Кузен Понс - Оноре Бальзак

я, нижеподписавшийся судебный пристав и пр., и проч., и проч., от имени вышеупомянутого просителя просил вызвать в суд господина Шмуке и предложить ему явиться в первую камеру суда, дабы быть официально оповещенным, что завещание, составленное в присутствии нотариусов Аннекена и Кротта, с явным намерением присвоить нечестным путем наследство, будет рассматриваться как недействительное и не имеющее силы, кроме того, я опротестовал от имени того же истца признание господина Шмуке единственным наследником, предвидя, что истец может таковому признанию воспротивиться, как он и противится, что видно из прошения, поданного сего дня, сего месяца господину председателю суда и опротестовывающего введение в наследство, о чем ходатайствовал вышеназванный господин Шмуке, коему послана копия сего, причем судебные издержки...» и т. д.

— Я, сударыня, этого человека знаю, дайте только ему получить мое любовное послание, он сейчас же пойдет на мировую. Он обратится за советом к Табаро. А Табаро посоветует ему принять наши требования. Вы согласны выплачивать ему тысячу экю пожизненно?

— Ну, конечно, я была бы рада уже сейчас выплатить ему первый взнос.

— Не пройдет и трех дней, как все будет улажено... Вызов в суд он получит еще не оправившись от первого горя; бедняга очень о Понсе горюет. Он тяжело переносит эту потерю.

— А прошение о вызове в суд можно взять обратно? — осведомилась супруга председателя.

— Ну, разумеется, сударыня, отказаться никогда не поздно.

— Хорошо, сударь, — сказала г-жа Камюзо. — Действуйте смело! Обещанное вами наследство стоит того. Да, между прочим, с Вителем я договорилась, но вы уплатите ему за то, что он выйдет в отставку, шестьдесят тысяч франков из понсовского наследства... Вы сами видите, дело того стоит...

— Он уже подал в отставку?

— Да. Господин Витель вполне полагается на моего мужа.

— Итак, сударыня, я уже уменьшил наследство на шестьдесят тысяч франков, так как считаю нужным дать отступного этой подлой привратнице, тетке Сибо. Но я очень прошу выхлопотать патент на табачную торговлю для мадам Соваж и назначение моего друга Пулена на вакантную должность старшего врача приюта для слепых.

— Да, да, все будет сделано.

— В таком случае мы договорились. Все в этом деле на вашей стороне, даже Годиссар, директор театра; вчера я был у него, и он обещал утихомирить ламповщика, который мог расстроить наши замыслы.

— О, я знаю, господин Годиссар очень предан семейству Попино!

Фрезье вышел. К несчастью, он разминулся с Годиссаром, и роковому прошению о вызове в суд был дан ход.

Алчные люди одобрят, а честные с отвращением осудят ликование г-жи де Марвиль, к которой через четверть часа после ухода Фрезье явился Годиссар и передал ей свой разговор с несчастным Шмуке. Г-жа де Марвиль согласилась на все, она была бесконечно признательна директору театра за то, что он успокоил ее совесть доводами, которые она сочла вполне убедительными.

— Сударыня, — сказал Годиссар, — я подумал: ведь он, бедняга, не будет даже знать, что ему делать с таким богатством, и поспешил сюда. Поистине он так же чист сердцем, как наши праотцы. Это ходячая простота, типичный немец, дурачок какой-то, впору под стеклянный колпак поставить, как воскового Христа. По-моему, он и с двумя с половиной тысячами франков пенсии не будет знать, что делать, вы его толкаете на разврат...

— Обогатить этого старого холостяка, который был так привязан к нашему родственнику, доброе дело, — сказала г-жа де Марвиль. — Я очень сожалею, что у нас с господином Понсом произошла небольшая размолвка, если бы он тогда навестил нас, мы бы ему все простили. Вы бы только знали, как его недостает мужу. Он был в отчаянии, что ему не сообщили о смерти кузена Понса; для него семейные обязанности священны, он не преминул бы пойти на отпевание, на похороны, проводить тело на кладбище, да и я тоже пошла бы на заупокойную мессу.

— Итак, сударыня, — сказал Годиссар, — благоволите подготовить документ, в четыре часа я приведу к вам немца... Будьте так любезны, попросите вашу очаровательную дочку, виконтессу де Попино, не лишать меня своего расположения, а также засвидетельствовать ее почтенному батюшке, доблестному государственному деятелю и моему достойному другу, мое почтение и глубокую преданность всему его семейству, а одновременно передать ему мою покорнейшую просьбу и впредь не оставлять меня своими милостями. Его дяде судье я обязан жизнью, а ему благосостоянием... Мне было бы очень желательно оказаться достойным в ваших глазах, равно как и в глазах вашей дочери, того уважения, которое подобает людям влиятельным и занимающим высокий пост. Я хочу покинуть театр и стать солидным человеком.

— Сударь, вы и сейчас солидный человек, — сказала супруга председателя.

— Очаровательница! — воскликнул Годиссар, прикладываясь к сухонькой ручке г-жи де Марвиль.

В четыре часа в контору нотариуса Бертье пришли сначала Фрезье, составивший текст полюбовного соглашения, затем Табаро, доверенное лицо старого музыканта, и, наконец, сам Шмуке, которого привел Годиссар. Фрезье предусмотрительно положил на видном месте на конторке нотариуса шесть тысяч франков банкнотами, то есть всю сумму, которую просил Шмуке, и шестьсот франков, составляющие первый взнос пожизненной ренты, и немец, растерявшись при виде такого богатства, не стал вникать в смысл оглашавшегося документа. После пережитых потрясений он, бедняга, был не вполне вменяем, а тут еще Годиссар подхватил его как раз в ту минуту, когда он возвратился с кладбища, где беседовал с Понсом, обещая ему вскоре с ним свидеться. Итак, он пропустил мимо ушей вступление к акту, где говорилось, что он пользовался советами мэтра Табаро, судебного пристава своего доверенного лица и советчика, и где перечислялись основания дела, возбужденного против него председателем суда, защищавшим интересы дочери. Немец поставил себя в печальное положение, ибо, подписав акт, он тем самым публично подтвердил ужасающие показания Фрезье, но при виде денег, предназначавшихся для семьи Топинара, он очень обрадовался, что сможет озолотить, как это ему представлялось при его скромных требованиях, единственного человека, который любил Понса, и до его сознания не дошло ни единого слова полюбовного соглашения. Во время чтения в кабинет нотариуса вошел писец.

— Сударь, там какой-то человек хочет поговорить с господином Шмуке, — обратился он к своему патрону.

Нотариус, которому мигнул Фрезье, выразительно пожал плечами.

— Сколько раз я просил не беспокоить нас, когда мы подписываем документы! Узнайте фамилию этого... Он что — из простых или из господ? Может быть, кредитор?

Писец возвратился и сказал:

— Он во что бы то ни стало хочет поговорить с господином Шмуке.

— Как его фамилия?

— Топинар.

— Я выйду, не беспокойтесь, — сказал Годиссар старику немцу. — Заканчивайте. Я узнаю, что ему надо.

Годиссар понял стряпчего Фрезье, оба они почуяли опасность.

— Ты зачем сюда пожаловал? — напустился директор на ламповщика. — Не хочешь, верно, быть кассиром? Первое качество кассира — скромность.

— Сударь...

— Думай о своих делах, а коли будешь мешаться в чужие, всегда в накладе останешься.

— Сударь, я не смогу есть хлеб, полученный такой ценой, мне каждый кусок поперек горла станет!.. Господин Шмуке! — крикнул он.

Шмуке, подписавший тем временем акт, вышел на зов Топинара, держа деньги в руках.

— Вот это для моя маленькая немецкая девотшка, а вот для вас...

— Господин Шмуке, дорогой мой, вы сделали богачами злодеев, ведь они собираются вас осрамить, я показал вот эту бумагу одному честному человеку, адвокату, который знает Фрезье, так он говорит, чтоб вы не шли на мировую, что такие паскудные дела надо выводить на чистую воду, что они пойдут на попятный... Вот, прочтите.

И этот неосмотрительный друг дал Шмуке вызов в суд, присланный на адрес Топинаров. Старик взял бумагу; он не привык к любезностям правосудия и теперь, прочитав, как его поносят, почувствовал смертельную боль. Эта песчинка вонзилась ему прямо в сердце. Топинар подхватил его; они как раз стояли у подъезда нотариуса. Мимо проезжала карета, Топинар усадил в нее несчастного немца, у которого произошло кровоизлияние в мозг. Страдания его были невыносимы. Он уже плохо видел, но все же у него хватило сил отдать деньги Топинару. Шмуке не умер от первого удара, но и не пришел в себя; все движения его были бессознательны, он ничего не ел. Он прожил еще десять дней и скончался, ни на что не жалуясь, ибо потерял дар речи. Ухаживала за ним жена Топинара, похоронили его самым скромным образом, но зато совсем рядышком с Понсом, о чем позаботился Топинар, единственный человек, шедший за гробом сего сына Германии.

Фрезье, назначенный мировым судьей, теперь свой человек в доме председателя суда, он в большой чести у супруги председателя, г-жа Камюзо считает, что дочь Табаро ему не пара, и сулит куда более завидную партию этому искусному дельцу, которому, по ее словам, она обязана не только приобретением марвильских лугов и коттеджа, но и избранием г-на де Марвиля в депутаты на общих выборах 1846 года.