлен ты был, там ты и стой навсегда.

675 Не уступай ни на шаг никакому захватчику места

        И человеку не дай выше Юпитера стать;

        Если же сдвинут тебя или плугом, или мотыгой,

        Ты возопи: «Вот твое поле, а это его!»

        Есть дорога, народ ведущая в земли лаврентов.

680 В царство, какого искал некогда древний Эней:[376]

        Там у шестого столба тебе, порубежный, приносят

        Внутренности скота, шерстью покрытого, в дар.

        Земли народов других ограничены твердым пределом;

        Риму предельная грань та же, что миру дана.

685 Надо теперь рассказать об изгнанье царя: по нему ведь

        Назван шестой от конца месяца этого день.

        Был последним царем над римским народом Тарквиний,

        Несправедливым царем, мощным, однако, в бою.

        Брал он одни города, другие вконец разорял он,

690 А чтобы Габии взять, не постыдился коварств.

        Младший из трех сыновей, настоящий Гордого отпрыск,

        Тихою ночью вошел в самую гущу врагов.

        Те обнажили мечи. «Безоружного, молвил, убейте!

        Братья желают того, да и Тарквиний-отец:

695 Бил он жестоко меня, бичами мне спину терзая…»

        (Да, чтобы это сказать, он и удары стерпел!)

        Месяц сиял. Мечи влагают воины в ножны

        И под одеждой юнца видят следы от бичей.

        Плачут и просят его идти вместе с ними сражаться;

700 С просьбой наивною их хитрый согласен юнец.

        Всем доверье внушив, он друга к отцу посылает,

        Чтобы ему показать к взятию Габиев путь.

        Сад был внизу, где росли из посева душистые травы,

        И орошал его ток тихо журчащей воды.

705 Тайное там получил Тарквиний от сына посланье

        И поломал он жезлом верхние лилий цветы.

        Только лишь вестник сказал, вернувшись, о лилиях сбитых

        Сын: «Понимаю приказ отчий!» — сейчас же сказал.

        Тотчас он перебил верховных начальников Габии,

710 И городская стена пала, лишившись вождей.

        Тут (о ужас!) змея, посреди алтарей появившись,

        Выползла и пожрала жертву с потухших огней.

        Феба спросили, и вот прорицание было: «Кто первый

        Мать поцелует, тому и победителем быть».

715 Бросились все к матерям, целовать их стали поспешно,

        Веруя богу, но слов не понимая его.

        Мудрый же Брут дурачком притворился,[377] чтоб невредимым

        Козней твоих избежать, о кровожадный гордец!

        Он распростерся ничком, мать-землю он тронул устами, —

720 Всем же казалось, что он просто, споткнувшись, упал.

        Между тем окружать Ардею римляне стали,

        Терпит осады она тяжкий и длительный гнет.

        А пока время идет и враги выжидают и медлят,

        В лагере игры идут, праздно скучают войска.

725 Юный царевич Тарквиний за стол и к вину собирает

        Всех боевых друзей и обращается к ним:

        «Други, пока нас томит затяжная война под Ардеей

        И не дает отнести к отчим оружье богам,

        Верно ль блюдутся, спрошу, наши брачные ложа? И правда ль

730 Дороги женам мужья, так же как жены мужьям?»

        Каждый хвалит свою, разгораются страсти сильнее,

        И распаляет вино и языки и сердца.

        Тут поднимается тот, кто именем горд Коллатина.[378]

        «Нечего тратить слова, верьте делам!» — говорит.

735 «Ночь еще не прошла: на коней! Поскачемте в город!»

        Это по сердцу: своих все повзнуздали коней

        И поскакали. Спешат достичь дворца поскорее;

        Стражи вокруг никакой; входят они во дворец;

        Вот перед ними невестка царя — с венками на шее,

740 Перед вином, во хмелю ночь коротает она.

        После спешат к Лукреции в дом: ее видят за прялкой,

        А на постели ее мягкая шерсть в коробах.

        Там, при огне небольшом, свой урок выпрядали служанки,

        И поощряла рабынь голосом нежным она:

745 «Девушки, девушки, надо скорей послать господину

        Плащ, для которого шерсть нашей прядется рукой!

        Что же там слышно у вас? Новостей ведь вы слышите больше:

        Долго ли будет еще эта тянуться война?

        Ты же ведь сдаться должна, Ардея: противишься лучшим,

750 Дерзкая! Нашим мужьям отдыха ты не даешь.

        Только б вернулись они! Ведь мой-то не в меру отважен

        И с обнаженным мечом мчит на любую беду.

        Я без ума, я всегда обмираю, как только представлю

        Битвы картину, дрожу, холодом скована грудь!»

755 Тут она, вся в слезах, натягивать бросила нитку

        И опустила свое в складки подола лицо.

        Все было в ней хорошо, хороши были скромные слезы

        И красотою лицо не уступало душе.

        «Брось волноваться, я здесь!» — супруг говорит; и, очнувшись,

760 К мужу на шею она бросилась, сладко припав.

        Юный царевич меж тем, огнем безумья объятый,

        Весь запылал и с ума чуть от любви не сошел.

        Станом ее он пленен, белизной, золотою косою

        И красотою ее, вовсе без всяких прикрас.

765 Мил ему голос ее и все, что ему недоступно,

        И чем надежды его меньше, тем больше любовь.

        Вот уж запел и петух, провозвестник зари и рассвета,

        Вновь молодые спешат воины в битвенный стан.

        Нет ее больше, но он все видит ее пред собою