Дело академика Вавилова - Марк Поповский

Впрочем, не двуликие и трехликие цицины определили тот страстный интерес к личности Вавилова, который вдруг прорвался по всей стране. Правда о прошлом, живое чувство справедливости более всего нужны молодым. И под напором страстной заинтересованности новых поколений чиновники вынуждены были отступить. Начались вечера памяти Вавилова, послышались негодующие голоса тех, кто впервые услышал о трагедии ученого. Литератор Александр Гладков побывал зимой 1966 года в ВИРе. Он присутствовал на общем собрании, где другой писатель, работающий над биографией Вавилова, по материалам будущей книги рассказывал об обстоятельствах гибели своего героя. Вот как на страницах "Комсомольской правды" описал А. Гладков свои впечатления:

"Все это продолжалось два с половиной часа. Я сидел на сцене сзади президиума собрания и смотрел на лица в зале. Сколько выражений, полувыражений, оттенков, нюансов! Упрямая и угрюмая сосредоточенность, любопытство, волнение, которое едва сдерживается, растерянность, скептицизм просто и скептицизм как маска, чиновное недовольство за потревоженный покой, слезы и ярче всего - нетерпеливая жажда истины. Неодолимая сила правды, сила фактов - часто ли искусство дотягивается до такого уровня?!" 28

Реабилитация Вавилова полным ходом шла в течение всего 1966 года. Забытая трагедия привлекала все большее внимание общества. "Мы хотим слышать не только о судьбе Моцарта, но и об его отравителе Сальери", написала в своем письме семья московского инженера, посмотрев одну из вавиловских телепередач. Правда, которую жаждали услышать и узнать миллионы людей, оставалась все еще под запретом. Но весной - летом 1966 года казалось, что запрет этот вот-вот рухнет. Появились первые более или менее честные статьи в журналах, сценаристы и режиссеры обсуждали возможность фильмов о Вавилове, писатели и философы взялись за книги на эту тему. Навстречу общему желанию сдвинулась даже обычно косная в делах общественных Академия наук.

После своего первого письма сын Николая Вавилова Юрий, профессор Н. А. Майсурян и М. А. Поповский обратились к вице-президенту АН СССР Николаю Семенову с другим предложением. Мы рекомендовали создать Комиссию по сохранению и разработке научного наследия Н. И. Вавилова. На пороге 80-летия со дня рождения ученого комиссия должна была собрать все материалы, что относятся к судьбе погибшего. Наше предложение, принятое вначале с энтузиазмом, долго оставалось без ответа. В недрах академии что-то "варилось", бурлило, кипело. Хотя мемориальные комиссии такого рода уже существовали при Союзе писателей, академия не была готова признать, что один из ее членов замучен в недрах КГБ и теперь надо об этом сказать со всей откровенностью. В конце концов, месяцев через девять-десять, 8 июля 1966 года, последовало Постановление президиума АН СССР № 476: "Учитывая большое значение, которое имеют для развития науки труды и материалы, связанные с жизнью и деятельностью академика Н. И. Вавилова, организовать при Отделении общей биологии Комиссию по сохранению и разработке научного наследия Н. И. Вавилова" 29. Двумя месяцами раньше, в мае, съехавшиеся в Москву со всей страны биологи учредили Всесоюзное общество селекционеров и генетиков. Заседания нового Общества проходили в цветущем Ботаническом саду академии, при всеобщем энтузиазме делегатов. У старых генетиков, хвативших в последние четверть века немало лиха, голова кружилась от счастья: наконец-то торжествует справедливость, наконец-то вместо постылой болтовни о "победах мичуринской биологии" можно заняться настоящим делом, настоящей наукой. Праздничная атмосфера разрядилась бурей аплодисментов, когда ленинградский делегат Даниил Владимирович Лебедев предложил дать новому Обществу имя академика Вавилова.

"Николай Иванович не просто крупный ученый, он олицетворяет все самое лучшее, что присуще советской науке, - сказал Д. В. Лебедев. - Он был настоящим патриотом, причем его патриотизм ни на йоту не был загрязнен национализмом, национальной ограниченностью и спесью. Страстная борьба Николая Ивановича за научную правду навсегда останется образцом научной и общественной принципиальности, образцом гражданского мужества. Имя Николая Ивановича - это символ, это обязательство, которое мы берем на себя, это клятва работать так, как он, жить так, как он".

Делегаты единогласно поддержали предложение Лебедева, но в советскую прессу этот факт почему-то не попал. Кто-то еще раз попытался нейтрализовать действие слишком взрывчатого имени. Только коммунистическая "Морнинг стар" в корреспонденции из Москвы - "Генетика становится популярной" - известила британских читателей о том, что триста собравшихся в Москве русских генетиков "обратились к советской Академии наук с просьбой присвоить их Обществу имя Николая Вавилова, генетика-растениевода, умершего в 1943 году". Очевидно, опасаясь, что нынешнее поколение англичан уже не помнит ученого, которому в 30-х годах английские газеты уделяли немало внимания, "Морнинг стар" добавила: "Вавилов был директором Института генетики АН СССР с 1930 по 1940 год, когда он стал жертвой ныне дискредитированных теорий Лысенко" 30.

...Автору этих строк лето 1966 года тоже казалось полным надежд. Издательство "Советская Россия" приняло к печати рукопись "Человек на глобусе" - первую документально-художественную биографию академика Вавилова. Строя книгу на архивных материалах и многочисленных беседах с очевидцами, автор ставил своей задачей рассеять туман, который все еще обволакивал биографию ученого. Выход биографии к 80-летию со дня рождения Николая Ивановича казался делом предрешенным. Несколько глав рукописи под заголовком "1000 дней академика Н. И. Вавилова" летом 1966 года опубликовал журнал "Простор" (Алма-Ата) 31. Эти главы, опять-таки строго документированные архивными материалами, излагали историю борьбы Лысенко против отечественной биологии, против Вавилова и его школы в 1937-1940 годах. Заканчивался очерк описанием ареста ученого в Черновицах в августе сорокового. "Тысяча дней" приобрели читателей по всей стране и даже за ее пределами. Впервые вместо разговоров о научной некомпетентности Т. Д. Лысенко был поставлен вопрос о его уголовно наказуемых действиях.

Очерк, высвечивающий Лысенко и его камарилью как готовых на любое преступление политических интриганов, вызвал ярость в рядах лысенковцев. В высшие инстанции полетел поток доносов. Обнаружить в очерке сколько-нибудь серьезные фактические ошибки не удалось, тогда лысенковцы принялись убеждать высокопоставленных лиц в том, что публикация книги о Вавилове принесет вред "общегосударственным интересам". Осенью 1966 года покровитель Лысенко В. Д. Панников, пользуясь своим должностным положением в Отделе сельского хозяйства ЦК КПСС (позднее он был вице-президентом ВАСХНИЛ), запретил издательству "Советская Россия" публиковать книгу о Вавилове. Запрещая книгу, Панников понимал, однако, что он превышает отпущенную ему власть, нарушает существующие законы. Поэтому директору издательства Петрову было приказано расторгнуть с автором договор под любым предлогом, ни в коем случае не ссылаясь на запрет Панникова. С начальством (даже с не-непосредственным) шутки плохи. Петров дал команду своим подчиненным, и те самые редакторы, что недавно еще одобряли рукопись, объявили ее негодной. Биография академика Вавилова в свет не вышла.

С этого, примерно, времени начала меркнуть недолгая "вавиловская весна". Как в трясину (более чем на полтора года), ушла в "инстанции" просьба генетиков и селекционеров присвоить их Обществу имя Николая Ивановича Вавилова; из статей об ученом стали изымать малейшие намеки на трагедийные обстоятельства прошлого, а вскоре паралич коснулся и мемориальной академической комиссии, лишь незадолго перед тем образованной.

Случилось это так. В начале 1967 года академик Владимир Николаевич Сукачев, председатель комиссии по вавиловскому наследию, принял решение послать в Саратов двух членов комиссии, чтобы на пороге 80-летия со дня рождения Николая Ивановича выяснить наконец, как он умер и где похоронен. Выбор пал на профессора Ф. X. Бахтеева и меня. В главе "Костер" я уже рассказал историю наших саратовских поисков. В Саратове же узнали мы из газет горестную весть о смерти академика Сукачева, нашего председателя, большого ученого и мужественного человека.

Его конец стал концом комиссии. Едва академик-секретарь Отделения общей биологии академик Б. Е. Быховский узнал, какая именно информация доставлена из Саратова, как немедленно приказал приостановить деятельность комиссии. Нетрудно понять чувства, охватившие ретивого чиновника от науки. Подумать только, в недрах академии завелась комиссия, которая в качестве итогов своей работы представляет документы о том, что величайший биолог страны умер от голода в тюремной больнице и брошен в безвестную братскую могилу! Какая наглость! Какое нарушение приличий! И это перед самыми торжествами по поводу 80-летия со дня рождения академика Вавилова! Ох уж это восьмидесятилетие... Ну и попотели из-за него некоторые административные вельможи. Отменить нельзя - "мероприятие" объявлено повсеместно, но и пускать на самотек нельзя: затронуты "государственные интересы". Посочувствуешь, право, бедняге чиновнику! Как сделать так, чтобы провести несколько многолюдных мемориальных заседаний (одно - с иностранцами!), опубликовать полторы дюжины статей в столичной и провинциальной прессе, воспеть по радио и телевидению труды академика Н. И. Вавилова, его открытия, его школу и т. д. и т. п., но при всем том ни слова не проронить о Вавилове-борце, Вавилове-жертве, о трагической кончине академика. Не знаю, где и как репетировался этот спектакль, но прошел он на сцене Театра им. Комиссаржевской в Ленинграде великолепно. Четыре дня - с 11 по 15 декабря 1967 года - проходила в зале театра юбилейная научная конференция. Вступительное слово произнес П. П. Лобанов, тот самый, что председательствовал на погромной сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Поднимались на трибуну и друзья и бывшие враги покойного, но и те и другие напрочь запамятовали все "неудобные" биографические подробности из жизни юбиляра. Ничего не было сказано о так называемой "биологической дискуссии" 30-х годов, о том, что "мичуринцы" разгромили советскую биологию, о диктате Лысенко, обо всем том, что привело Вавилова в тюрьму, а потом на Вознесенское кладбище в Саратове. Одному оратору Вавилов напомнил "вулкан Стромболи в Средиземье, который, вечно пылая, служит морякам естественным маяком". Другой умиленно воскликнул, что "Вавилов - это реально существовавший былинный богатырь, с легкостью поднимавший палицу в девяносто пуд". Но среди десятков докладчиков - академиков, докторов, профессоров - не нашлось человека, который произнес бы простые человеческие слова о том, что ему горько и стыдно за то, что страна сделала со своим гениальным сыном.