Костотряс - Прист Чери

— Брайар… — вымолвила Люси. Это была и мольба, и предостережение.

В их разговоре было слишком много непонятного для Брайар, подоплека ускользала от нее. И что бы ни стояло за деланым обменом репликами, там крылась опасность. Но сейчас она сама себе вырыла могилу — и ляжет в нее, если понадобится.

— Ничего-ничего, — сказала она. — Утром увидимся.

Люси сделала глубокий вдох. Механические внутренности ее руки отозвались дребезжащим перестуком, словно напряглись до предела.

— Я вот так вот вас не оставлю, — заявила она.

— Оставишь-оставишь, — поправил доктор Миннерихт, подтащив ее к двери и вытолкнув за порог.

Однорукая развернулась на каблуках, глаза ее пылали от гнева.

— Мы еще не закончили, — проскрежетала она, но все-таки зашагала прочь, и дверь захлопнулась за ней. Напоследок послышался ее крик: — Завтра вернусь!

— Не советовал бы, — произнес Миннерихт, хотя Люси уже не могла его слышать.

В затихающем звуке шагов унижение боролось с яростью.

Брайар и доктор стояли на безопасном расстоянии друг от друга и молчали, не находя безобидных тем для беседы. Она заговорила первой:

— Насчет моего сына… Я хочу услышать от вас, где он и что с ним. Жив ли он?

Настала его очередь без всяких вступлений переломить ход разговора:

— Знаете, а мы ведь сейчас не в основной части вокзала.

— Ваша правда. Мы в вагоне, засыпанном землей. Да я понятия не имею, где вы живете и чем занимаетесь. Мне просто нужен мой сын.

Она сжала было руки в кулаки, но тут же расслабила и принялась разглаживать карманы на пальто. Обхватила пальцами ремень сумки, словно ее вес и представление о вещах, лежавших в ней, могли придать ей сил и упорства.

— Позвольте показать вам, — сказал доктор, но не стал пояснять, что именно для нее приготовил.

Затем он открыл дверь вагона и придержал ее для Брайар, как заправский джентльмен.

Она вышла наружу и сразу повернулась к нему лицом: даже мысль, что Миннерихт окажется у нее за спиной, была невыносимой. В голове Брайар роились успокоительные доводы, а сердце ее твердо знало, что этот человек не ее муж, что муж ее — мертв. Однако это ничего не меняло в том, как он передвигался, как стоял, как с вежливым презрением поглядывал на нее. Ей до смерти хотелось сдернуть с него шлем, увидеть его лицо — чтобы утихли беззвучные крики тревоги, отвлекавшие ее, взывавшие к ней. Она всей душой желала, чтобы он сказал хоть слово, чтобы подтвердил или опроверг, что знает ее и намерен воспользоваться этим знанием.

Но нет.

Через комнату с лампами он прошел обратно в коридор и подвел ее к очередной платформе на шкивах. Она мало походила на плохо обтесанные щиты, стоявшие на наружных подъемниках; ее собрали более тщательно и даже придали подобие стиля.

Доктор Миннерихт потянул рычаг, и выход перегородила кованая решетка, заперев их двоих на пространстве размером с чулан.

— Спустимся еще на этаж, — пояснил он, после чего нашел ручку у себя над головой и дернул.

Цепь начала разматываться, и в считаные секунды платформа приземлилась уровнем ниже.

Решетка с грохотом отъехала, и глазам Брайар открылось нечто вроде бального зала. Все здесь блестело золотом, полы походили на зеркала, а с потолка хрустальными марионетками свисали люстры.

Когда удалось наконец перевести дыхание, она произнесла:

— Люси уверяла, что здесь получше, чем в Хранилищах. Она не шутила.

— Люси не знает про этот этаж, — бросил доктор. — Я никогда ее сюда не брал. И мы еще не пришли — нам надо в другое место.

Казалось, сияющие огни наблюдают за ней, поворачиваются вслед. И это были не кристаллы, а стеклянные колбы и трубки, скрепленные проволокой и шестеренками. Она пыталась отвести от них взгляд, но потерпела неудачу.

— Откуда они тут взялись? Это… это… это потрясающе!

Ее так и подмывало сказать, что они ей кое-что напоминают, но таких признаний лучше было избегать.

Шагая под раздробленными лучами света, растекавшимися по полу белыми узорами, от которых рождались странные тени, Брайар думала о лампе, которую смастерил Леви, когда у них зашла речь о ребенке.

В день катастрофы она еще не знала о Зике, даже не подозревала. Но планы у них были.

И он сделал особый светильничек — так хитро устроенный и сверкавший так красиво, что Брайар была просто очарована, хотя давно уже вышла из нежного возраста. Она пристроила его вместо лампы в углу гостиной, надеясь когда-нибудь перенести в детскую. Надежды эти не сбылись.

Здесь лампы были гораздо крупнее — каждая заняла бы целую кровать. Такую не повесишь над колыбелькой. И все-таки сходство было несомненным, и это ее пугало.

Заметив ее интерес, Миннерихт показал на центральный светильник — самый большой из всех:

— Этот был первым. Его привезли заранее и хотели разместить в главном зале. Видите, он не похож на остальные. Я нашел его в одном из вагонов. Как и все в южной части города, ящики были завалены землей. С остальными пришлось попотеть.

— Верю, — сказала она.

Все это было чересчур знакомо ей. До странности привычно было слышать, как он рассуждает об интересных ему вещах.

— Признаюсь, это был эксперимент. Вон те два работают на керосине, но конструкция довольно неуклюжая, и запаха от них много — не слишком-то приятно. Те, что справа, потребляют электричество, — на мой взгляд, у этого варианта больше перспектив. Но с ними есть сложности, и в плане безопасности не лучше огня.

— Куда вы меня ведете? — спросила она, чтобы развеять его беспечный пыл и чтобы не прозябать в неведении.

— В место, где мы можем поговорить.

— Мы можем поговорить прямо здесь.

Он наклонил голову, как бы пожимая плечами, и сказал:

— Верно, но здесь негде присесть, а я предпочитаю размещаться с удобствами. Разве вам не хотелось бы разместиться поудобнее?

— Хотелось бы, — произнесла она, прекрасно понимая, что этому не бывать.

Не важно, что он снова нацепил на себя личину цивилизованности, которую скинул, стоило ей бросить ему вызов. Брайар знала, что поджидало ее по ту сторону видимого радушия Миннерихта, — отпечаток черной ладони. Там пахло смертью, там стенали и жаждали живой плоти — и на нее эти приемы не действовали.

Наконец они оказались перед резной деревянной дверью — до того темной, что одной морилкой тут явно не обошлось. А богатство резьбы намекало, что это не какой-нибудь случайный трофей. Материалом послужило черное дерево, потемневшее до оттенка кофе, предметом — батальные сцены. Судя по одеяниям солдат, это были греки или римляне.

Чтобы разобраться в изображенном, Брайар потребовалось бы время, но Миннерихт ей времени не дал и сразу провел в комнату. На полу лежал ковер — рыхлый, как овсяная каша. За столом из древесины — более светлой, чем дверь, — находился камин, каких ей еще не доводилось видеть. Он был сооружен из кирпича и прозрачных стеклянных трубок, в которых журчала и пузырилась кипящая вода, обеспечивая кабинет теплом без дыма и пепла.

Под углом к столу располагался круглый красный диванчик, обтянутый плюшем; рядом стояло мягкое кресло.

— Выбирайте любое, — предложил Миннерихт.

Она села в кресло, и скрипучая, скользкая кожа, усеянная медными заклепками, поглотила ее.

Доктор занял место за столом — с такой естественностью, будто власть была у него в крови, — и спокойно сложил руки.

Брайар чувствовала, что краснеет. Жар рождался где-то за ушами и темным румянцем стекал по шее и груди. Хорошо, что на ней пальто и рубашка с высоким воротником. Он заметит краску лишь у нее на щеках, а такое бывает и от обычного тепла.

За спиной хозяина кабинета гудел и булькал камин, изредка выплевывая струйки пара.

Глядя ей в глаза, доктор произнес:

— Брайар, тебе не кажется, что наш с тобой маленький спектакль смехотворен?

Он с такой легкостью перешел на «ты», что Брайар против воли стиснула зубы. Но подыгрывать ему она не собиралась:

— Конечно же кажется. Я задала вам простой вопрос, а вы не желаете мне помогать, хотя можете, я так полагаю.