Удар по своим: Красная Армия: 1938-1941 гг. - Н. Черушев

Ст. следователь Управления ОО НКВД СССР ст. лейтенант гос. безопасности (Добротин)63.

В Особое Совещание при НКВД СССР дело по обвинению И.И. Черний было направлено в конце 1941 г. Однако до рассмотрения этим органом оно не дошло, так как было снято с очереди и 3 апреля 1942 г. возвращено на доследование. Причина — отсутствие веских доказательств вины подсудимого. И снова повторилась старая история — при отсутствии у органов следствия доказательств виновности И.И. Черний, тем не менее дело производством не прекращали, а его самого продолжали держать в тюрьме. Было от чего заболеть, тем более в условиях режима, установленного там в годы войны. 31 января 1943 г. Иван Иосифович Черний умер в больнице Бутырской тюрьмы от хронического туберкулеза легких. 9 февраля того же года уголовное преследование в отношении него было прекращено, но не за отсутствием состава преступления, а лишь за смертью обвиняемого. Окончательно же И.И. Черний был реабилитирован только 6 июня 1956 г.

X

КОМБРИГ ГОРБАТОВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ

О комбриге А.В. Горбатове мы уже упоминали в предыдущих главах исследования, ссылаясь на его воспоминания «Годы и войны». В данном очерке, опираясь на некоторые фрагменты этой книги, расскажем о поведении на следствии непокорного командира РККА Горбатова, сумевшего выдержать все круги истязаний в подвалах и пыточных камерах Лубянки и Лефортова.

Сын крестьянина-бедняка, солдат царской армии, участник первой мировой войны, Горбатов с 1918 г. находился в рядах Красной Армии. В годы Гражданской войны он командовал последовательно взводом, эскадроном, кавалерийским полком. На заключительном ее этапе, во время польской кампании, возглавлял отдельную Башкирскую кавалерийскую бригаду. В межвоенный период семь лет командовал кавалерийским полком. Затем был командиром бригады и нескольких дивизий (4-й Туркменской горнокавалерийской в Среднеазиатском военном округе и 2-й кавалерийской в Киевском военном округе).

«Одиссея» Горбатова началась летом 1937 г., в период полного смятения в умах командиров и политработников как в центре, так и на местах (военных округах), вызванного «девятым валом» начавшихся арестов. «...Чем больше было арестованных, тем труднее верилось в предательство, вредительство, измену. Но в то же время как этому было и не верить? Печать изо дня в день писала все о новых и новых фактах вредительства, диверсий, шпионажа...»64

Александр Васильевич Горбатов еще со времен Гражданской войны был дружен с Петром Петровичем Григорьевым. С 1936 г. последний являлся прямым и непосредственным начальником Г орбатова, будучи командиром 7-го кавалерийского корпуса в Киевском военном округе. Его арестовали 24 июля 1937 г. За дружбу (в соответствующих партийных, кадровых и политорганах ее стали именовать связью) с «врагом народа» вскоре пострадал и сам Горбатов — его освободили от командования дивизией и исключили из партии. Правда, до ареста пока дело не дошло и он, зачисленный в распоряжение Управления по начсоставу РККА, предпринимал попытки через окружную партийную комиссию восстановиться в партии.

Не сумев добиться справедливого решения своего вопроса в Киеве, комбриг Горбатов поехал «за правдой» в Москву. Там он обращался с соответствующими заявлениями к наркому обороны и в партийную комиссию при Политическом управлении РККА с просьбой разобраться в его деле. Однако ничего положительного в решении своего вопроса Горбатов не получил. Так тянулось до весны 1938 г.

«Положение мое продолжало оставаться неясным, и, конечно, настроение было невеселым... Наконец в первых числах марта 1938 года я был вызван в парткомиссию Главного политуправления и восстановлен в партии. В связи с этим ко мне резко изменилось отношение в Главном управлении кадров. Через два с половиной месяца, 15 мая, мне был вручен приказ о назначении на должность заместителя командира 6-го кавкорпуса...»65 В этом корпусе А.В. Горбатов работал полгода — до осени 1938 г., когда пришел приказ о его увольнении в запас.

И снова Александр Васильевич едет «за правдой» в Москву, но на этот раз ему не повезло совсем — его арестовали и отправили на Лубянку. Надо сказать, что ему еще сравнительно «повезло», если можно так выразиться, после ареста своего друга Петра Григорьева он более года был на свободе. А забрали его по показаниям командиров и политработников, арестованных во второй половине

1937 г. и первой половине 1938 г. В подавляющем большинстве своем это были представители Киевского военного округа.

Воспоминания А.В. Горбатова о периоде следствия для нас ценны прежде всего тем, что это свидетельства человека из числа кадровых военных, прошедшего все испытания системой ГУЛАГ а и оставшегося в живых, к тому же сохранившего в своей памяти мельчайшие детали всего происходившего с ним и вокруг него. Ведь из высшего комначсостава, побывавшего в ежовских и бериевских «рукавицах» и выпущенных на свободу накануне войны, практически никто, кроме него, не оставил письменных свидетельств о пережитом. Маршал К.А. Мерецков, написавший воспоминания «На службе народу», о своих злоключениях в кабинетах и подвалах органов госбезопасности не сказал вообще ни слова. Но даже если бы и сказал, то эти сведения относились бы к 1941 г. В мемуарах же К.К. Рокоссовского «Солдатский долг» период его пребывания под следствием был опущен, хотя в оригиналах рукописи он присутствовал.

Кстати, из категории командиров дивизий (именно в нее входил А.В. Горбатов) в конце 1939 г. — начале 1940 г. из-под стражи были освобождены комдивы В.Д. Цветаев, Я.Д.Чанышев, комбриги В.А. Зайцев, Н.М. Гловацкий, Я.А. Ищенко, К.Н. Галицкий, Я.П. Дзенит, Г.Д. Стельмах, Ф.Ф. Жмаченко, С.П. Зыбин, К.П. Трубников, А.А. Неборак. К.Р. Белошниченко, Ю.М. Шталь. Но все они, повторяю, на интересующую нас тему (об аресте, пребывании под следствием и освобождении из-под стражи) не опубликовали ни одной, даже сравнительно небольшой статьи, не говоря уже о книге. Горбатов же, хотя и с большими трудностями, согласившись при этом на исправления и купюры текста, сумел все-таки довести начатую работу до конца, т.е. до издания книги. Из нее широкому кругу читателей стало известно, о чем тогда думали и говорили узники Лубянки и Лефортова, о чем мечтали и надеялись в тамошних перенаселенных камерах, а также о характере взаимоотношений следователей со своими подследственными, о применяемых мерах принуждения (пытках, шантаже) и других «особенностях» советского правосудия. Сам А.В. Горбатов говорит, что цель его рассказа — поведать о тех, кто в тяжелых условиях заключения и изоляции все-таки не склонил головы, не потерял веру в добро и справедливость.

Представляют интерес детали сцены ареста комбрига Горбатова, по своей инициативе приехавшего в Москву в поисках справедливости: «21 октября начальник ГУК Е.А. Щаденко, выслушав меня в течение двух-трех минут, сказал: «Будем выяснять ваше положение», а затем спросил, где я остановился.

Днем я послал жене телеграмму: «Положение выясняется», а в два часа ночи раздался стук в дверь моего номера гостиницы ЦДКА. На мой вопрос: «Кто?» — ответил женский голос:

—    Вам телеграмма.

«Очевидно от жены» — подумал я, открывая дверь. Но в номер вошли трое военных и один из них с места в карьер объявил мне, что я арестован. Я потребовал ордер на арест, но услышал в ответ:

—    Сами видите, кто мы.

После такого ответа один начал снимать ордена* с моей гимнастерки, лежащей на стуле, другой — срезать знаки различия с обмундирования, а третий, не сводя глаз, следил за тем, как я одеваюсь. У меня отобрали партийный билет, удостоверение личности и другие документы. Под конвоем я вышел из гостиницы. Меня втолкнули в легковую машину. Ехали молча. Трудно передать, что я пережил, когда меня мчала машина по пустынным ночным улицам Москвы.

Но вот закрылись за мной сначала массивные ворота на Лубянке, а потом и дверь камеры...»66

На Лубянке Горбатов по сути был еще «зеленым», неопытным новичком, и ему многому там пришлось удивляться.

«Мои товарищи по несчастью... в прошлом ответственные работники. Произвели они на меня впечатление культурных и серьезных людей. Однако я пришел в ужас, когда узнал, что все они уже подписали на допросах у следователей несусветную чепуху, признаваясь в мнимых преступлениях за себя и за других. Одни пошли на это после физического воздействия, а другие потому, что были запуганы рассказами о всяких ужасах.

Мне это было совершенно непонятно. Я говорил им: ведь ваши оговоры приносят несчастье не только вам и тем, на кого вы лжесвидетельствуете, но также их родственникам и знакомым. И наконец, говорил я, вы вводите в заблуждение следствие и Советскую власть. Ведь некоторые подписывались под клеветой даже на давно умершего Сергея Сергеевича Каменева!

Но мои доводы никого не убедили. Некоторые придерживались странной «теории»: чем больше посадят, тем лучше, потому что скорее поймут, что все это вреднейший для партии вздор.