Владимир Высоцкий. По-над пропастью - Ю. Сушко

В маленькой, теплой квартирке Валентина Савича на улице Веснина спокойно и уютно. Отсюда не хочется уходить, было такое чувство, что там, за окном, на улице все дела и заботы, все неприятности. В театре «шеф» злится: «Тартюф» не клеится. Не лежит у Владимира душа к этому Оргону, ну его к лешему. Подумаешь, главная роль! Галилей, Хлопуша — куда главней... С Дупаком уже оговорил тылы, план отхода, а с Петровичем все оттягивал. Недавно была очередная репетиция. Смехов потом нахваливал: «Прекрасно!». А когда узнал, что Высоцкий решил отказаться, удивился: «Ты тогда хотя бы похуже репетировал, чудак!» А он не умел иначе. Наконец, собрался, пошел в кабинет к Любимову:

— Юрий Петрович. Пускай репетирует Феликс Антипов, а мне — вот так надо!

Что тут началось!.. Крик, шум, проклятия, просьбы! Слава богу, потом шеф все же угомонился...

Ладно, людям новые песни обещал показать. «Валентин, ты готов? — спросил хозяина. — Ну, поехали!..»:

У нее все свое — и белье, и жилье, —Ну а я ангажирую угол у тети.Для нее — все свободное время мое,На нее я гляжу из окна, что напротив…

Кто-то из ребят, послушав в первый раз про «популярного артиста из «Таганки», пошутил: «Окно, что напротив...» — уж не в славном ли городе Париже?»

Горько-сладкое послевкусие осталось после премьеры «Служили два товарища». В фильме осталась треть роли Брусенцова, все остальное ушло в корзину. И сцена свадьбы с Сашенькой — Ией Саввиной, как черт из бутылки, вылезает. А ведь до этого были громадные эпизоды, где было показано, что он за человек, его философия. Но это велено было убрать. Осталось голое действие. Ия тоже жалела замечательную сцену: «Мне ее так жалко, ну просто не передать! Сколько было любви, сколько нежности у этого Брусенцова. По фильму он резкий, озлобленный, а тут был нежнейший человек, любящий. Я так тогда негодовала, была просто вне себя!.. И выбросили эту сцену именно затем, чтобы не показать, будто белогвардейцы могут так любить».

Хотя, честно говоря, картина получилась. Ему удалось показать трагедию человека, волею судеб оказавшегося в числе защитников белого дела. Такие, как Брусенцов, понимали свою обреченность. Жить вне России для них было невозможно, а новую Россию они принять не могли...

— Володь, а что там с Сатирой, спектакль-то вышел? — поинтересовался Валик Савич.

— Да, все в порядке. Песни мои поют, и довольно неплохо, я даже не ожидал. И «Шмнастику», и «Корабли». Будешь записывать? Давай. Там еще одна была, послушайте, это как бы семейная хроника...

В желтой жаркой Африке,В центральной ее части,Как-то вдруг вне графикаСлучилось несчастье, —Слон сказал, не разобрав:«Видно, быть потопу!..»В общем, так один ЖирафВлюбился — в Антилопу!

После премьеры в Театре Сатиры, как водится, был банкет в малом репетиционным зале за длинным столом. Когда за ним остались самые стойкие, попросили спеть. Конечно, почему нет?!

Милая актрисочка Танечка Егорова смотрела на него во все глаза. Захотелось петь ей одной — и про жирафа, и про девочек, которые скоро сменят шинели на платьица, и другие песни...

Татьяна Егорова потом вспоминала об этом странном вечере и о Высоцком: «Вокруг него образовался круг артистов. Я взяла свой стул и села неподалеку. Он впился в меня глазами и вместе со стулом подвинулся к моему.. Ударил по струнам... Встал. Налил водки. Выпил. Налил бокал шампанского — протянул мне. Опять ударил по струнам и новая песня — глядя мне в глаза... Мой цензор был во хмелю и крепко спал, и я без руля и без ветрил бросилась в «поток» под названием «Высоцкий». Он это чувствовал, у нас произошло сцепление... Какого рода сцепление было у Высоцкого, мне не дано знать, скорее всего, это было вечное одиночество... В этом небольшом зале летали невидимые огненные стрелы, вспыхивали невидимые молнии — напряжение было такое, как во время грозы. Своим рычащим и хриплым голосом, впившись в мои зрачки, Высоцкий продолжал... Я сидела, улыбаясь, в малиновой юбке, в белой кофточке, как во сне, раскачиваясь на стуле, с остатками шампанского в прозрачном бокале... Я явно ему нравилась, Андрюша (Миронов. — Ю.С.) все это видел и пришел просто в невменяемое состояние от ревности. Сказал: «Пойдем, я тебе покажу фотографию». Вывел меня в коридор и ка-ак даст! Там была полная тьма, и он не понимал даже, куда бьет. Так что эта горбинка на переносице — имени Высоцкого и Миронова. У Андрюши после этого случая на руке остался шрам. И в душе тоже...»

Бывает. Зря, что ли, Высоцкий пел: «Спешу навстречу новым поединкам и, как всегда, намерен побеждать!»?

Как же, как же, «победитель»... Из Парижа — ни гу-гу. Весь ноябрь в театре не играет, постоянные (и справедливые) претензии, висит там буквально на волоске. Потом опять больница, черт бы ее подрал, надо ломать график съемок «Опасных гастролей». Хотя при чем тут больница и лекари, сам во всем виноват!

В середине декабря состоялся худсовет Таганки по поводу восстановления в гражданских правах артиста B.C. Высоцкого. Ребята потом пересказывали (хорошо иметь всевидящее ухо) речь Любимова: «Есть принципиальная разница между Губенко и Высоцким. Губенко — гангстер, Высоцкий — несчастный человек, любящий, при всех отклонениях, театр и желающий в нем работать». Строгий дядюшка Дупак якобы предложил перевести Высоцкого в рабочие сцены. Хотя бы временно, на какой-то срок. Дескать, есть же на Западе общественные работы, в той же его Франции, например.

Уел, чапаевец. Не иначе, от своей женушки, дочери героического комдива, мозгов поднабрался. Разберемся...

А тут еще Славина, прости Господи, свинью подложила. Пришел к ней за советом, как к товарищу: что делать, Зин? Она и присоветовала: встань перед Любимовым на колени и скажи: «Отец родной, не погуби!» Он послушался, дурак. А когда рухнул перед шефом, тот решил, что Высоцкий пьян и заорал: «Щенок, встань с колен! Ты что ползаешь, встать уже не можешь?!.» В общем, удружила Зина, научила...

На днях звонила Марина, обещала приехать на Новый год. Тогда все и наладится.

Перед праздником в театре решили устроить предновогодний «домашний огонек». Многое изменилось за четыре с небольшим года, раньше каждый день рождения был общим праздником, а теперь? Стареем... Болгарский журналист Любен Георгиев, случайно оказавшийся среди гостей на том вечере, видел: «Каким мрачным и молчаливым выглядел Владимир... Возле его столика стоял пустой стул. Должна была приехать Марина (два или три раза он выходил и куда-то звонил по телефону), но она не приехала...»

«ОСТАЕТСЯ ОДНО: ТОЛЬКО ЛЕЧЬ ПОМЕРЕТЬ!..»