Русская Италия - Сергей Юрьевич Нечаев

– раз я с Севера – к ее серости. Я просто считаю, что вода есть образ времени, и под всякий Новый год, в несколько языческом духе, стараюсь оказаться у воды, предпочтительно у моря или у океана, чтобы застать всплытие новой порции, нового стакана времени».

То, что в Венеции Бродский видел город, где он родился, – это, скорее всего, миф. Венеция лишь отдаленно напоминала ему о нем. Венеция Бродского – это совершенно другой, фантастический в своей реальности город. Он полюбил его без всякой связи с Ленинградом, полюбил таким, каков он есть, раз и навсегда…

* * *

В своей книге «Диалоги с Иосифом Бродским» Соломон Волков пишет, что Бродский любил встречать в Венеции Рождество, но это не было для него каким-то ритуалом. Бродский поясняет:

«Никаких ритуалов у меня вообще нет. Просто всякий раз, когда бывал в Венеции, я ездил туда на Рождество. Каникулы потому что. На протяжении последних девяти лет, думаю, не пропустил случая, за исключением двух раз. Оба раза я оказался в больнице. Это не ритуал, конечно же. Просто я считаю, что так и должно быть. Это мой пункт, если угодно. Новый год. Перемена года, перемена времени; время выходит из воды. Об этом неохота говорить, потому что это уж чистая метафизика».

На вопрос о том, можно ли сказать, что Венеция стала одним из миров Бродского, поэт отвечает:

«И да, и нет. Знаете, человек смотрит на себя, вольно или невольно, как на героя какого-то романа или кинофильма, где он – в кадре. И мой заскок – на заднем плане должна быть Венеция… Просто Венеция – лучшее, что на земле создано. Если существует некая идея порядка, то Венеция – наиболее естественное, осмысленное к ней приближение… Почему я говорю про Италию, что это действительно единственное место, которое можно было бы назвать раем на земле? Да потому что, живя в Италии, я понимаю: это то, каким миропорядок должен быть… И каким он, видимо, был когда-то. Может быть, в Древнем Риме».

* * *

Бродский умер во сне от инфаркта (всего на его долю выпало три инфаркта и две операции на сердце). Произошло это в Нью-Йорке, в ночь с 27 на 28 января 1996 года.

Когда Бродский умер, нужно было как-то объяснить это его маленькой дочери, и ей сказали, что папа теперь на небе. Девочка сразу уточнила: «На небе с Моцартом?»

Некогда Бродский написал:

Ни страны, ни погоста

не хочу выбирать.

На Васильевский остров

я приду умирать.

Кому-то пришло в голову назвать эти строки его завещанием, хотя написаны они были за два года до ареста и за десять лет до высылки из страны. Но так уж получилось, что Бродский действительно был похоронен на острове, но не на Васильевском, а на острове Сан-Микеле, в его любимой Венеции.

Место для захоронения выбрала его вдова Мария Соццани-Бродская. С одной стороны, Венеция – это как раз на полпути между Россией, где родился поэт, и Америкой, давшей ему приют, когда родина его изгнала. С другой стороны, он действительно очень любил этот город. Больше всех городов на свете. К тому же, по словам Марии, «похоронить его в Венеции было проще, чем в других городах», например, в ее родном Компиньяно, что неподалеку от Лукки.

* * *

П.Д. Волкова в книге об Арсении Тарковском пишет:

«Так странно пророчески оговариваются поэты. Иосиф Бродский, безмерно любивший Венецию, с грустью заметил, что никогда не будет похоронен на кладбище острова Сан-Микеле в Венеции. Но могила его именно там, где он хотел и не чаял найти вечный покой».

Много слухов ходит вокруг смерти, а особенно похорон поэта. Несколько проясняет ситуацию его близкий друг и по совместительству секретарь Илья Кутик:

«За две недели до смерти он купил себе место на кладбище. Смерти он боялся жутко, не хотел быть ни зарытым, ни сожженным, его устроило бы, если бы он оказался куда-нибудь замурованным. Так оно поначалу и получилось. Он купил место в маленькой часовенке на ужасном нью-йоркском кладбище, находящемся на границе с плохим Бродвеем. Это была его воля. После этого он оставил подробное завещание по русским и американским делам, составил список людей, которым были отправлены письма. В них Бродский просил получателя дать подписку в том, что до 2020 года он не будет рассказывать о Бродском как о человеке, не будет обсуждать в прессе его частную жизнь. О Бродском как о поэте пусть говорят сколько угодно. В России об этом факте почти никому не известно, поэтому многие из получивших то письмо и не держат данного слова.

А потом было перезахоронение в Венеции. Это вообще гоголевская история, о которой в России тоже почти никто не знает. Бродский не был ни иудеем, ни христианином по той причине, что человеку, может быть, воздается не по вере его, а по его деяниям, хотя его вдова Мария Содзани [они женились в сентябре 1990 года, а через три года у Бродского родилась дочь) хоронила его по католическому обряду. У Иосифа было для себя два определения: русский поэт и американский эссеист. И все.

Итак, о перезахоронении. Мистика началась уже в самолете: гроб в полете открылся. Надо сказать, что в Америке гробы не забивают гвоздями, их закрывают на шурупы и болты, они не открываются даже от перепадов высоты и давления. Иногда и при авиакатастрофах не открываются, а тут – ни с того ни с сего. В Венеции стали грузить гроб на катафалк, он переломился пополам. Пришлось тело перекладывать в другую домовину. Напомню, что это было год спустя после кончины. Дальше на гондолах его доставили на Остров Мертвых. Первоначальный план предполагал его погребение на русской половине кладбища, между могилами Стравинского и Дягилева. Оказалось, что это невозможно, поскольку необходимо разрешение Русской православной церкви в Венеции, а она его не дает, потому что православным он не был. Гроб в итоге стоит, стоят люди, ждут. Начались метания, шатания, разброд; часа два шли переговоры. В результате принимается решение похоронить его на евангелистской стороне. Но там нет свободных мест, в то время как на русской – сколько душе угодно. Тем не менее место нашли – в ногах у Эзры Паунда. [Замечу, что Паунда как человека и антисемита Бродский не выносил, но как поэта ценил очень высоко. Середина на половину какая-то