Рейдер - Павел Астахов

Все трое сели в служебную машину с синими номерами и мигалками, и процессия тут же двинулась во Внуково. Въехав на взлетное поле, черная «Ауди» остановилась у трапа самолета, и Марк вышел из автомобиля и в сопровождении заместителя министра быстро взбежал в самолет. Салон бизнес-класса был практически пуст: два коммерсанта на последнем сиденье и жена вице-губернатора с покупками из ГУМа.

– Ну что, земляки-тригорцы, – бодро поприветствовал пассажиров только что назначенный губернатор, – вперед, на новую малую родину!

Жена вице-губернатора смешливо прыснула, коммерсанты дружно ощерились улыбками и так же дружно подняли правые руки в знак ответного приветствия. Но были в салоне и менее оптимистично настроенные персоны.

На переднем кресле сидел заросший щетиной, неопрятно одетый, с опухшими красными глазами Петр Спирский в наручниках. Рядом с ним, развалившись в свободной позе, позевывал охранник в штатском, а в проходе между кресел стоял майор Шмидт.

Увидев начальство, майор поспешно принял стойку «смирно», а когда генерал подошел к следователю и что-то шепнул ему, тот удивленно вытаращил глаза и, покопавшись в кармане, протянул начальнику какой-то предмет. Генерал тут же передал этот предмет Марку, и тогда Фрид подошел к Петру, посмотрел на него сверху вниз, присел на корточки и молча, лично расстегнул наручники только что полученным от заместителя министра ключом.

Рейдер не без труда встал, ошалело оглядел замерших пассажиров и потер затекшие от наручников руки.

«…уголовное дело, возбужденное по признакам… – быстро, невнятно, явно стараясь побыстрее отделаться от этой формальности, читал по бумаге генерал, – привлеченный и допрошенный… Спирский… заявлений не поступило… постановил… прекратить… за отсутствием события преступления…»

Дочитав до конца, генерал откашлялся и протянул лист Петру, но тот не отреагировал, и тогда замминистра отдал постановление Марку Фриду. Тот бережно сложил листок пополам, а затем вчетверо и аккуратно спрятал во внутренний карман пиджака. И только когда Марк отошел от Спирского и, скрестив руки, замер, до рейдера что-то стало доходить.

Машинально огладив грязные спутанные волосы, Петр Петрович провел руками по запачканной несвежей рубашке, брезгливо оглядел себя, словно пытаясь понять, откуда на нем оказались эти стоптанные контрафактные кроссовки АДИБАС, и нетвердой походкой двинулся к выходу.

Майор Шмидт и двое конвойных двинулись ему наперерез, но остановились под грозным взглядом губернатора Фрида, а если еще точнее, то подчиняясь жесту заместителя министра, показавшему им кулак из-за спины счастливого тем, что наконец-то именно он решает судьбы людей, Марка Минаевича.

Петр Петрович пошел к выходу и остановился только на миг – у зеркала. Огладил заросший щетиной подбородок и понял, что самое страшное – глаза. Это были отрешенные, блуждающие глаза пациента психиатрической клиники, только что выписанного после курса интенсивной терапии.

«Как странно выглядит Зло…» – глупо хихикнул Петр Петрович.

Продолжая глуповато улыбаться, на подгибающихся ногах он сошел с трапа и, как завороженный, двинулся навстречу солнцу, поглаживая растертые в кровь наручниками запястья. Отвыкшие от яркого света глаза слезились – поначалу сами по себе, а затем и от переполнивших его чувств. Петр Петрович плакал – впервые за последние тридцать лет.

И дело было не в том, что свобода пришла к нему в образе конкурента Марка Фрида – об этой изменчивости Фортуны – или Фемиды? – адвокат Павлов его предупреждал. Дело было в свободе самой по себе. Никогда прежде Спирский так не жаждал свободы и не ценил ее, может, потому, что лишь теперь понял: единственным, чего он так жаждал всю жизнь, была Свобода.

– Я ошибался… – пугая своим видом подъехавших для посадки на рейс Москва – Тригорск пассажиров, всхлипывал Спирский. – Я не там ее искал.

И пассажиры, даже те, что уже поднимались по трапу, вывернув головы, смотрели и смотрели на странного человека в замызганной одежде и с прочерченными на грязных щеках дорожками от слез.

– Все совсем не так, как я думал, – плакал Петр Петрович и все дальше уходил от своих тюремщиков и освободителей, конвоиров и следователя, самолета и пассажиров – от всех.

Он хотел обрести независимость от бабушкиной пенсии и теткиных окладов, начал копить, а кончил вымогательством – у тех же бабушки и теток. Он мечтал швырнуть Краснову его еженедельный червонец в рожу и не брезговал даже сбором бутылок, а кончил тем, что спаивал таких, как Гога. Он возжаждал свободы от тирании Гоги и, в конце концов, пошел на самое страшное, что можно помыслить.

Не разобравшись в жизни до конца, он двигался наверх, поглощая слабых и порабощая сильных, и всем сердцем верил, что, достигнув самого верха, сумеет вырваться из той клетки, в которой прожил всю жизнь. И только теперь увидел: с каждым его шагом клетка становилась все прочнее, а значит, его клетка – у него в голове.

– Какое счастье, – твердил он в лицо шарахающимся встречным, – Бог мой, какое счастье для вас, что Краснов не дал мне своей фамилии!

Потому что, если бы «Рыцари» признали его чистокровным Красновым, а значит, своим, он бы уже взошел на самый верх, и самая совершенная из клеток – та, что в его голове, – стала бы тотальной. Для всех.

Через полгода в одном из далеких монастырей появился послушник. Он производил впечатление абсолютно счастливого человека, и это было странно, поскольку в каждой своей молитве он прежде всего благодарил Господа и всех, кто стал орудием Его воли, за то, что ему не позволили дойти до конца.

Три товарища

Александр Иванович Батраков вернулся в свой кабинет в пять утра, и уже к обеду его кресло после ремонта – перетяжки лопнувшей кожаной спинки и замены двух роликов – было торжественно водружено на прежнее место. Инженеры и бухгалтеры разбирали сваленные по углам бумаги, уборщицы отмывали полы от крови, грязи и копоти, истребляя, по выражению Батракова, даже сам запах рейдерского духа. Но главное – «красный директор» уже знал все, что следует сделать.

Первым делом предстояло пресечь ничем не обоснованные, но упорные слухи, что адвокат Павлов решал вопрос по НИИ чуть ли не в Кремле, и дать понять, что именно благодаря его, Батракова, характеру и связям антирейдерская кампания проведена столь эффективно и мощно. Только так можно было чуть выправить подпорченный – после массовой и не слишком этичной скупки акций миноритариев – имидж. Впрочем, Батраков был исполнен энтузиазма. Да, для выкупа стольких акций ему пришлось потратить почти все свои сбережения в оффшорном банке, к которым он не прикасался со времен кризиса 98-го года, но цель была достигнута, и теперь Александр Иванович был единственным владельцем «Микроточмаша».

А к вечеру в кабинет прошмыгнула секретарша.

– Александр Иванович, к вам Соломин Юрий Максимович, из Москвы, направлен переводом.

– Не сейчас, – раздраженно отрезал директор. – Вы же видите, я занят.

– Но… он не совсем из Москвы… – дала понять, что не все так просто, умная секретарша. – Он из… другой столицы, северной…

Батраков насторожился, вспомнил, что с утра как раз по этому поводу звонил сам начальник Тригорского управления ФСБ генерал-майор Федотов, вздохнул и, подержав посетителя в неведении «протокольные» четверть часа, приказал допустить. Дверь открылась, и в приемной Генерального директора возник аккуратно одетый, коротко постриженный мужчина.

– Здравствуйте, Александр Иванович! – широко улыбнулся он. – Меня зовут, хотя вы уже наверняка, знаете, Юрий Максимович Соломин, почти тезка известного артиста.

Батраков невольно вздрогнул: улыбка гостя чем-то напомнила ему такую же широкую улыбку адвоката Павлова. Но мимолетное наваждение тут же прошло, и Батраков, чуть замешкавшись, пожал протянутую руку и указал гостю на стул:

– Присаживайтесь, Юрий Максимович, располагайтесь. Сейчас нам чайку сделают. Рассказывайте, что вас к нам привело?

Батраков натужно, однако так же широко улыбнулся.

– Спасибо, а то я прямо из аэропорта. Рейсовый летит слишком поздно, вот я и пристроился к новому губернатору на борт его самолета.

Батраков невольно напрягся; об отставке Некрасова ему сообщили сразу, но вот кто новый губернатор, он еще не знал. А спрашивать не позволял статус.

– В общем, напросился, – улыбнулся Соломин, – зато время сэкономил, а время, которое у нас есть, – это деньги, которых у нас нет, так, кажется, говаривал Остап Бендер.

Батраков нетвердо помнил, что именно говорил Остап Бендер, но на всякий случай понимающе закивал головой.

– Да-да. Время – это действительно деньги. Значит, новый губернатор уже в городе… а вы, стало быть, с ним знакомы…