Огарок во тьме. Моя жизнь в науке - Докинз Ричард

Чарльз останавливался у нас дома четыре или пять раз, и мы всегда счастливы принимать его. Мы реже бывали в Сиэтле, в основном из-за того, что у нас нет такой коллекции “Лирджетов” и “Фэлконов”. Но мы побывали на его незабываемом новоселье в его уникальном незабываемом доме. Вилла Симони – одно из самых изобретательно спланированных зданий, какие я видел в жизни: стеклянные стены сходятся под невероятными углами, суперсовременная архитектура служит идеальным фоном для картин Вазарели и компьютерного экрана во всю стену[123].

К сожалению, мы были вынуждены пропустить прошлогоднюю вечеринку по случаю его пятидесятилетия, но могли ее себе представить и посетить мысленно – в виде небольшого стихотворения, которое я сочинил по этому случаю. Стоит пояснить, что тогда же вышла моя книга “Расплетая радугу” о Китсе и Ньютоне, о науке и поэтах.

Позабудьте Джона Китса, И Ньютону не сравниться, Что там Уильям Батлер Йейтс, Уильям Вордсворт, Уильям Гейтс! Где там радуги свеченье — Вот титан из Возрожденья! Вся ясна ему наука, Он летит быстрее звука, Невзирая на года. (В курсе техники всегда, Даже “Виндоус” понимает.) Прямо в радугу влетает! Чарльзу – слава и почет, Пусть летит всегда вперед!

Расплетая нити научного полотна

Десятилетия моей жизни отмечены двенадцатью книгами: подготовка, сочинение и редактура занимали все мои мысли. Но все эти книги можно найти и прочесть, поэтому было бы бессмысленно пересказывать их одну за одной в автобиографии. Я уже упоминал их названия в примерном хронологическом порядке, когда рассказывал о наших взаимоотношениях с агентами и издателями. Теперь я могу различить некоторые темы, возникающие в моих книгах вновь и вновь: надеюсь, это не прозвучит слишком напыщенно, но мне кажется, что вместе эти темы складываются в некоторую картину мира с точки зрения биолога, по крайней мере, стремящуюся к цельности. Я постараюсь проследить каждую тему через книги, в которых она последовательно развивалась, и вернуться к моменту ее возникновения в моей жизни – а хронология будет прослеживаться лишь приблизительно.

Таксомоторная теория эволюции

В книге “Неутолимая любознательность” я вспоминал, как в Оксфорд приезжала команда японских телевизионщиков. Они явились в черном лондонском такси, из которого во все стороны торчали штативы, лампы, зонты-отражатели и прочее съемочное оборудование. Режиссер очень хотел провести интервью в такси, на ходу. Это оказалось непросто, отчасти потому, что официальный переводчик говорил на английском, которого я понять не мог, так что “интервью” вынужденно превратилось в импровизированный монолог, а незадачливого переводчика отправили на час бродить по улицам, а отчасти потому, что лондонский таксист не знал Оксфорда, так что моя речь то и дело прерывалась возгласами: “Налево! Направо!” Когда мы вернулись в Новый колледж, я поинтересовался, почему нужно было снимать в такси, на что получил озадаченный ответ режиссера: “Хо! Разве вы не автор таксомоторной теории эволюции?” Теперь озадачен был я – только потом я догадался, откуда это взялось. В своих работах я нередко называл человеческий организм “машиной выживания” для генов, которые “ездят на ней”. Мое предположение (которое я, впрочем, никогда не проверял) – что японский переводчик одной из моих работ позволил себе некоторую поэтическую вольность и перевел слово “машина” (vehicle) как “таксомотор”. А из природы телевидения следует, что это достаточная причина, чтобы провести интервью, разъезжая в такси. Но сейчас дело не в автомобилях: я должен объяснить теоретическую значимость “машин”.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Один из неизбывных – и раздражающих – аргументов критиков “Эгоистичного гена” – в том, что там ошибочно описан уровень, на котором действует естественный отбор. Что характерно, эту ошибку лучше других описал Стивен Гулд, чья гениальная способность к неправильному пониманию сочетается с красноречием, с которым он это понимание проявляет:

Среди эволюционистов вспыхнули оживленные споры, когда дарвиновский фокус на отдельных особях был поставлен под сомнение. Сомнения пришли и с уровня выше, и с уровня ниже. С уровня выше пятнадцать лет назад выступил шотландский биолог В. К. Уинн-Эдвардс, взбудоражив ортодоксов: он заявил, что единицы отбора, по крайней мере в эволюции социального поведения, – группы, а не отдельные особи. С уровня ниже недавно высказался английский биолог Ричард Докинз и взбудоражил меня: он заявляет, будто единицы отбора – сами гены, а особи – лишь временные их вместилища[124].

Гулд был прав в том, что Дарвин сосредоточивался на отдельных организмах как единицах естественного отбора, и в том, что Уинн-Эдвардс выступал за альтернативный вариант группового отбора. Верно и то, что я считаю отдельных особей временными вместилищами генов. Но он неправ и трижды неправ, если воспринял это как опровержение дарвиновской мысли о важности отдельной особи. Вся эта риторика про “выше” и “ниже” настолько же ошибочна, насколько соблазнительна. Ген, особь и группа – не ступени одной лестницы. Если уж говорить о лестницах, ген находится в стороне, он как бы отдельно выстроенная ступенька. И ген, и особь – единицы естественного отбора, но в двух разных смыслах “единицы”: один – репликатор, другой – носитель. Репликаторы (на нашей планете это обычно участки ДНК-кода, иногда РНК) – это единицы, которые выживают на протяжении миллионов лет или же не добиваются успеха и вымирают. Мир наполняется успешными репликаторами и очищается от неуспешных, где “успешный” буквально означает способный к выживанию в виде копий во множестве поколений, в геологических масштабах времени.

Успешным репликатор делает его талант воздействовать на мир, способствуя собственному выживанию (как именно он это делает – сильно различается от вида к виду, но, как правило, он влияет на развитие носителей, улучшая их способности к размножению). А если ему удается выжить, он потенциально выживет снова, и снова, и снова… в бесконечное будущее. Так что разница между успехом и неудачей действительно имеет значение. То есть действительно имеет значение для репликатора. Но с носителями все иначе: неважно, насколько успешна или неуспешна отдельная особь, она живет лишь одно поколение. Успех одной особи означает, что она передаст гены в отдаленное будущее, а затем неизбежно умрет в будущем сравнительно недалеком. Даже животные, размножающиеся бесполо, – тли или палочники – не репликаторы, это можно проверить, оторвав им ногу (но проявлять подобный садизм нет необходимости: вы прекрасно знаете, что произойдет). Подобные “мутации” не наследуются. Но уберите или измените кусочек ДНК – и изменение, истинная мутация, может сохраниться на миллион поколений.

Слово “фенотип” обозначает внешние, физические устройства, которыми репликаторы пользуются для обеспечения собственного выживания (с успехом или нет). На практике фенотипы обычно состоят из черт отдельных организмов. А организмы строятся в ходе эмбриологических процессов, на которые влияют едущие в организмах репликаторы. Организмы, особенно животные (растения – в меньшей степени), – это цельные, единые тела, которые либо выживают целиком, либо умирают целиком. А когда животное умирает, с ним погибают все его репликаторы – кроме тех, что успели передаться другому организму в процессе репродукции. Теперь понятнее, что лучше всего подходит именно слово “носитель”? Или же “одноразовая машина выживания”?