Пиччинино - Жорж Санд

— Вы слишком спешите, ваша светлость! — возразил Пиччинино. — Есть еще один пункт, по которому не так-то легко усыпить бдительность аббата. И несмотря на мое уважение к вам, несмотря на всю мою робость и смущение, я не могу обойти молчанием этот вопрос.

— Говорите же, говорите! — торопила его Агата.

— Ну хорошо же! Раз вы, ваша светлость, не хотите понимать с полуслова, я должен, с вашего позволения, сообщить, что аббат Нинфо, вынюхивая политические козни, до которых ему так и не удалось докопаться, наткнулся на некую любовную интригу и решил использовать ее к своей выгоде.

— Я вас не понимаю, — промолвила княжна так чистосердечно, что разбойник был поражен. «Неужели Нинфо дурачил меня? — подумал он. — Или, быть может, эта женщина сама в силах потягаться со мною? Сейчас увидим».

— Сударыня, — вкрадчиво заговорил он, прижимая к сердцу прекрасную руку Агаты. — Быть может, сударыня, вы меня возненавидите. Но мой долг — служить вам и, хотя бы наперекор вашей воле, прояснить дело. Аббат дознался, что молодого Микеланджело Лаворатори каждодневно в урочный час принимают в личных апартаментах вашего дворца, что он обедает не с челядью и не с другими рабочими, а за вашим столом и втайне ото всех и, наконец, что когда наступает час сьесты, художник отдыхает от своих трудов в объятиях прекраснейшей и очаровательнейшей из женщин.

— Это ложь! — воскликнула княжна. — Это гнусная клевета! Я особо отличала этого юношу, как того достойны, по моему мнению, его талант и образ мыслей, но он обедал со своим отцом в отдельной комнате, а отдыхал в моей картинной галерее. Плохо же подглядывает аббат Нинфо, не то он мог бы рассказать вам, что Микеле, сломленный усталостью, даже провел две-три ночи в одном из закоулков дворца.

— Мне говорили и это, — подтвердил Пиччинино, никогда не упускавший случая сделать вид, будто ему уже давно известно то, что ему только что сообщили.

— Так вот, синьор де Кастро-Реале, — твердо продолжала Агата, глядя ему в лицо, — все это так и было. Но я могу поклясться душою моей матери и вашей матери тоже, да и Микеле мог бы повторить перед вами такую клятву, что он даже не видел меня ни разу до дня бала, когда в присутствии двух сотен рабочих отец впервые представил его мне. На балу я говорила с ним в толпе гостей на парадной лестнице, и господин Ла-Серра, который вел меня под руку, хвалил его искусство тоже. С той минуты и до сего часа Микеле не видел меня. Спросите у него самого! Синьор, вы человек, которого не легко провести. Призовите же на помощь свою проницательность — я на нее вполне полагаюсь.

Эта откровенная речь, произнесенная с уверенностью, которую могла придать ей только правда, заставила Пиччинино содрогнуться от радости, и он с такой силой прижал руку Агаты к своей груди, что княжне сразу стали ясны его чувства. На секунду ее охватил страх, еще обостренный неким ужасным воспоминанием. Но она мигом увидела, какая опасность возникает перед Микеле, и, откладывая до более удобного часа заботу о его прямой безопасности, решила сыграть на самолюбии Кармело Томабене.

— Зачем же было аббату Нинфо, — тем временем спрашивал тот, — сочинять такую неправдоподобную историю?

Агата поняла, что догадавшись о безумной страсти, которую, как она сама сейчас убедилась, разбойник питал к ней, аббат пожелал подстрекнуть Пиччинино и этим ускорить выполнение своего злого замысла. «Коли так, — подумала она, — я применю твое же оружие, подлый Нинфо, ты мне сам подсовываешь его».

— Послушайте, синьор, — заговорила она, — вы так хорошо знаете людей, так умеете проникать в самые тайные глубины души, неужели же до сих пор вы не поняли, что ко всем явным порокам аббата присоединяется еще и бешеное бесстыдство воображения? Вы думаете, он зарится лишь на мое наследство? А разве аббат не намекал вам, что завладей он бумагой, он не удовольствуется одними деньгами, ежели я захочу выкупить часть наследства?

— Да, да! — уже вполне искренно вскричал Пиччинино. — Я сам не раз подмечал у этого безобразного, похотливого чудовища мерзкие влечения и отвратительные порывы. Прикидываясь в подобных случаях, будто он сомневается в женской стойкости, он просто пытается утешить самого себя, так как вполне сознает свое физическое и нравственное уродство. Да, да, я понял это, несмотря на все его притворство. Я не хочу сказать, будто он — он! — любит вас, это значило бы оскорбить само слово «любовь». Но он вожделеет к вам, и он вас ревнует. Ревнует! Это тоже слишком благородное слово! Ревность — страсть молодой души, а душа аббата поражена старческой немощью. Он подозревает и ненавидит все, что вас окружает. Наконец, чтобы победить вас, он додумался до дьявольского средства. Сообразив, что вы не пожелаете заплатить ему за наследство своей благосклонностью, и предполагая, что вы любите этого юношу, он решил захватить его в качестве заложника и заставить вас любою ценой выкупить жизнь и свободу Микеле.

— Мне следовало ожидать этого, — вся похолодев, но сохраняя наружное спокойствие и надменность, сказала княжна. — Выходит, что вы, синьор, не прочь принять участие в предприятии, привычном для людей, занимающихся ремеслом столь мерзким, что само его название ни на одном языке не произнести женщине — так оно постыдно. Мне кажется, господин аббат заслуживает с вашей стороны самой суровой кары за то, что осмеливается приглашать вас в союзники в таком деле.

Удар Агаты попал в цель. Подлые намерения аббата, до сих пор возбуждавшие в молодом разбойнике лишь ироническое презрение, теперь представились ему личной обидой и возбудили в нем жажду мести. Поистине справедливо говорится, что любовь даже в дикой и безудержной душе пробуждает чувство человеческого достоинства.

— Строгой кары? — глухо процедил Пиччинино сквозь стиснутые зубы. — Он ее дождется!.. Однако, — прибавил разбойник, — не тревожьтесь более ни о чем, синьора, и без всяких опасений передайте свою судьбу в мои руки.

— Моя судьба всецело в ваших руках, синьор, — ответила Агата, — в ваших руках также мое состояние, мое доброе имя и жизнь моих друзей. Подумайте, как же мне не тревожиться?

И она открыто поглядела ему в глаза. Во взгляде ее выразилось столько женской прозорливости, что Пиччинино не в силах был противиться ее обаянию и ощутил, как к его чувству в этот миг примешались и робость и уважение.

«О, мечтательница! — подумал он. — Разбойничьего вожака ты все еще представляешь себе либо театральным героем, либо средневековым рыцарем! И, чтобы понравиться тебе, мне придется играть эту роль! Ну, что ж! Я ее сыграю. Для человека начитанного и догадливого здесь нет ничего трудного».