Новые работы 2003—2006 - Мариэтта Чудакова

Но много раньше он промелькнул в «Дьяволиаде» (замеченный многими исследователями):

«Обернувшись в черного кота с фосфорными глазами, он вылетел обратно, стремительно и бархатно пересек площадку, сжался в комок и, прыгнув на подоконник, исчез в разбитом стекле и паутине» (II, 31).

9. «… Персиков говорил своему ассистенту Иванову, изящнейшему джентльмену с острой белокурой бородкой…» («Роковые яйца», II, 47).

«Остробородый», «клинобородый» доктор («Белая гвардия», I, 327).

«… А в клинике – громадный зал, изразцовый пол, блестящие краны, белые стерильные простыни, ассистент с остроконечной, очень мудрой, седеющей бородкой» («Тьма египетская», I, 117).

«… Человек с острой бородкой и облаченный в белый халат» («Мастер и Маргарита», V, 66).

Один и тот же буфетчик участвует в двух романах:

10. «… Маленького роста человек, пожилой, с нависшими усами, лысый и столь печальными глазами, что жалость и тревога охватывала каждого, кто не привык еще к нему» («Записки покойника», IV, 469).

«Какой-то малюсенький пожилой человек с необыкновенно печальным лицом…», «он стал еще грустнее, чем был всегда вообще» («Мастер и Маргарита», V, 196, 198).

11. «[Тотчас человек не]известной про[фессии выдвинулся из тол]пы, <громоздя>щейся <др> и возник у [Иванушкиного пле]ча. Глаза его насторож[ились. ]

– Виноват, как убил[и товарища Берлиоза? – ] спросил он, – вы скаж[ите нам точнее, ] товарищ Бездомны[й]» (первая – реконструированная – редакция «Мастера и Маргариты»[668]).

«– Виноват. Скажите точнее, – послышался тихий и вежливый голос над ухом Иванушки, и над этим же ухом появилось бритое внимательное лицо» (черновые наброски «Мастера и Маргариты» 1931 г.).

«Тут ко мне придвинулось лицо с очень живыми глазами в пенсне, высокий тенорок сказал…» («Записки покойника», IV, 503).

12. «Пир пошел шире. Уже плыл над столом, наслаивался дым».

«Накурено было крепко. <…> В тумане и дыму получал твердые отказы».

«По мере того, как текла хмельная ночь <…>. Комната, как молоком, наполнилась дымом…» («Записки покойника», IV, 426, 427, 515).

13. В пьесе «Зойкина квартира» вечеринка с танцами мерзавцев и мошенников, а вместе с тем иногда симпатичных, чем-то привлекательных людей (соответствующие случаю аксессуары – фраки и лакированные ботинки без счету повторяются в булгаковской прозе) – предваряет бал висельников в «Мастере и Маргарите».

14. «И кассир с ненавистью выдал мне один хрустящий и блестящий червонец, а другой темный, с трещиной посередине» («Воспаление мозгов», 1926, II, 639).

«– Деньги покажите, – со злобой ответил шофер, не глядя на пассажира.

…Бухгалтер <…> вытащил из бумажника червонец и показал его шоферу.

– Не поеду! – кратко сказал тот» («Мастер и Маргарита», V, 182).

В 1926 году, когда пишется рассказ «Воспаление мозгов», до романа и описания сеанса в Варьете с фальшивыми червонцами еще очень далеко – мизансцена с сильными эмоциями вокруг червонца строится вне связи с определенной фабулой.

Да и пляшущие в воздухе на радость зрителям бумажные деньги изображены еще раньше, в 1923 году:

«…Коротков видел, как лакированная шляпа слетела у извозчика, а из-под нее разлетелись в разные стороны вьющиеся денежные бумажки. Мальчишки со свистом погнались за ними» («Дьяволиада», II, 27).

15. «И при этом в нос засмеялся, как актер:

– А-ха-ха» («Чаша жизни», 1922; II, 266).

«…Миша поразил меня своим смехом. Он начинал смеяться внезапно – “ах, ах, ах”, – причем тогда все останавливались и ждали» («Записки покойника», IV, 439).

К этому блоку может присоединяться характеристика смеха:

«…Да и как не вспомнить, – тут Людмила Сильверстовна рассмеялась так, что холодок прошел у меня по спине – на “у” и не разжимая губ, – как не вспомнить эту

Королькову, которая испортила мне подол?» («Записки покойника», IV, 462).

«Молодая же родственница Аркадия Аполлоновича вдруг расхохоталась низким и страшным смехом».

«На это Никанор Иванович, рассмеявшись страшным смехом, ответил буквально так…» («Мастер и Маргарита», V, 128, 156).

16. «Только ты уж меня, пожалуйста, оставь в покое» («Дьяволиада», II, 31), – мольба помутившегося разумом Короткова всплывет в построении реплик Иешуа, предвидящего смертную муку («– А ты бы меня отпустил, игемон, – неожиданно попросил арестант…»), и страдающего угрызениями совести Пилата («– Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, – просил во сне Пилат», V, 33, 310).

17. «…На замерзшую скользкую чашу фонтана подняли руки человека. Он <…> шапку, несмотря на мороз, снял и держал в руках. Площадь по-прежнему гудела и шумела <…>. У подножия фонтана сбилась огромная толпа», –

а после своей нелегальной речи (начатой как пропетлюровская и перетекшей в большевистскую) оратор умело растворяется в толпе («Белая гвардия», I, 391, 395).

Костяк этой мизансцены будет воспроизведен десятилетие спустя в пьесе «Александр Пушкин» – со сходной мотивировкой нелегальности ораторства:

«Внезапно из группы студентов выделяется один и поднимается на фонарь.

Студент. Сограждане, слушайте!» – и начинает читать «На смерть поэта». Ремарки – «Гул в толпе стихает», «Толпа загудела. Крик в толпе: «Беги!»[669] и т. д.

18. Гитарный аккорд или оперный голос (с близкими характеристиками) за стеной, за дверями, над потолком – или в памяти – как аккомпанемент основного действия:

«…Необычайной нежности гитарный звон через потолок и ковры, смех…

За потолком пропел необыкновенной мощности и страсти голос, и гитара пошла маршем».

«Сверху явственно, просачиваясь сквозь потолок, выплывала густая масляная волна, и над ней главенствовал мощный, как колокол, звенящий баритон…» («Белая гвардия», I, 204–205, 212).

«…Сладкая фраза, которую спел в ошалевших от качки и холода мозгах полный тенор с голубыми ляжками:

…Привет тебе… при-ют свя-щенный…» («Полотенце с петухом», I, 72).

«За закрытыми дверями очень глухо донесся тихий складный хор» («Александр Пушкин»[670]).

«…Тут послышался с дивана мягкий гитарный аккорд <…> – Ты п-пойми, пойми, пойми! – запел приятным тенором гитарист. <…> Хор в это время хорошо распелся, и маслено и нежно над голосами выплывал тенор <…> Из раскрытых дверей несся плеск клавишей, и дальний мощный голос страстно пропел…» («Записки покойника». IV, 409, 463).

19. Изображение убийства, стрельбы:

«…И вижу: сверкнуло сзади человечка, выстрел, он, охнув, падает навзничь, как будто острым ножом его спереди ударили в сердце. Он неподвижно лежит, и от головы растекается черная лужица. А в высоте луна, а вдали цепочкой грустные, красноватые огоньки в селении».

Это – картины из первой задуманной героем романа пьесы, а это – из второй:

«…и подкрадывающийся к нему с финским отточенным ножом человек <…>. Удар ножом, поток крови» («Записки покойника», IV, 435, 519).

Все это не раз описано автором прежде, и в каждом описании-картине главенствуют какие-то элементы блока – «сверкнуло», удар ножом в сердце (либо – столь же «молниеносно» – шомполом по голове) или выстрел, «ударило», «трахнуло» или «хлопнуло», «лег <…> навзничь», тело, лежащее с раскинутыми руками, лужа крови (темная или черная лужа), луна или черное небо.

«– Держись покрепче и лошадей придерживай, я сейчас выстрелю. <…> Мне сверкнуло в глаза и оглушительно ударило» («Вьюга», I, 110).

«…Константиновские юнкера в папахах вдруг остановились, упали на одно колено и, бледно сверкнув, дали два залпа по переулку…».

«В переулке сверкнуло и трахнуло, и капитан Плешко, трижды отрекшийся, заплатил за свое любопытство к парадам. Он лег у палисадника церковного софийского дома навзничь, раскинув руки…».

«…Хлопцы отскочили, чтобы самим увернуться от взлетевшей, блестящей трости. <…> молниеносно опустил шомпол на голову. <…> Потом в темной луже несколько раз дернулся лежащий в судороге и стих. <…> широко отмахнув другой рукой, откинул ее <…> выше было черное небо с играющими звездами» («Белая гвардия», I, 310, 390, 421).