Окруженец. Затерянный в 1941-м - Вадим Мельнюшкин

Уф, надо слегка перевести дух. Во рту сушит, да и потряхивает что-то не по-детски.

– По поводу марша. Делаешь следующее – вот эти таблетки, это наркотик. Не кокс, конечно, и не герыч, но тоже должен цеплять. Нормы приема его я не знаю, думаю, по одной раз в четыре часа, но смотри по обстановке – идти вам как минимум сутки без передыху. На спиртное не налегайте, не знаю, как оно с амфетаминами взаимодействует. Лучше использовать углеводы – кусок сахара или хлеба рассасываешь во рту как можно дольше. Главное, чтобы в организм постоянно попадало хоть небольшое количество углеводов. Да, при таком двойном обмане организм будет расходовать энергию со страшной силой и не понимать, что работает на износ, поэтому есть надо будет тоже часто, желательно больше белка. Все ясно? Теперь давай сюда Крамского.

Отхлебнуть воды надо, совсем говорить не могу – изо рта карканье какое-то вырывается.

– Боря, что у тебя по минам?

– Мины на дороге остались, с лошадью. Здесь только два взрывателя нажимных, еще могу четыре растяжки сделать. Это все.

– Тогда так, через пару километров ставь растяжку, через сто метров еще одну…

– Так нельзя, заметят.

– А ты ее без гранаты поставь.

– А… Понял, пусть смотрят под ноги внимательно и не бегут?

– Точно. Дальше сам разберешься, когда настоящие мины и растяжки ставить, а когда ложные. Матвеев, давайте, прячьте нас. Времени нет, за нами уже должны идти.

Вот, похоже, и все, теперь ждем. Потапов пытался поближе к тропе срулить, посмотреть, но я не пустил – толку от того, что мы узнаем, кто идет и с чем, ну просто никакого. Притом ходят слухи, что человек может почувствовать направленный на него взгляд, особенно враждебный. Брехня небось, но оно мне нужно, проверять? Пролежали так часа два, за которые ничего не произошло, – либо мы глухие, либо немцы мягколапые, либо я ничего не понимаю в антипартизанской деятельности, но отсиживаться смысла больше не имело. Естественно, вся работа по передислокации свалилась на Потапова.

– Григорий, сначала тягаешь Зинчука, с ним тяжелее всего будет, не факт, что он в ближайшее время вообще в сознание придет, – о более ожидаемой перспективе не стал даже упоминать, хотя сквозное ранение грудной клетки, с нашими лечебными возможностями, почти не оставляло ему шансов. – Затем Фролова. Как, Миша, допрыгаешь?

– У меня есть другие варианты?

– Видишь, говорит, допрыгает. Ну, а последним меня потащишь. Иди, место сперва подбери где-нибудь в полукилометре, хоть костерчик какой сможем развести, ну а если ручей рядом будет, то вообще…

Перетранспортировка нас, калеченных, закончилась только к вечеру. Маленький костер чуть потрескивал, нагревая сразу четыре котелка воды.

– Товарищ командир, вроде закипает. Суп варить будем?

– Хуже, Миша. Рану твою чистить. Зинчуку, акромя как повязки менять, помочь нечем, благо хоть что стрептоцид есть, а вот над тобой я поиздеваюсь.

– Нафига командир? У меня же сквозняк, заживет.

– Что сквозняк, это хорошо, но в этом сквозняке у тебя как минимум кучка нестерильных ниток от штанов. Если бы тебя куда в голень ранили, то мы с Потаповым на крайний случай ампутировали бы ее. А как проводить ампутацию при ранении в бедро, даже не представляю, ведь что-нибудь ценное могу оттяпать, что рядом висит.

– Шуточки у вас…

– Григорий, шомпол прокалил? Да не боись, Миша, подождем, пока остынет, не собираюсь я тебя раскаленными железками пытать. Котелки тоже снимаем.

Через десять минут пыточный, чего уж скрывать, инструмент был готов. Представлял он из себя шомпол, обернутый бинтом, который в свою очередь был пропитан раствором стрептоцида. В котелке с остаткам раствора лежал еще кусок бинта. Понимаю, что варварство и чистый садизм, а что делать – нет у меня операционной и бригады хирургов. Лучше сделать что-то, а потом жалеть, чем не сделать и все равно жалеть. Фролов от выпитой половины фляги коньяка конкретно поплыл, но смотрел на мои приготовления с ужасом. Ну, начали.

– Миша, держи веточку, зубами сожми и терпи. Гриша, поле готово?

Потапов отдернул руку с бинтом, смоченным в том же коньяке, от раны, которую только что обтер с обеих сторон.

– Да.

Ну, начали. Раневой канал за прошедшее время забился сгустками запекшейся крови и сжался под действием воспалившихся тканей. С первого раза шомпол удалось ввести не более чем на сантиметр, после чего раненый замычал, вцепившись в положенные вдоль тела слеги, кисти рук побелели, а глаза начали вылезать из орбит. Блин, и это только начало.

– Терпи, Миша, терпи. Извини, но дальше будет хуже.

Мучил я его минут двадцать, думал, сознание потеряет или сердце не выдержит болевого шока, но ничего, справились. Вероятно, слишком рано начали, так что коньяк не успел подействовать, а может, человек способен привыкнуть даже к мукам. В конце, когда уже удалось окончательно запихнуть в канал пропитанный антисептиком бинт, Фролов выплюнул почти перегрызенную на три части ветку и разразился таким матом, что осталось порадоваться отсутствию у нас икон, потому как выносить их было некуда – лес кругом.

– …твою ж мать! – Михаил закончил и откинулся на сложенный под спиной лапник. – Это все?

– Ну как тебе сказать, пока да.

– Что значит пока?

– Ты думаешь, оставленный в ране бинт это нормально? Придется вынимать. Позже.

– …мать твою!

– Потапов, перевязывай, я все, выдохся.

Это были последние слова, после которых наступила долгожданная темнота.

– Косой, оставь малька.

– Ты чего, Бес, это же шлюхин сыночек. Ты чего, теперь за всех заступаться будешь? Они же жируют, жрут конфеты, что им их матери-проститутки тащат. Ты-то знаешь, чем те на конфеты зарабатывают…

– Вот и отдай.

– Ну, ты, Бес… ты не прав. Пацаны тебе этого не спустят.

– С пацанами я сам разберусь.

– Ага, разберешься. Будет тебе темная ночью.

– Поглядим, по крайней мере буду знать, кого утром башкой в толчок засунуть.

– Ты че? Я-то при чем?

– Крайним будешь, а теперь брысь, гондон.

Паренек лет двенадцати-тринадцати, сунув руки в карманы, двинулся в глубь то ли неухоженного парка, то ли редкого лиственного леса, второй, лет восьми, остался стоять, сжимая в руках горсть дешевых конфет. В глазах малыша застыли обида и злость, а еще от него пованивало мочой, да и пятно на штанах выдавало степень пережитого испуга.

– Она не проститутка, – малой всхлипнул. – Так получилось. Мой папа был космонавтом и погиб, а ее заставили меня сюда отдать. Она хорошая. Бес, она правда хорошая.

– Конечно, – слушать обоссавшегося малька не хочется. Сколько уже наслушался таких историй про космонавтов и летчиков-испытателей. А вот матерей, сдающих детей в детдом, ненавидеть не получается. Ведь некоторые еще и приходят, несут дешевые гостинцы, делая жизнь пацанов и девчонок невыносимой – тех презирают настоящие сироты, по крайней мере те, к кому никто не приходит, и не просто презирают, а всячески измываются. – Беги, только вымыться не забудь.