Подъем и падение Запада - Анатолий Уткин

И когда Клинтон с великой серьезностью, разделяемой в данном случае и мемуаристом, говорит Ельцину: «У тебя внутри огонь настоящего демократа и настоящего реформатора… России повезло, что ты был у нее», то возникает неловкое чувство, что это уже слишком. Наверное, и далекий от рефлексивности Ельцин внутренне сжался от подобных «преувеличений». При этом Тэлбот признает, что в Москве ему постоянно говорили те, кого инстинкт суицида не поглотил полностью: «Вы только подливаете нам яд и при этом говорите, что нам этот яд полезен». В Вашингтоне много переживали относительно создания российского сектора с целью спасти тысячи сербов в Косово от головорезов Тачи.

Какая внешнеполитическая стратегия виделась Клинтону и Тэлботу оптимальной? Став фактически империей (а какие еще аргументы после крушения коммунизма объясняют военное присутствие США в 45 странах мира?), Америка должна решить для себя, какой стратегией она намерена руководствоваться в мире. Что для нее значит Россия, буквально оседлавшая Евразию. Нет сомнений, что практически непредсказуемое будущее способно преподнести Вашингтону сюрпризы. Стоит ли так ослаблять Россию? Верный ли это путь для имперского гегемона в мире, где не сказали еще своего исторического слова такие гиганты, как Китай? Не обернется ли ликование по поводу бесконечного ослабления России очередной «иронией истории»? В быстро меняющемся мире будущего Россия еще очень может пригодиться Америке, осознает она это или не осознает. И маниакальное ломание ей хребта может при определенном повороте событий оказаться весьма близорукой политикой.

Но самонадеянное вмешательство в дела других стран редко дает позитивные результаты. Ставить на сикофантов, всегда знающих, какая риторика ласкает слух «дяде Сэму», и игнорировать живые силы (равно как и интересы другой страны) в конечном счете контрпродуктивно. Во–вторых, если Соединенные Штаты решили взять на себя глобальную ответственность, то они просто обязаны не просто подбирать все то, что плохо лежит, а сформировать стратегическое видение, где крупнейшие державы современности могли бы найти достойное место, а не оказываться в положении презираемых сателлитов. На презентации мемуаров лучшего американского знатока России в Фонде Карнеги Тэлбота спросили: вы много пишете о том, чего добились Соединенные Штаты в России. А что получила сама Россия? Совпадают ли ее интересы с американскими или Вашингтон действовал в ущерб Москве? Не велика ли цена, не вспомнит ли страна с такой историей, как российская, все то, что с улыбкой делал с ней заокеанский колосс, нимало не заботясь о производимом впечатлении?

Пресловутая «химия общения» — не более чем «потемкинская деревня» великой гармонии, которой на самом деле нет. Тэлбот указывает на причину «химии» в возлияниях, безжалостно зафиксированных на страницах книги. Здесь же фиксируется и жесткое презрение таких лиц, как Уоррен Кристофер и Энтони Лейк. Сэнди Бергер говорил о «высокой бессмыслице» ельцинских речей[357]. Клинтон успокоил своих помощников своеобразно: «Ельцин все же не безнадежный пьяница»[358]. Речь шла о пристающем к телохранителям президенте России. «Только когда два президента встречались с глазу на глаз, Ельцин расставался с позерством, и тогда Клинтон мог продолжать работать над ним»[359]. Возможно, что за тысячелетнюю историю России у нее были слабые правители, но, думаю, даже над ними не «работали» иноплеменные вожди.

Но американский президент решительно считал, что «пьяный Ельцин лучше большинства непьющих альтернативных кандидатов». Вот как Тэлбот описывает поведение кремлевского владыки на публике и в узком кругу американского руководства: «Когда по обе стороны стола переговоров сидело много людей, он (Ельцин) играл роль решительного, даже не допускающего возражений лидера, который знает, чего он хочет, и настаивает на том, чтобы это получить; в ходе частных бесед он становился из напористо самоуверенного внимательным и восприимчивым, уступая обольщению и уговорам Клинтона; затем на завершающей пресс–конференции он из кожи вон лез, чтобы теми способами, которые сам придумал, излучать уверенность в себе и маскировать, насколько податливым он был за закрытыми дверями»[360]. Нам всем должно быть стыдно от этих строк.

В 1945 г. потерпели поражение Германия и Япония, в последующие годы ослабевшие западноевропейские метрополии постепенно теряли свои позиции. Все это объективно способствовало возвышению США. В 1990 г. довольно неожиданно затормозился экономический рывок Японии, уже достигшей уровня половины колоссального американского ВНП. Соединенные Штаты при населении, составлявшем менее 5 % мирового, владели примерно 50 % мировых богатств — и это питало иллюзии о незыблемости международных позиций крупнейшей страны капиталистического мира, казалось ей естественным положением вещей.

Запад

С крушением Востока окончился полувековой период баланса на мировой арене стратегических сил. В начале XXI века ВНП Запада достиг двадцати четырех триллионов долларов. У Америки появились беспрецедентные инструменты воздействия на мир, в котором ей уже не противостоял коммунистический блок. Именно в это время американцы как бы заново обозрели мировой горизонт и убедились в том, что перед Америкой открываются невероятные, немыслимые прежде материальные, политические и культурные возможности. Они увидели, что даже те, кто боялся Америки и противостоял ей (множество голосов от Парижа до Багдада и Пекина), ныне определяют будущее исходя из факта глобального преобладания американской мощи. «Момент» однополярности превратился в десятилетие однополярности и может продлиться намного дольше. У Америки есть все, кроме конкурентов.

В течение первого десятилетия после крушения СССР существовала своего рода инерция. И только в сентябре 2001 гг. на развалинах Международного торгового центра в Нью — Йорке преисполненные скорби и желания мщения американцы окончательно осознали, что у Америки нет противовеса, нет сдерживающего начала на этой планете, что геополитический баланс окончательно ушел в прошлое. Российская держава вошла в возглавляемую Соединенными Штатами коалицию. Руководствуясь желанием отомстить неспровоцированному нападению, американское общество обратилось к «сиренам» имперской опеки над всем миром.

По четырем показателям — подоле своего валового национального продукта в общемировом производстве, по сумме военных расходов, по размерам стратегических сил и по относительной независимости Сырьевой базы от внешнего мира — США достигли апогея своего могущества. Сегодня Соединенные Штаты владеют 4500 единиц стратегического ядерного оружия[361]. Глядя в будущее, американские футурологи видят возможное появление полнокровного глобального конкурента примерно через четверть века. Речь идет о самой бурно развивающейся стране — Китае, с которой у США складываются все более сложные отношения. США уже ввели ограничения на импорт из Китая тканей, одежды, цветных телевизоров, полупроводников, мебели из древесины, креветок. Но обнаружилось и слабое место Америки — ее финансовый дефицит. У США дефицит по текущим статьям платежного баланса приближается к 800 млрд долл, и продолжает быстро расти[362].

Со времен первых пуритан–поселенцев и, конечно же, со времени бурной деятельности отцов–основателей республики в СШАукоренился миф об исключительной миссии Америки в мире. Задача создания глобальной зоны влияния буквально не могла бы быть решена без переносимого из поколения в поколение американцев представления о том, что Америка — это «лаборатория прогресса», что Соединенные Штаты имеют право и даже обязанность «поделиться» своим прогрессом с «менее удачливыми» районами мира. Те, кто планирует американский внешнеполитический курс, воспевали «моральный пример» североамериканской республики, поучительность эксперимента свободы на североамериканском континенте. Энергичность национального характера стала связываться с императивом миссионерской деятельности в глобальных масштабах. Предприимчивость подавалась как предпосылка разрешения всех проблем.

Вторая черта экспансионистской практики — безапелляционная вера правящих кругов в существование американского решения для любой из мировых проблем. Здесь мы имеем дело с феноменом исключительной исторической устойчивости. Несмотря на многочисленные примеры тяжелейших провалов, неудач политики США на мировой арене, поколение за поколением американских политических деятелей предлагают собственные варианты решения любых международных и локальных споров в различных частях земного шара. За таким глобализмом стоит вера его авторов в эталонную сущность буржуазной демократии американского образца. Вера в универсальную приложимость догм буржуазно–демократической модели парадоксально незыблема в американской идеологии.