Гость из бездны - Георгий Мартынов

Переведя выходной люк на автономное управление, он разбил тонкое стекло, закрывавшее красную кнопку в центре пульта, и резким движением нажал на неё.

Пение приборов смолкло. В рубке наступила жуткая тишина. Стрелки замерли. Одна из них медленно опускалась к нулю. Вот она вздрогнула в последний раз и остановилась.

— Ну вот и всё! — Второв ещё раз взглянул на фотографию. Двое людей, казалось, одобрительно улыбались. — Прощайте!

Он вышел, не оборачиваясь.

Гигантский корабль был мёртв. Пройдёт ещё несколько суток — и погаснет свет. Настанет мрак и вечная неподвижность. Никогда больше не вспыхнет ослепительный поток фотонного излучения. Никогда космолёт не отделится от Европы.

Космический рейс действительно закончился.

Лифт не работал. Второв спустился вниз по аварийной лестнице, отвесно идущей внутри узкой трубы. Одиннадцать товарищей ждали его, уже одетые в скафандры, готовые к выходу. Он быстро оделся сам.

— Стронций подвёл ракетоплан к самому борту «Ленина», — сказал Кривоносов. — Нам придётся только спуститься — и сразу попадём в их выходную камеру.

— Хорошо, — Второв кивнул головой.

— Я очень волнуюсь… — сказала Ксения Николаевна. — Какие они?

Все поняли, что она говорит о людях, ждущих в ракетоплане, — людях нового времени, отдалённых потомках людей двадцать первого века.

— Я уверен, — сказал Крижевский, — они люди как люди.

Волновались все. Даже Второв. Слишком необычно было предстоявшее свидание. Виктор Озеров был бледен и мрачен. Он не сказал ни слова.

— Ну что ж, пошли! — Второв нажал кнопку. Наружная дверь корабля отошла в сторону. Открылся взору привычный мир звёзд. Внизу, под светом маленького Солнца, блестел корпус «ЦМП-258».

— Лестницу!

Длинная лента металлических ступенек поползла вниз.

— Уничтожьте кнопку двери, — приказал Второв и первым начал пятидесятиметровый спуск.

Котов быстро отвинтил прикрывающую пластинку и тремя ударами оборвал все провода. Теперь дверь уже не могла закрыться. Через несколько минут из корабля выйдет весь воздух и рассеется в пространстве.

Один за другим космонавты покинули свой корабль.

Выходной люк ракетоплана был открыт. Когда все двенадцать человек собрались в камере, он закрылся.

Помещение было довольно велико и ярко освещено. Чем? Они не видели источников света.

Чей-то голос произнёс по-русски, но с заметным акцентом:

— Снимите скафандры и сложите их в зелёный ящик.

Зелёный ящик стоял у стены. Он был металлическим.

Все, кроме Озерова, разделись удивительно быстро — быстрее, чем проделывали эту процедуру когда-либо раньше. Виктор, словно нарочно, снимал скафандр крайне медленно.

Но наконец и он сложил свои пустолазные доспехи в зелёный ящик.

— Закройте глаза! — произнёс тот же голос.

Они почувствовали короткое дуновение очень горячего воздуха, быть может газа, а когда открыли глаза, внутренняя дверь ракетоплана оказалась уже открытой.

За ней стояли и смотрели на них трое людей. Очень высокие, массивные, они были в лёгких костюмах. На лицах, казавшихся совсем молодыми, белозубо сверкали приветливые улыбки.

С минуту обе группы внимательно рассматривали друг друга.

Космонавты облегчённо вздохнули. Эти люди были такими же, как они сами, но только крупнее. И они показались им очень красивыми.

Неужели все люди на Земле стали такими?…

— Это прекрасно! — прошептала Станиславская. Один из встречающих выступил вперёд.

— По поручению человечества Земли, — сказал он по-английски (космонавты догадались, что это Стронций), — поздравляю вас с успешным возвращением. Земля ждёт вас.

Больше он ничего не сказал. Длинные речи, видимо, были не приняты в тридцать девятом веке.

— Спасибо! — ответил Второв.

Экипаж ракетоплана счёл, очевидно, официальную часть встречи законченной. Все трое подошли к космонавтам и по очереди обняли и поцеловали одинаково всех — мужчин и женщин. Это было сделано так просто и искренне, что даже Озеров почувствовал себя среди своих.

— Меня зовут Стронций, — сказал тот, кто говорил первым, — его — Кассий, а это Пётр. Ваши имена нам известны, покажите, кому принадлежит каждое имя.

Второв назвал всех своих товарищей. Он сделал это довольно быстро, но члены экипажа «ЦМП» сразу все запомнили и в дальнейшем ни разу не перепутали ни одного имени.

Второв называл как имя, так и фамилию каждого. Но люди нового времени как будто сразу забыли фамилии. Они стали называть всех просто по именам.

Хозяева пригласили своих гостей пройти внутрь ракеты.

«ЦМП» не имел никаких кают. Одно большое помещение служило как для управления, так и для пребывания экипажа.

— Ракетоплан летает только на короткие расстояния, — пояснил Стронций.

«Ничего себе короткие, — подумал Второв. — От Марса до Европы!»

Стронций протянул Второву лист бумаги.

— Эта радиограмма, — сказал он, — получена нами в пути. Она адресована вам.

Второв прочёл вслух:

«Мои дорогие современники! Нет слов выразить мою радость. Жду вас с величайшим нетерпением. Обнимаю и целую каждого. Дмитрий Волгин».

Космонавты переглянулись, Озеров вздрогнул и весь подался вперёд.

— Кто это? — спросил Второв.

— Дмитрий Волгин, — ответил Стронций, — человек, пришедший к нам, так же как и вы, из далёкого прошлого. Из двадцатого века.

— Двадцатого?!.

Они хорошо знали, что в двадцатом веке ещё не было межзвёздных кораблей.

— Каким образом… — начал Второв, но Стронций перебил его.

— Дмитрий Волгин не космонавт, — сказал он.

4

Не было на Земле человека, который не ждал бы прилёта экипажа «Ленина». Вся Земля готовилась встретить первых победителей Большого Космоса. Их имена, вошедшие в учебники истории, были хорошо известны всем. Эти люди были легендарны.

Но с самым большим нетерпением, несомненно, ждал их Волгин. С момента, когда Люций сообщил о возвращении людей, покинувших Землю в двадцать первом веке, — «в начале второго века коммунистической эры», как сказал он, — Волгин потерял покой. Он считал не дни, а часы. Космонавты должны были ступить на Землю двадцать третьего сентября рано утром на центральном космодроме, расположенном в бывшей пустыне Сахаре. Волгин устремился туда двадцать первого.

Его буквально сжигало нетерпение. Увидеть, обнять, почувствовать близость людей, родившихся в одну эпоху с ним, говорящих с ним на одном языке, — ни о чём другом он не мог думать.