Алмазы Селона - Ирина Скидневская

Я перестаю работать и некоторое время наблюдаю, как, скорее всего повинуясь приказам того невидимого, что приехал на их сильных плечах, слуги медленно, робкими перебежками, приближаются ко мне. Постоят, изнывая, на жаре, сделают несколько осторожных шажков и опять замирают. Собаки уже охрипли от бешеного лая, но вот носилки наконец оказались в двадцати метрах от меня. Ближе тоги подходить не решаются, и, видя, что моим незваным гостям от меня ничего не нужно, я снова принимаюсь набивать камнями свою плетеную корзину. Когда она наполняется доверху, за веревки, привязанные к ручкам, я оттаскиваю ее к подножию Короны, самой большой горы в здешних местах, и там освобождаю.

Тоги с опаской наблюдают за мной, готовые в любой момент обратиться в бегство. Долго они так стоят под палящим солнцем, их обнаженные торсы, на которые наброшены яркие накидки, блестят от пота, соломенные шляпы просто дымятся. Собаки устали лаять и, забившись в тень от носилок, лежат на горячей земле, свесив розовые языки.

Через час носилки удаляются, оставив меня одного посреди этой каменистой пустыни, где выжить могут лишь кактусы.

На следующий день все повторилось, только собак было меньше. Носилки появляются на моем плато с завидным постоянством, и через семь дней плотные занавеси впервые раздвинулись. Издалека я разглядел два блестящих уголька, тысячу черных косичек и карминные губы, краска для которых добывается из серой тли, живущей на мясистом кошенильном кактусе.

Носилки опустились на землю, и дочь вождя сама появилась передо мной. Ее черная грива из косичек покрыта белым прозрачным куском ткани; золотистое, стройное, как тростинка, тело обернуто в сине-зеленое платье, такое тонкое, что дивная девичья фигурка кажется обнаженной. Многочисленные золотые браслеты и пластинки на руках и ногах под колебаниями ветерка вызванивают нежную мелодию. Ноги у нее обуты в сандалии из мягкой выделанной кожи, а руки прижаты к груди — как всегда, когда тоги удивляются.

— Ты нашел съедобные камни? — еле слышно спрашивает она. Искусно подведенные темные глаза ее широко распахнуты.

Я с довольным видом похлопал себя по животу:

— Наелся уже!

Она с ужасом смотрит на мой тощий голый живот, слуги за ее спиной испуганно лопочут — в селениях считают, что я ищу съедобные камни, потому что больше не могу есть ничего другого. Меня называют Тот, Который Не Ест.

— Лови! — Я кидаю ей небольшой камень. — Откуси кусочек!

Она приседает и с любопытством глядит на камень, ковыряет его своим тонким длинным пальчиком. Тоги тоже склоняются к камню и переговариваются, но мне уже некогда слушать, я снова волоку свою корзину к горе. Когда я возвращаюсь, она стоит одна, слуги маячат шагах в десяти.

— Ты пошутил, — решительно говорит она мне. — Этот камень нельзя есть!

Я продолжаю бить киркой по камням и улыбаюсь себе в усы, она это замечает и настороженно продолжает меня допрашивать:

— А где твои зеленые уши?

— На месте, — не глядя, отвечаю я.

— Бабушка говорит, они у тебя такие длинные, что с трудом помещаются под шляпой…

— Это точно, прямо до земли, — соглашаюсь я и, чтобы подшутить, делаю к ней шаг и резко срываю свою широкополую соломенную шляпу.

Она в страхе визжит и закрывает глаза руками. Тоги громко гомонят, однако с места не трогаются. Дочь вождя смотрит на меня сквозь раздвинутые пальцы и не обнаруживает на моей голове никаких зеленых ушей. Я смеюсь, она тоже начинает несмело хихикать.

— Ну все, — говорю я. — Давай домой, а то у меня дело стоит.

Настал день, когда она пришла одна — под палящим солнцем поднялась по дороге в горах на мое плато. Чтобы передохнуть, присела на корточки — здесь больше некуда сесть, вокруг только пустыня из камня — и наблюдает, как я долблю твердую, как железо, землю.

— Почему ты не умираешь?

— А зачем мне умирать? Я еще не старый.

— Ты же ничего не ешь!

— Ем. — Я достаю из кармана пару белых таблеток и глотаю у нее на глазах.

— Ты… наелся?.. — округлив глаза, спрашивает она. Я киваю. — А сколько тебе лет?

— Тридцать.

Она смотрит на свои руки, пересчитывает пальцы и шевелит губами.

— А мне пятнадцать.

— О, тебе уже замуж пора. Что-то ты засиделась в девках, так, кажется, здесь говорят? Жениха нашли?

Она злится. Ее розовато-смуглое лицо краснеет, красивые брови сдвигаются у переносицы. Она и правда уже не ребенок, а прекрасная женщина, невеста на выданье.

— Я выйду только за того, кого полюблю!

— Хорошее дело, — соглашаюсь я. — Отправляйся домой, а? Ты мне мешаешь работать.

Она встает на ноги и вдруг дрожащим голосом заявляет:

— Я хочу быть с тобой… всегда…

Я остолбенело смотрю на нее, и в груди у меня начинает тревожно-сладостно ныть…

— Ты не можешь здесь оставаться. Пожалуйста, уходи.

Она не на шутку разволновалась.

— Ты сам сказал, что нужно быть с тем, кого любишь…

— Слушай, перестань. Ты дочь вождя, а я нищий.

— У меня есть золото, много, в слитках и украшениях… Зачем ты копаешь эти длинные ямы? Ты ищешь золото? Оно у меня есть!

— Мне не нужно золото.

Она просияла:

— Ты любишь меня не за мое богатство…

Тьфу ты!

— Тебе не нужен такой муж, — продолжаю я ее увещевать. — Я не выращиваю виноград и фиговые деревья и не пасу в долине верблюдов. Я копаю камни, видишь?

— Я буду помогать тебе, светловолосый человек, — шепчет она, глядя на меня затуманившимся взором.

Начинается ветер, он кидает песок прямо нам в лицо, но мы не сводим друг с друга глаз. Она так красива, эта дочь вождя, стоит рядом, но так далека от меня… Я качаю головой.

— Люди говорят, что ты бездельник…

— Так и есть.

— Что ты сумасшедший…

— Это точно.

— Что ты не бреешь бороду, потому что подманиваешь злых духов…

— Правду говорят люди, — соглашаюсь я.

— Ты мне подходишь!

Позвякивая браслетами и покачивая бедрами, она приблизилась, грациозная, волнующая, прикоснулась к моей обожженной солнцем руке и потянулась к губам…

— Иди домой! — оттолкнув ее, резко сказал я.

Глаза у нее наполнились слезами и гневом.

— У тебя зеленые уши! — закричала она, топая ногами. — До земли!

Я смотрю, как она убегает по длинной дороге.

— Не приходи больше! — кричу я ей вслед. — Никогда!

Она еще что-то кричит, но из-за ветра я уже не слышу.

— Нечего здесь делать, — шепчу я и никак не могу найти кирку, хотя она лежит прямо у моих ног.

На следующее утро я, как всегда, принимаюсь за работу, и, стиснув зубы, таскаю свою корзину. Веревка все время выскальзывает, кирка норовит оттяпать ногу, а камни просыпаются на землю.