Россия собирает своих евреев - Дж. Клиер

Как правило, отражавшиеся в печати воззрения образованного русского общества относительно евреев лежали в русле указаний правительства. Похвала в адрес «Положения» 1804 г. на страницах «Вестника Европы» была проникнута тем же безосновательным оптимизмом, который руководил членами самого реформенного комитета. В то же время путевые записки митрополита Платона доказывают, что и озабоченность властей «экономическим ущербом», наносимым евреями западным губерниям, разделялась видными представителями общества. Интересно также отметить, что хотя Платон принадлежал к русскому духовенству и вовсе не был сторонником веротерпимости, его рассказ лишен чисто религиозных предрассудков в отношении евреев. Он ограничился в своих наблюдениях осуждением еврейской злобы, коварства, эксплуатации крестьянства.

Действительно, подход к еврейскому вопросу с чисто религиозной точки зрения отыскать не так просто. Один из редких примеров – мемуары декабриста Ф.Н. Глинки. Глинка вспоминал свою реакцию на слова товарища по участию в декабрьском восстании, Г.А. Перетца, – сына знаменитого столичного подрядчика, о мечте его отца собрать все европейское еврейство в новом государстве где-нибудь в Крыму или на Востоке: «Да, видно вы хотите придвинуть преставление света? Говорят, что в Писании сказано (тогда я почти не знал еще Писания), что когда жиды выйдут на свободу, то свет кончится» [630]. К этому забавному эсхатологическому пассажу можно добавить тему стихотворения В.А. Жуковского «Агасфер». В нем рассказывается о Вечном Жиде, которого Христос обрек странствовать по Земле до второго пришествия [631]. Оба эти мотива имеют явно западное происхождение и едва ли дают основание видеть в них проявление реальных, практических религиозных суеверий. Но с другой стороны, в 1811 г. Г.А. Перетцу было отказано в приеме в масонскую ложу в Петербурге на том основании, что христианская ориентация масонства исключает допуск в него евреев. Однако Перетц еще задолго до этого принял лютеранство, что позволило В.И. Семевскому увидеть в объяснении отказа лишь уловку, маскирующую личную неприязнь к Перетцу [632]. Напротив, В.Н. и Л.Н. Перетцы рассматривают этот отказ как свидетельство антисемитских настроений русской аристократии, составлявшей большинство в масонском движении [633].

Но в конечном итоге не литература, а политика заставляла русских думать о евреях. Л. Невахович, вдохновленный деятельностью Еврейского комитета 1802 г., обратился с воззванием к просвещенному российскому общественному мнению. Та же самая аудитория могла узнавать о еврейской реформе со страниц «Вестника Европы», «Санкт-Петербургских ведомостей» и «Политического журнала». По крайней мере, некоторые из читателей стремились внести свой практический вклад в обсуждение и направляли записки в правительство. Как было отмечено выше, целый ряд людей обратились с предложениями относительно реформы в Первый еврейский комитет. Созыв первого сейма Царства Польского тоже вызвал появление памфлетов и проектов, составленных частными лицами. Такие сочинения продолжали поступать в правительство до конца правления Александра I.

Постоянным упреком в адрес евреев была их неспособность к службе в русской армии. В Первый еврейский комитет поступило два проекта по поводу этой привилегии, восходившие к 1796 г. Отставной премьер-майор Горновский не только требовал начать рекрутский набор евреев, но и проводить его в пятикратном размере по сравнению с прочим населением. Следуя предрассудку военных, будто армия может сделать мужчин из слабых болезненных юношей, он даже восхвалял пользу армейской диеты и предсказывал, что после нее евреи вернутся к семьям поздоровевшими и окрепшими. В том же духе было составлено предложение коллежского протоколиста Северина Вихерского, движимого верой в то, что, лишь надев солдатскую шинель, евреи смогут отблагодарить русскую землю за гостеприимство [634].

На фоне развернувшихся в Польше дебатов о воинской службе евреев коллежский советник Н. де Вейдель высказал более сложное предложение: припомнив, что некогда евреи были воинственным народом, он предложил создавать из них особые полки под командованием собственных офицеров, по примеру казачьих частей [635]. Если большинство этих проектов хотя бы для виду ставило цель сделать евреев «счастливее, здоровее и продуктивнее», то где-то в конце александровского царствования появился проект довольно репрессивного характера. Анонимный автор предлагал широкую программу призыва евреев в армию в двойной пропорции к остальному населению, причем его предложение явно подразумевало обращение евреев в православие. Идея основывалась на том, что рекруты скорее, чем штатские, согласятся отступиться от своего еврейства и стать христианами. Детей еврейских солдат предполагалось отсылать в части кантонистов и насильственно обращать в христианство. Евреи же, переменившие веру еще до призыва в армию, вообще освобождались от службы. Таким образом, как уверенно предрекал автор, еврейский закон будет искоренен на русской земле [636].

Но при всей своей свирепости эти предложения о рекрутском наборе все-таки подразумевали, что евреи будут и впредь жить в Российской империи. Другие же планы строились на полном изгнании евреев. Анонимный критик в 1819 г. утверждал, что опыт восьми столетий убеждает в полной невозможности реформировать евреев. Поэтому единственный выход он видел в физическом перемещении евреев из Царства Польского в дальние пределы Российской империи. При этом если правильно поставить дело, то сама многочисленность евреев – около трехсот тысяч человек – поможет им пробиться в любую страну, куда бы правительство их ни направило [637]. Эта записка особенно интересна, потому что повторяет предложение, выдвинутое ведущим теоретиком декабристского движения, Павлом Пестелем, в его знаменитой «Русской правде». Там намечен план создания временного правительства, призванного править Россией после революции и прокладывать путь к прогрессивному и реформированному русскому государству. Пестель встречал евреев во время службы в западных губерниях и счел, что они будут мешать созданию того общества, какое ему хотелось видеть. Данная Пестелем характеристика евреев показывает, насколько успели завладеть образованным русским обществом негативные стереотипные представления о евреях. Согласно Пестелю, еврейский вопрос включал в себя три элемента: тесные взаимосвязи, соединяющие евреев и исключающие с их стороны всякую лояльность к принявшему их государству; верховенство раввинов над еврейскими массами, которое они используют, чтобы препятствовать движению к реформам и просвещению и скрывать беззакония и преступность, царящие в еврейском обществе; вера, ставящая их особняком от всех других народов и внушающая, что мессия принесет им мировое господство. Таким положением вещей и объяснялось, почему нечестность, эксплуатация и отчуждение от других народов являлись главными свойствами жизни евреев в России [638]. Пестель видел только два выхода. Правительству следовало потребовать от раввинов и общинных старшин представить проект исправления существующего положения, а в противном случае надлежало выгнать из России всех евреев. Их многочисленность помогла бы им добраться до какого-нибудь другого места, предпочтительно – в Малой Азии, где они создадут собственное государство [639].

Пестель, стоявший на радикальных позициях, был не единственным из декабристов, кто интересовался евреями. Н.М. Муравьев, выражавший взгляды более умеренного Северного общества, составил проект конституции для послереволюционной России, в котором были урезаны избирательные права евреев. И хотя это положение было исключено из дальнейших вариантов проекта конституции, в нем прозвучало глубокое недоверие к евреям [640].

Самое поразительное в предложениях декабристов относительно еврейской реформы состояло в том, что они вообще были выдвинуты. Декабристы ополчились на самые основы самодержавия, но при этом их ведущие идеологи все-таки ощущали необходимость учесть еврейский вопрос, хотя он и находился на периферии российской политики. Далее, эти политические деятели, стремившиеся сокрушить самодержавное государство во имя конституционных, либеральных принципов, полностью разделяли тревогу официальных властей из-за предполагаемой «вредоносности» евреев, как и их намерение реорганизовать жизнь евреев в России. Пока эта общая озабоченность еще не занимала важного места, но в XX столетии тревога властей и общества слились в общем хоре.

В 1824 г. власти перехватили письмо, тайно посланное из Петербурга в общину Брацлава депутатами еврейского народа. Депутаты предупреждали единоверцев о том, что правительство готовит законы о рекрутском наборе евреев, о переселении еврейской бедноты в степи, о введении полного запрета на виноторговлю, о сохранении прав на занятия торговлей только для евреев, принадлежавших к гильдиям, о запрещении вступать в брак до достижения двадцати пяти лет [641]. Отчасти это были всего лишь беспочвенные слухи, но некоторые новости оказались чистой правдой. В 1825 г., следуя настояниям самого императора. Четвертый еврейский комитет начал работать над указом о наборе евреев в армию. Тогда же была уменьшена территория черты оседлости за счет исключения из ее состава Астраханской и Кавказской губерний, а проживание евреев вдоль границ империи было ограничено [642]. У всех этих мер, как реальных, так и воображаемых, была общая цель – «сделать евреев безвредными». Правительство явно утратило интерес к сопутствующей задаче – сделать евреев «счастливыми и продуктивными» подданными. Такое невеселое наследство досталось императору Николаю I от брата Александра, и оно же представляло собой высшее достижение пятидесятилетнего правления России евреями.